Константин Симонов - Сто суток войны
Но, разумеется, не единственная. Симонов в своих дневниках немало размышляет о чисто военных проблемах, его суждения серьезны и основательны, более того — проницательны, но важнее то, что это писательские дневники, и именно этим они привлекают больше всего. Они написаны автором, обладающим особой остротой, особо «настроенным» зрением. Дневник вел человек и очень наблюдательный, и отличавшийся жадным интересом к тому, что происходило, стремившийся увидеть побольше. Причем это был интерес сосредоточенный — Симонова больше всего занимали люди, их поведение на войне, в минуты смертельной опасности, их душевные качества, какими они были в мирное время и как трансформировались в войну, их чувство ответственности — профессиональной и гражданской (он постоянно подчеркивает их неразделимость), нравственные проблемы, которые встают перед людьми на фронте, житейские заботы, от которых никто не избавлен и на войне.
Всюду, когда Симонову удавалось это выяснить, он в комментариях сообщает обнаруженные им нынче сведения биографические, рассказывает о дальнейшей судьбе людей, с которыми он встречался на фронте. И даже мимолетные встречи начинают выглядеть не только запомнившимся автору коротким эпизодом очередной его командировки в действующую армию, но и частью жизни какого-то человека. (Кстати, читатель может убедиться и в том, сколь проницательны наблюдения писателя, — ведь они не только дополняются, но и проверяются тем, что мы узнаем о биографии этого человека.) «Моментальный снимок» как бы становится кадром того «фильма», который и есть вся прожитая человеком жизнь. В таком остром интересе к человеческой личности, хочу это повторить, — одна из существенных особенностей мемуарно-документальной книги Симонова как произведения писателя, художника.
Симонов раскрывает в своих записях, что война — это не только храбрость и стойкость солдат и офицеров, не только атаки и свистящие пули, поле боя, изрытое воронками от мин так, что, если бы они разорвались одновременно, ничего живого здесь не осталось бы, не только танки, орудия, самолеты, извергающие смертоносный металл или превращенные в фантастических размеров свалки металлолома. Война потребовала крайних, предельных усилий всего народа, не миновала никого, проникла во все поры жизни, стала повседневным бытом миллионов людей. Такой она запечатлена в дневниках. И не представив достаточно ясно, на каком краю мы стояли, не поймешь подлинных масштабов того, что происходило тогда, — ни размеров жертв, понесенных страной, ни величия народного подвига. Читая дневники Симонова, бесстрашно запечатлевшие те невыносимо тяжкие и горькие дни, все это лучше видишь и глубже осознаешь.
Пожалуй, ни в одном другом литературном жанре «образ рассказчика» не играет такой важной роли, как в дневниках и мемуарах. Здесь прямо отражается то, что было с автором, что он видел, с кем встречался, как в разных ситуациях вел себя, его достоинства и слабости. Самоощущение автора, его отношение к себе и к окружающим, поведение в минуты опасности, реакция на добро и зло — все это накладывает неизгладимо глубокий отпечаток на общую картину жизни, соответствующим образом формирует впечатления действительности. И тут надо прежде всего отметить стремление Симонова по возможности пережить то, что выпадает на долю людей, о которых он пишет, побывать с ними в деле, чтобы понять их, оценить меру выпавших на их долю испытаний. Он видел в этом и профессиональный долг, который потом сформулировал для себя так: «Реже рискуешь — меньше видишь, хуже пишешь», — и нравственный принцип. При этом он исходит из того, что «работа военных корреспондентов была не самой опасной и не самой тяжелой. Тот, кто этого не понимал, не был ни настоящим военным корреспондентом, ни настоящим человеком. А те, кто это понимали, сами, без требований со стороны начальства, стремились сделать свою работу и опасной и тяжелой, старались сделать все, что могли, не пользуясь ни выгодами своей относительно свободной на фронте профессии, ни отсутствием постоянного глаза начальства». Такое отношение к себе — в конце жизни в фильме «Шел солдат…» он скажет снова и твердо: «Я не был солдатом, был всего-навсего корреспондентом…» — необычайно привлекательная черта симоновских дневников. Автор не сооружает себе словесного пьедестала, не выпячивает себя, не носится с собой, он не боится признаться, что ему бывает и тяжко и страшно, но никак не преувеличивает выпадающих на его долю тягот и опасностей, дает непременно понять, что все это не идет ни в какое сравнение с тем, что приходится выносить солдатам и офицерам «на передке». Попав в опасную заваруху, оказавшись в трудном положении, он склонен относиться к себе скорее с юмором, чем с жалостью. Но он неизменно серьезен, когда дело идет о выполнении долга: здесь он не дает себе никаких поблажек…
Незадолго до смерти, на одной из последних встреч с читателями (если быть совсем точным, на предпоследней — в Военно-политической академии имени В. И. Ленина) Симонов, коснувшись истории своей книги дневников, рассказал: «Идея опубликовать эти дневники, собрать их в книгу у меня возникла после того, как я сделал доклад „История войны и долг писателей“ на писательском пленуме. Многое было довольно резко сформулировано, печатать его не хотели. Ну я и решил: ах так, не хотите печатать 25 страниц, хорошо, я сделаю тогда этот доклад об истории войны и долге писателей на полторы тысячи страниц… Я, конечно, шучу, но в общем это был окончательный толчок».
