КАРЛХАЙНЦ ДЕШНЕР - КРИМИНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ХРИСТИАНСТВА
Августин знал, что говорил, как раз последнее предложение относится к нему самому целиком и полностью При этом я верю во вневременную raison universelle совсем не так твердо, как Вольтер Еще меньше я склонен переносить все идеи и ценностные мерки современности в отдаленное прошлое, что Монтескье по праву, хотя и преувеличивая, называет «ужаснейшим из источников заблуждения». Однако всегда, по крайней мере последние 2000 лет, разбой, убийство, эксплуатацию, войну принимали за то, чем они были и есть. Как раз христиане должны это знать. Как раз они имели пацифистски и социально сильно определенное возвещение синоптического Иисуса, у них была почти трехсотлетняя пацифистская раннехристианская и раннецерковная проповедь, у них были также страстные, в духе «любви», коммунистические обращения отцов и учителей церкви еще IV столетия Короче, был все-таки христианский мир - и во многих отношениях все-таки скверный. Так как христианство покоится на различных заповедях, например, заповеди любви к ближнему, любви к врагу, заповеди не красть, не убивать, и на здравом смысле не придерживаться ни одной из этих заповедей.
Нас часто поучают апологеты, которые все это в основе не могут отрицать, что там и тогда-то - всегда там и всегда тогда-то, где и когда это как раз подходит, маскирует какой-то исторический отрезок - люди еще не были «действительными христианами». Однако когда они были ими? Во времена отвратительных Меровингов, франкских грабительских войн, латеранского женского правления? При сожжении еретиков и ведьм, искоренении индейцев, преследовании (почти двухтысячелетием) евреев? Или в Тридцатилетнюю войну? Первую мировую? Во Вторую? Во вьетнамской войне? Когда-то они же должны быть христианами?
Во всяком случае, дух времени совсем не был всюду одним и тем же в одно и то же время.
Когда христиане проповедовали свое Евангелие, свою веру, свои догмы, когда они инфицировали все большую часть мира, было немало людей, подобно первым великим критикам христианства, Цельсию во II и Порфирию в III веках, уничтожающе критиковавшим христианство в целом и в главном остающимся правыми, что все же признают христианские теологи XX века.
Однако против христианского учения резко протеставали не только язычники. В то самое время, когда повсюду жили и умирали с верой в догму Триединства, евреи, как и мусульмане, отвергали это как не имеющую себе равных провокацию, абсурдным был для них и парадокс о человеческом воплощении Бога, эта «неправда», этот «позор», исламский философ и мистик Аль Газали (1059-1110 гг.) рассматривал противоречащие друг другу двуприродные учения монофизитов, несторианцев, ортодоксов лишь как выражение «невнятности, даже глупости и слабоумия».
Как и в мыслях, люди одного и того же времени разнились в поступках.
В то время как христианство совершало свои чудовищные мерзости, буддизм, который в Индии не создал никакой организованной на западный лад церкви, даже центральной инстанции, определявшей истинную веру, был намного терпимее. Он не требовал от своих приверженцев-мирян ни исключительного обязательства буддистского вероисповедания, ни выхода из других религий, не предпринимал насильственного обращения. Напротив, его терпимость по отношению к чужим конфессиям в других странах как раз «характерна» (Меншинг).
Его пацифистское действие доказывает, например, история Тибета, народ которого, одна из храбрейших и воинственных наций Азии, под буддистским влиянием стал одним из самых миролюбивых, причем несмотря на глубокую благочестивость и хорошо организованную духовную иерархию сохранил полную терпимость между всеми видами вероучений и сект Справедливо пишет буддист лама Анагарика Говинда «Религии, которые признают за индивидуальностью человека все его права, автоматически будут покровителями гуманности Те же, что притязают на единоличное владение истиной или пренебрегают ценой индивидуума и индивидуальных убеждений, могут стать врагами гуманности, и тем больше, если религия становится вопросом политической или общественной власти».
Среди самих христиан не каждый был побежден духом времени. Не каждый слеп Пер Кардинал, великий трубадур, так издевался над Хуго фон Монфортом и его надгробным изречением «Если кто-нибудь за то, чтобы он убивал людей, проливал кровь, позволял потерять душу, чтобы он соглашался на убийства, следовал дурным советам, разжигал огонь похоти, уничтожал, причинял вред, насильно отбирал угодья, убивал женщин, удавливал детей тогда он должен носить корону и блистать в небесах» Более того, в XIII столетии есть целая сатирически ироническая литература крестовых походов. Вот как иронизирует француз Рутбеф.
