Владимир Хрусталев - Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова
Дела у нас идут успешно, и сегодня утром [противник] очистил одну высоту, за которую держался руками и зубами в продолжение многих дней. Мы в плен взяли довольно много австрийцев, а также и офицеров.
Посылаю катушку [пленки] для проявления.
Очень благодарю за присланное вино и за дневник; посылаю тебе дневник, который мне был прислан сюда еще раньше.
Посылаю английские письма, которые не читал, и прошу распорядиться.
На днях получил письмо от Александра Лейхтенбергского с просьбой о двух офицерах, кроме того, он пишет: «Кланяйся очень твоей жене от меня и скажи ей, что я целую ей ручки». – Прошу сказать Мирза, что Булыгину написал. Всем шлю сердечный привет. М[иша].
Для Масленникова сделаю, что могу.
Целую тебя с огромной любовью.
М.
Два или три снимка в Бродах на станции, остальные на Боберкской позиции, хижина из ветвей, там же группа с пленным мадьяром.
Две фот[ографии] во время прогулки, там же перевязочный пункт, Юзефович в Ломне.
Перечень снимков, январь 1915 г. № 1.
М.
ГА РФ. Ф. 622. Оп. 1. Д. 20. Л. 21–26 об. Автограф.
Великий князь Михаил Александрович – Н.С. Брасовой
3 февраля 1915 г. – д. Михновец.
Моя дорогая Наташечка,
Пользуюсь случаем и посылаю тебе это письмо с лейтенантом Колоковым. Ввиду того, что я только что узнал об его отъезде, а уезжает он очень скоро, я не успею написать длинного письма, а только несколько слов. Завтра я рассчитываю, что курьер должен приехать сюда, и с ним я еще напишу. Три дня тому назад я получил письмо для тебя от М. Тростянской. Я его вскрыл, чтобы знать от кого оно, и прочел только первые строки и последние. – Последнее время мы все по очереди болеем желудком. Настроение у меня крайне минорное, т. к. к нравственному недомоганию еще прибавилось и физическое, но это, конечно, пустяки, и сегодня чувствую уже некоторое улучшение. Я очень рад, что тебе удобнее приехать (по некоторым обстоятельствам) не теперь, а попозже, ибо теперь такое время, что трудно сказать, когда наступят для нас несколько свободных дней. Я был так уверен, когда телеграфировал тебе, что через три, четыре дня, освобожусь на четыре-пять дней, и Юзефович тоже думал, что, возможно, будет это. Но Хан [Нахичеванский] сказал, что надо выждать. – Я так тоскую и скучаю по тебе, что иногда просто не знаю, как и доживу до конца войны – уповаю на Божию помощь, и несмотря на все, все-таки надеюсь, что эта проклятая война скоро кончится. – От души надеюсь, мой Ангел, что ты здорова. Все время, ежесекундно мысленно нахожусь с тобой, да хранит тебя Бог. Целую детей крепко, шлю поклон знакомым, тебя же целую и обнимаю так нежно, как только это возможно.
Весь твой собственный Миша.
ГА РФ. Ф. 622. Оп. 1. Д. 20. Л. 27–28 об. Автограф.
Великий князь Михаил Александрович – Н.С. Брасовой
4–5 февраля 1915 г. – д. Михновец.
Моя родная Наташа,
Завтра мы переезжаем в другую деревню, т. к. там помещение у нас будет получше, а кроме того, удобство будет в том, что д. Рабе расположена на шоссе, а Михновец, в 6 вер[стах] от большой дороги, а сообщение теперь настолько испортилось из-за оттепели, что по проселочным дорогам едва можно проехать. Вот уже неделя, как наступила форменная весна, дует сильнейший ветер и довольно много солнца, поля почти совсем освободились от снега, еще в горах немного осталось, реки и речки сильно вздулись; впечатление такое, что теперь самый конец марта. – Австрийцы отошли в горы и там занимают позиции. Во всяком случае, вся операция, которая началась за четыре дня до моего приезда сюда, окончилась для австрийцев крайне плачевно. Они стремились во что бы то ни стало прорвать наш фронт и этим получить возможность овладеть путями, ведущими от Туроки и Ломны на Самбор и Львов. – Первые дни было страшно тяжело, т. к. пехоты не было у нас и полкам дивизии пришлось нести всю тяжесть нажима, натиска сильного и многочисленного противника. Наша артиллерия великолепно работала. Не помню, писал ли я тебе в том письме, что на нашем правом фланге у нас работала 4-ая стрелковая бригада (которую уже давно называют «железная бригада»), она и теперь оправдала свое название, выбив противника с трех страшно сильно укрепленных позиций, и потеряв более 50 % убитыми и ранеными. Несколько дней тому назад мы поехали осматривать эти позиции и навидались много ужасов, описывать даже не стану, в одном месте (с ½ десятины) лес был весь срублен нашим артиллерийским огнем. – Две катушки [фотопленки], которые я вчера послал тебе для проявления, сняты там. Прошу тебя каждый раз, соответствующий перечень снимков, вкладывать к соответствующим им снимкам; иначе мне трудно будет вспомнить, где, что и когда снято. Я снимаю во время войны не потому, конечно, что воспоминания мне были бы дороги потом, а только для интереса и для других, все-таки интересно запечатлеть, хоть ту часть мерзостей и