Станислав Куняев - Мои печальные победы
Мне не раз казалось, что если бы не Сережа, Вы, возможно, нисколько б и не участвовали в моей болезни: он умеет кричать, трясти за ворот, требовать… А главное: он человек приблизительно равного с Вами социального статуса и, следовательно, для Вас – человек, в отличие от таких социальных «низов», как я. Это мое обстоятельство, как и отсутствие за мною каких-либо «структур», объясняет тяжелую специфику Вашего поведения – во всем (вплоть до коллизии с Кожиновым).
К этой специфике нелегко привыкнуть человеку другого, неноменклатурного, воспитания. И поэтому мои «срывы», бывшие кое-когда, можно понять.
Теперь, конечно, легче. Я – дома. Просто – третий год взаперти. Но тут уж и вовсе можно было не навещать (хоть и в 3-х шагах от редакции), и, конечно, машине Василия Васильевича положено «ломаться» уже бесперебойно…
Наверное, этот круг внутренней недоброты – неучастливости – разумнее и впрямь разорвать, – и я не осуждаю Вас за эту честность.
За всем тем я, конечно, очень благодарна Вам за помощь, хлопоты во время больничных моих мытарств. П. Ч. конечно же, было б еще хуже, чем было: тут нет слов. И в этом, определенном, смысле, разумеется, – не до жиру! Благодарна – действительно (и молилась за Вас, как умела), и только, может быть, не так слепо благодарна, как сама бы хотела (чтобы просто не на что было «закрывать глаза»).
И мешает еще вот что: не могу понять этого спорта или этой психики: унижать, оскорблять, третировать и изматывать человека; потом, если он помирает, – помочь; а когда ему станет лучше – все начинать сначала!..
Когда я говорю: «начинать сначала», – я имею в виду, что очень уж Вы не любите моей работы. Никакой. И мало кто (может, и просто – никто) в моей жизни был таким неустанным душителем моей работы, как Вы, – главный редактор. Это ад – как вспомнишь историю моих публикаций у Вас. Каким измором пытались взять меня, начиная еще с публикации К. Леонтьева. Ведь даже о ней не постыдились сказать, что она переносится с 8-го на 7-й номер, п. ч. 8-й – начинает подписную кампанию, «а для подписчиков Ваш Леонтьев не нужен» (это Ваши, «золотые» слова). Для подписчиков «не нужно» было и анонсировать мое имя (хоть бы раз – за все годы): я ведь знаю, как вычеркивалось оно с обложки, если предлагал отдел, – и все это знают! А как мариновали и врали об «устарелости» якобы моей беседы с Дорошенко, переписывали и располовинили ее – п. ч. мы «защищали социализм»! История же публикации «Хищной власти меньшинства» вообще привела к тому, что я «переходила на ногах» – к Вашим ильиным – уже абсолютный разгар самой страшной болезни. Ведь был миллиард замечаний, вранья, перекидок из № в № !.. Так не мучили и не унижали меня нигде – как «под Вашим крылом», – и не стыдно было ни Вам, ни холуям Вашим с Кожиновым смотреть в мое черное уже лицо, и не видели Вы, что только нечеловеческая воля позволяла мне каждый день снова идти в эту проклятую редакцию, чтоб каждый день принимать новый гнусный сюрприз.
Чего я только не наслышалась о моей «ненужности», «неправоте», «неуместности»!
Неужели Вы думаете, что все это можно забыть? Что обстановка постоянного недоброжелательства, криводушия, обманов и травли – не помогла мне «дойти до ручки» физически? Я вспоминаю все это как потрясающую безжалостность, вопиющую несправедливость.
Или Вы можете доказать, что я заслуживала именно такого редакционного отношения?
А если я уж так «не нужна» подписчикам, как твердите Вы по сей день, то зачем же бы Вам было звонить мне, например, из Новосибирска и Ленинграда, прося, чтобы я приехала хоть на 1 вечер, п. ч. «публика требует»? (Вряд ли хоть раз она так требовала Вашего Кожинова!)
А что печатали мои стихи – и не стыдитесь сегодня попрекать меня этим, – утешьтесь: уж не больше печатали, чем беспомощные вирши Н. Карташевой. Не больше, чем Мирошниченко. Не считая уж членов редколлегии.
Я не дам в Ваш журнал больше ни одной строчки.
И сообразите: я не затем выживала в последние 2 года, чтобы Вы (вместо того, чтобы, как любой нормальный человек, радоваться, что я смогла наконец – конечно, временно – опять приняться за работу) затевали новые глумления надо мной как писателем. Снова – затыкали мне рот. Позволяя притом подонку Кожинову и обкрадывать меня, и печатно клеветать на меня.
