Хайнц Хёне - СС. Орден «Мертвая голова»
Бест спокойно и без шума вел свою линию, которую считал наиболее плодотворной. Ему нужно было обеспечить стабильность в своем регионе, а значит, он должен быть готов действовать против нарушителей общественного порядка, против союзников и датского сопротивления, а также против самого Гитлера.
Гитлеру политика Беста действительно не нравилась. Он готов был смириться с тем, что принесли в жертву датских нацистов, но его выводила из себя, как он считал, «мягкость» по отношению к датским противникам нацизма. А там, по сути, повторялся чешский вариант. Борцы датского сопротивления, обученные в Англии, начали партизанскую войну против немецких оккупантов в Бестовой модели протектората. Опять целью было спровоцировать репрессии, которые возмутили бы нерешительных. Но дипломатичный Бест старался обходиться без жестокостей, пока не было особой нужды. Военным и полицейским силам, находившимся под его началом, он разрешал проводить лишь временные, ограниченные карательные акции. В своих донесениях в Берлин он даже преуменьшал реальный уровень сопротивления, чтобы не вызвать дикой вспышки со стороны Гитлера. Таких вещей, по собственному признанию, Бест боялся больше, чем партизан.
Однако доклады военного командования в Дании рисовали положение в таких мрачных тонах, что Гитлер заподозрил своего полномочного представителя в обмане. Разъяренный, он потребовал самых суровых репрессий против датских партизан, тем более что Дания была важна для него как мост в Норвегию.
Бесту было приказано предъявить датскому правительству ультиматум с требованием создать сеть трибуналов для борьбы с сопротивлением и ввести смертную казнь за нападение на немецких военных. Бест заявил, что датское правительство не примет такой ультиматум, и оказался прав. 29 августа 1943 года кабинет действительно отклонил его и ушел в отставку в полном составе. Командующий немецкими войсками объявил чрезвычайное положение. Беста вызвали в Ставку фюрера и объяснили ему, что террор датского сопротивления может быть сломлен только с помощью эффективного контртеррора, а потому на диверсии надо отвечать усиленными репрессиями: за каждое нападение на немца – ликвидировать пятерых партизан или людей, которые им помогали, предоставляя убежище, деньги или оружие. Бест возражал, что в Дании такие меры не годятся, что датчане уважают законы, а потому лучший способ настроить общество против террористов – это уничтожать лишь самих террористов, арестованных и приговоренных военным трибуналом. Гитлер же, всегда относившийся к законникам как к самым презренным людям на свете, разозлился еще больше. Приказ о борьбе с терроризмом в Дании был утвержден.
Суровые репрессии обрушились на Данию, и пусть Бест весьма скептически относился к такой линии, но он вместе с другими немецкими функционерами, вовлеченными в те события, разделяет ответственность за преступления.
Бест вынужден был выполнять программу, которая вызывала у него отвращение, и все же старался как-то уменьшить творимое зло. Договорившись с начальником полиции безопасности, он снизил намеченное Гитлером соотношение жертв 1:5 до 1:1 и стал постепенно вводить в Дании немецкие военные суды.
Уловки полномочного представителя не ускользнули от внимания Гитлера. 3 июля 1944 года Риббентроп телеграфировал Бесту: «В связи с рапортами о положении в Дании фюрер выступил с резкой критикой вашей политики по отношению к датчанам». Риббентроп потребовал от Беста немедленного и подробного отчета, в особенности по вопросу «почему, вопреки указаниям фюрера, вы продолжаете судить диверсантов, вместо того чтобы просто вести контртеррор». 5 июля Беста снова вызвали в Ставку. Гитлер рычал: «Эти господа вечно думают, что они умней меня!» Он возобновил приказ об усиленных ответных мерах и пригрозил, чтобы его полномочный представитель не вздумал заниматься самодеятельностью. Бест начал было возражать, но Гитлер заорал: «Не хочу ничего слышать!»
Группенфюрер Бест отсалютовал и вышел из кабинета. Когда он рассказал обо всем Риббентропу, тот вдруг задумался, а потом дал ему весьма своеобразный совет: «Поступайте, как вы считаете правильным и разумным. Но все приказы фюрера следует выполнять».