Когда Симонову предложили к 20-летию Победы сделать этот доклад на пленуме Правления московской писательской организации и Комиссии по военно-художественной литературе при Правлении Союза писателей СССР, он сказал, что посвятит его не художественной литературе, а некоторым коренным проблемам истории Великой Отечественной войны, от понимания которых в немалой степени зависит и движение вперед литературы, и глубина осмысления писателями этого трагического материала. Подготовка этого доклада была для Симонова определенным рубежом постижения войны, итогом многолетних размышлений над причинами наших нежданных и постыдных поражений. Один из самых крупных наших военных историков, академик А. Самсонов писал об этом симоновском докладе: «Еще двадцать лет назад К. М. Симонов с присущим ему мужеством и гражданственностью выполнил эту работу, к которой сейчас, по сути, только еще приступают историки…» Действительно, в этом докладе впервые в нашей исторической литературе было сказано с такой резкостью и определенностью, что уничтожение в 1937–1938 годах больше половины высшего и среднего командного состава армии (репрессии, хотя уже не в таком масштабе продолжались и позже, до самого начала войны, что тоже отметил Симонов), обстановка истерической подозрительности, леденящего, сковывавшего людей страха, нравственный удар, который нанесли репрессии уцелевшим, — все это предопределило разгром наших армий в сорок первом, после которого они оправились с огромным трудом, ценой величайших жертв. Симонов камня на камне не оставлял от официального объяснения наших поражений, нашего отступления, которое в армии без дипломатических околичностей именовали тогда «драпом», вызванных «внезапным», «вероломным» нападением гитлеровской Германии: «Сталин, — писал он, — несет ответственность не просто за тот факт, что он с непостижимым упорством не желал считаться с важнейшими донесениями разведчиков. Главная его вина перед страной в том, что он создал гибельную атмосферу, когда десятки вполне компетентных людей, располагавших неопровержимыми документальными данными, не располагали возможностью доказать главе государства масштаб опасности и не располагали правами для того, чтобы принять достаточные меры к ее предотвращению».
Набранный в двух изданиях доклад Симонова, как уже было сказано, света не увидел (он был опубликован лишь в 1987 году в июньской книжке журнала «Наука и жизнь»), В это же время на Симонова обрушились и другие такого рода неприятности — задержан был выпуск на экран документального фильма об обороне Москвы «Если дорог тебе твой дом…», сценарий которого Симонов написал вместе с Е. Воробьевым и В. Ордынским и работа над которым ему казалась делом в высшей степени общественно важным. Власть предержащие, грозя положить фильм на полку, требовали купюр и поправок, предъявляя фильму те же претензии, что и к зарезанному в печати докладу. Для характеристики идеологической обстановки той поры стоит напомнить, что тогда же состоялся показательный — с оргвыводами — разгром книги А. Некрича «1941, 22 июня». Все это означало, что исследованию причин наших ошибок, поражений, сталинских преступлений кладется конец. После хрущевской «оттепели» страну снова подмораживали, проводилась вкрадчивая, иезуитская — с заверениями: «Никто не отменяет решений XX съезда партии о культе личности», — но непрестанная и неуклонная ресталинизация.