ужасов войны, которую и видишь, и испытываешь сам. – Ну, теперь довольно про все это. – Мы сегодня ожидаем приезда курьера, и я с таким нетерпением жду твоего письма, моя дорогая Наташа. В Управление [уделов] я сейчас же дал знать об иллюстрированных журналах, и мне вообще совершенно не понятно, почему могла быть эта задержка, когда я задолго до окончания года, подписался в получении всех журналов. – Прапорщик Масленников прибыл вчера, и я очень рад, что можно было исполнить эту просьбу, я его еще не видел. – Я вполне сочувствую идее об отдельном лазарете для наших офицеров во Львове. Хомякова я не знаю и, надеюсь, что он не фальшивый, а надежный человек и поможет в этом деле. – Керим мне недавно сказал, что один из выздоровевших офицеров и вернувшийся в строй, сказал ему, что они очень тронуты и благодарны твоим вниманием к ним. – Мне всегда так радостно, когда о тебе хорошо отзываются, да это и не может быть иначе, кто тебя знает, не может не полюбить тебя, мне странно, что не больше людей в тебя влюбляются – положим, и то достаточно, даже не считая [великого князя] Д[митрия] П[авловича]! – Видел тебя во сне сегодня очень реально и пикантно, но ты меня обидела, и я ушел в соседнюю комнату – ты пришла ко мне с тем, чтобы загладить свою вину, а я от тебя все уходил, хотя не мог скрывать улыбки, на этом все и кончилось, и я проснулся. В Гатчине ли ты теперь или еще в Москве? Сегодня не было от тебя телеграммы, вообще телеграммы очень неравномерно получаются, и я не написал сегодня. Мне, конечно, очень хочется говеть и причащаться с тобой. Я об этом сказал батюшке [Петру Поспелову], который мне сказал, что это вполне возможно, и когда нужно будет, он приедет во Львов; исповедоваться будем на квартире, а причащаться в церкви, причем можем обедню служить отдельно. Мне так бы этого хотелось и было бы большим утешением и радостью. – Мне тяжело думать, что ты пережила такое грустное время в Москве, моя ненаглядная Наташечка. Отец Поспелов мне сказал, что Сергей Алекс[андрович] [Шереметевский] был в отсутствии. Как здоровье бедной Юлии Владиславовны [Шереметевской]? – Я шлю мой самый сердечный привет твоим родителям, Крафтам и дорогому Алеше [Матвееву], о котором я много думаю, и хотел бы его повидать.
5 февраля. – Добавляю сегодня еще несколько слов. Вчера вечером приехал курьер. От всего сердца благодарю тебя, моя Наташечка ненаглядная, за дорогое и длинное письмо, я с такой жадностью читал его. В нескольких словах отвечу на главные пункты твоего письма. – Тебе рассказали, что я бываю под обстрелом, но это не совсем так, и был только один случай, когда мы ехали на наблюдательный пункт, то по дороге туда, разорвалась одна шрапнель и то довольно далеко, и не верить мне, нет у тебя никаких оснований, а кроме того, если бы начали обстреливать наше расположение (как ты мне пишешь), то мы бы не оставались жить там, а перешли бы на другое место, т. е. из сферы огня, но повторяю, что этого и не было. А последнее время, т. е. с тех пор, как мы здесь, мы находимся верст за 8–10 от позиции, артиллерийский огонь и тот едва слышен, а кроме того я сижу дома. Только вчера совершил две маленькие прогулки в поле. – Я очень рад, что ты займешься устройством моего кабинета. Диванчик с большим удовольствием извлеку из дворца, где он ничего хорошего не делает. Меня также очень интересует знать, какие картины и вещи ты купила в Москве? – Спасибо тебе за книжки, а то так ужасно тоскливо бывает, что просто невероятно. – Мне очень жалко, что [великий князь] Дм[итрий] Пав[лович] так нездоров и не бережет себя. Итак, вы опять виделись, пикировались и объяснялись в трогательных чувствах. А ты все меня упрекала, что я постоянно кем-нибудь увлекаюсь, а на самом деле этого никогда не было и трогательных вещей я никому не говорил. Мне кажется, что при мне он к нам не будет приезжать, а я бы его с удовольствием повидал и я благодарен ему за его преданность к тебе, только боюсь … (так в письме. – В.Х.) и когда думаю об этом, у меня что-то как будто щемит и ноет в груди. С этих пор, как мы живем вместе, у меня в первый раз появилось такое чувство, чувство это сложное, тут и досада, и ревность, и глубокая грусть, а к этому еще присоединяется наша теперешняя разлука. – Когда будешь писать всем милым моск[овским] знакомым, то благодари их от меня за добрые пожелания, очень тронувшие меня. Фотографию в декольте (в самом низком) буду ждать с большим нетерпением. – Что касается отдыха, небольшого, то, вероятно, он вскоре будет дан, если б ты знала, как я соскучился по тебе, просто невероятно, но Господь вознаградит нас за это тяжелое время. Ах, Наташа, зачем ты меня не так любишь, как любила, а я, наоборот, все больше люблю тебя и с каждым днем все больше и больше убеждаюсь, что не могу жить без тебя, без твоей любви, близости и ласки. – Да хранит тебя Бог. Благословляю тебя и нежно целую.