Я не дам Вам ни одной строчки. И не буду жалеть об этом, п. ч. журнал Вы провалили. Он жив только ИМЕНЕМ СВОИМ («Наш современник»), только прошлою славой. Мне одной, да еще столь бесправной в этом журнале, все равно не спасти его ни от просионизма, ни от прогитлеризма.
Я прочла в юбилейном № «Дня» Ваши стихи (подборку). И мне пришло в голову простое: да имеете ли Вы сегодня литературное право – судить о какой-либо моей работе?
Ведь теперь полагаю, журналу потребуется мат, чтоб, потрафить распаду «сегодняшнего дня»? Потоки сквернословия? Или шуточки про «Сему Липкина», который никогда не мог быть для Вас «Семой» (это – не Яша Козловский). Шуточки про партбилет?.. Стыдно! Очень стыдно, дорогой Волк!
Желаю Вам всего доброго!
Т. Глушкова».
Интересно то, что за несколько месяцев до этого яростного письма я получил от Т. Глушковой книгу ее стихотворений с подписью, которая ничуть не предвещала окончательного разрыва:
«Дорогому Волку от бессмертного Муравья с благодарностью, не выразимой «здешними словами».
Т. Глушкова. 2 янв. 1993 г.
В издании книги я действительно помогал «бессмертному Муравью»…
* * *
Мой ответ Т. Глушковой.
«30 мая 1993 г.
Таня!
Прочитал Ваше письмо от 20-25 мая. Мог бы ответить по каждому пункту, но нет ни времени, ни желания. Всю жизнь удивляюсь одному: почему Вы, будучи уверены, что я не люблю и не понимаю ни Вас, ни Ваших стихов, ни Ваших статей, будучи Вашим гонителем и недоброжелателем, в роковые или просто трудные для Вас минуты жизни (ночная встреча с Межировым, война с Юнной Мориц, разрыв с Хатюшиным) всегда обращаетесь за участием и помощью ко мне? Почему не оставите меня в покое? Я «не имею права судить о Ваших литературных трудах», я «погубил журнал» (видимо, потому что печатал Вас, Кургиняна, Шафаревича, Бородая, Мяло, иных по несколько раз в год). Ну, печатайтесь тогда у Л. Бородина, у Э. Сафонова. Что тянет Вас только в «Наш современник»? К своему «гонителю»? Одному я рад, что «христианское помрачение», которое постигло Вас в разгар Вашей болезни, прошло, судя по тону Вашего письма. А значит, Вы выздоравливаете и становитесь такой, какой были всегда. Я рад, что Вы нашли новую опору в лице Кургиняна. Но, смотрите, он неврастеник, и его терпения хватит ненадолго. Тогда Вы снова возвратитесь к Волку, и я снова понесу свой крест. А пока, слава Тебе Господи, хоть на какое-то время я отдохну от Вас.
До свидания. Станислав».
* * *
Но не такой была она человек, чтобы отступиться от своей «пламенной страсти». Началась эра бесконечных статей и интервью Глушковой, разоблачающих. Кожинова, Распутина, Шафаревича, Бородина, меня и «Наш современник» в целом. В «Молодой гвардии» – подряд пять номеров за год (1995 г.) с продолжением, общий объем 12 – 14 листов, целая книга. Защищая Вадима, я опубликовал в «Литературной России» статью «Блеск и нищета кожиноведки», и в ответ тут же в очередном номере «Молодой гвардии» (№ 6, 1995 г.) прочитал о себе, что я «адвокат измены», «партрасстрига», «державопевец», «лжекоммунист», «стихотворец», у которого стихи «сухие» и «холодные», а «таланты», «на деле не существующие».
Раздор в патриотическом мире, свара между двумя самыми авторитетными русскими журналами, разделение еще недавно одного войска на два враждующих стана – вот чего добилась она. И это перед лицом всемирно-исторического врага. Понимая, что этот губительный процесс надо остановить, я написал Глушковой, что если она будет и дальше раскалывать русское единство и доказывать сбитым с толку читателям, что главный редактор «Нашего современника» и литератор ничтожный, и патриот фальшивый, то мне придется опубликовать отрывки из ее писем прошлых лет, полных признания с ее стороны моих поэтических и гражданских достоинств.
В ответ я получил приказание возвратить все ее письма, написанные мне в течение двух десятков лет.
Но я тоже закусил удила и ответил ей последним в нашей переписке посланием:
* * *
«1 марта 1995 г.
Уважаемая Татьяна Михайловна!
Письма, в свое время полученные мною от Вас, не являются объектом авторского права и не подпадают под защиту Закона Российской Федерации «Об авторском праве и смежных правах». Посему эти письма давно стали моей собственностью, коей я вправе распоряжаться по своему усмотрению.
Если же рассматривать этот вопрос с этической стороны, то мог бы признать правомерность Вашего запрета на цитирование их лишь в том случае, когда бы я собирался приводить откровения интимного свойства или Ваши оценки собственного творчества.