Лишь только когда чудовищно выпьют
И потянутся, опьянев, к огню,
Потом хватаются за крест с криком «ура»
И смотри, вот он, крестовый поход,
Который затем при первых утренних лучах
В паническом бегстве кончается крахом
Таким образом, не каждый был одержим духом времени, не каждый был некритичен и не в состоянии сравнивать, изучать, судить. Во все века была этическая мысль, не в последнюю очередь в христианских кругах, среди «еретиков». И почему бы не мерить христианство также его собственными библейскими, иногда даже церковными мерками? Почему именно христианство не хотят распознать по плодам его?
Я признаю себя, как всякий критик общества, сторонником оценочной историографии. Я рассматриваю историю в том виде, как это мне полезно, как кажется необходимым, этически ангажированной, под девизом «humanisme histonque». Для меня несправедливость, преступление 500, 1000, 1500-летней давности столь же живы и возмутительны, как и несправедливость, преступление, свершающееся сегодня или через 1000, 5000 лет.
Итак, я пишу политически мотивированно, то есть с просветительски - эмансипационным намерением «Histoire existentielle» для меня ближе, чем «histoire scientifique». И недавно многократно обсуждавшийся вопрос, наука ли история вообще - что оспаривалось уже Шопенгауэром и Боклем, - меня печалит меньше всего, аргументированные потуги (и вывихи) столь многих профессиональных историков сохранить научный характер своей дисциплины (и своих воззрений), кажутся мне сомнительными, часто менее «научными», чем «слишком человеческое». Пока есть подобные нам, историю будут понуждать, признаете ли вы сказуемое «наука» или нет К чему волнения. Теология тоже никакая не наука, во всяком случае, единственная, представитель которой - а это историки не позволяют себе сказать - не имеет никакого представления об объекте исследования, и однако же они располагают сравнительно большим числом кафедр, чем все другие. По меньшей мере в нашей стране семидесятых годов XX столетия в Варцбурге на 1149 студентов хозяйственно- и социально-научных факультетов приходилось 10 кафедр, на 238 теологов - 16! Более того, в Бамберге свободное государство Бавария, руководимое тогда христианскими социалистами, финансировало 11 профессур для 30 студентов - теологов! Для 30 будущих божьих ученых, если они вопреки всему не «отбились», по-прежнему больше профессоров, чем для 1149 студентов менее заказываемого по ту сторону научного направления.
Я не могу изучать историю (уже этот пример, капелька в море несправедливости, должен сделать это понятным) sine ire et studio. Это противно моему чувству справедливости, моему состраданию тоже. Кто не враг многих людей, тот враг всех. И кто рассматривает и даже пишет историю без ненависти и доброжелательства, не уподобляется ли тому, кто видит удушенных, сожженных, обреченных на смерть жертв грандиозного пожара и безучастно это регистрирует? Историки, цепляющиеся за «чистые» ценностные мерки, за «чистую» науку, нечестны. Они обманывают других или самих себя, да, они, так как нет худшего преступления как равнодушие, преступны Быть равнодушным значит непрерывно убивать.
Это звучит непривычно, жестко, однако вытекает из двойного значения нашего понимания истории, которое обозначает как происшедшее, так и его изображение - res gestae и rerum gestarum memoriae1. Историография не только описание истории, но всегда также история, часть ее, причем она не только всегда каким-то образом отражает, но и воздействует, не просто описывает, но и делает Главное в том, чтобы эта рефлексия стала действием, чтобы она повлияла, скорректировала мысли и дела людей, их вождей и совратителей, может быть, в решающей степени, чтобы вся историография тем самым имела «тройственный аспект» «Они рассказывают, есть и воздействует история» (Беманн)
1 подвиги и памятный перечень подвигов (лат)
Историки никогда не были низкого мнения о себе. Оно возрастало в течение лет и никогда не было столь выкормлено, как вчера и сегодня - вопреки всем дефицитам теории, методологическим сомнениям, сомнениям в себе, самообвинениям и всем соперничающим направлениям в историографии, не говоря уж об атаках извне «Место реализованно - прошедшей истории в голове историка. Что сможет сохраниться там от реальной истории, является ее содержанием» (Юнкер, Райсингер). Однако многие историографы именно XX столетия выглядят словно действующие лица истории, что Эдвард Халлер Карр осуждает «История то, что делает историк».