История с Бестом впервые ясно показала, что взгляды Гитлера и руководства СС на оккупационную политику не обязательно совпадают. Другой областью, где проявились эти различия, было отношение к так называемым «германским» народам. Конечно, и Гитлер, и эсэсовцы изъяснялись на одном языке нацистской догмы, но исходили они из разных принципов. Гитлер, со всей своей трескотней по поводу германизма, по сути, оставался именно немецким националистом периода империи. Любые межнациональные институты он расценивал как измену Германии. Руководители же СС действительно стремились к созданию Великого Германского рейха, который в будущем мог бы открыть эпоху братских взаимоотношений народов разных государств, хотя, разумеется, под главенством немцев. Однажды, в порыве энтузиазма, Гиммлер даже заявил, что следующим рейхсфюрером СС может быть и не немец. Гитлеру же эти «германические» изыскания Гиммлера казались смешными. Фюрер считал, что каждый ненемец, вступивший добровольцем в СС, если только ему не «промыли мозги», должен «чувствовать себя предателем собственного народа».
По контрасту с гитлеровской жестко ограниченной национальной программой лидеры СС склонялись «к политике, предусматривающей совсем иные отношения, – значительно большую самостоятельность» (выражение исследователя Пауля Клюке). Клюке полагал также, что Гиммлер «был готов принять нордические элементы из негерманских народов и даже специально их выискивать, хотя Гитлер находил эту затею очень и очень сомнительной».
Когда же Гиммлер углубился в свою программу германизма и занял ключевые позиции в оккупационной политике, расхождения между СС и Гитлером обозначились более отчетливо. Потребность в «германических» волонтерах для ваффен-СС и путаница враждующих нацистских клик на оккупированных территориях побудили фюрера назначить Гиммлера кем-то вроде верховного владыки над «нордическими народами». Указ фюрера гласил: «Рейхе – фюрер СС несет единоличную ответственность за взаимоотношения с германскими народами и группами этнических немцев и за выполнение общих требований германизма на оккупированных территориях». В административном управлении СС был создан Германский отдел (ГО) во главе с Францем Ридвегом. У него были форпосты в Осло, Копенгагене, Гааге, Брюсселе и плюс целая сеть местных ячеек под руководством СС. Эти организации вербовали добровольцев в войска СС, проверяли желающих вступить в общие СС на соответствие стандартам «германизма», устанавливали контакты с местными нацистскими князьками, издавали газеты и книги, занимались просвещением и воспитанием. Фанатикам пангерманизма уже виделась будущая Великая империя германских народов. Как говорил Бергер, «добровольцы войск СС вместе с другими членами СС из среды германских народов когда-нибудь заложат фундамент Великой Всегерманской империи». В протоколе конференции командного состава СС от 8 октября 1942 года записано: «Ответственность за общее руководство германскими регионами возложена на рейхсфюрера. Наша задача состоит в том, чтобы подготовить почву для нашего руководителя, так чтобы он мог впоследствии объединить германские страны во Всегерманскую империю. Эти страны войдут в ее состав без отказа от своей национальной и культурной принадлежности».
Но врожденный националистический инстинкт Гитлера шел вразрез с имперскими иллюзиями пангерманистов из СС. Он не выказывал ни малейшей склонности поощрять «германские» страны и предоставлять им хотя бы минимум автономии, который вполне допускали лидеры СС. А потому их пропаганда Великой Всегерманской империи не могла быть эффективной.
И дело было не в одной только идеологии. Упорное нежелание Гитлера определить меру будущей национальной самостоятельности оккупированных стран мешало практической работе, в особенности – вербовке в ряды войск СС. Авторы донесений, поступавших в ГО, подчеркивали, что, если Гитлер не даст каких-то заверений на этот счет, вербовка добровольцев в СС полностью свернется. То есть Гитлер своим молчанием парализовал ваффен-СС: ведь многие оккупированные страны формально находились в состоянии войны с Германией. В 1943 году Бергер докладывал о ситуации в Норвегии: «Приток добровольцев прекратился совершенно, поскольку нет основы для их вербовки». По его словам, «норвежские эсэсовцы все настойчивей задают прежний вопрос: что с ними будет после войны?».
Тщетно Бергер в сентябре 1943 года, ввиду начала очередной кампании по вербовке, упрашивал Гиммлера повлиять на фюрера, чтобы тот согласился заключить с Норвегией мирный договор. Гитлер отказывался. Лишь позднее его убедили разрешить рейхскомиссару в Норвегии Тербовену опубликовать декларацию, обещающую норвежцам внутреннюю самостоятельность, правда, составлена она была в слишком расплывчатых выражениях и неизвестно даже, к какому именно будущему относилась. На руководителей СС этот бессмысленный набор слов не произвел впечатления. Совместный рапорт Третьего управления РСХА и ГО приводит мнение норвежцев: «Декларация столь растяжима, что каждое лицо, находящееся у власти, может трактовать ее произвольно, а потому она ничего не меняет».
