Оливер Риттер - Один день из жизни Юлиуса Эволы
Мария Нагловская, в Европе известна как Мария де Нагловска (родилась 15 августа 1883 года в Санкт–Петербурге; умерла 17 апреля 1936 года в Париже, по другим данным – в Цюрихе), была по ее собственным словам княжной кавказского происхождения, родилась якобы в Карпатах и была знакома с Распутиным. Среди прочего, она прославилась своими двумя произведениями «Тайны пола» и «Тайна повешения». Кроме того, она издавала ежемесячный журнал о магии под названием «Стрела» (La Fleche»). Она поселилась в Монпарнасе, где при Нотр-Дам-де-Шан развился оккультный центр.
«Не позволяй твоей святой силе превратиться в смертоносную жидкость», сообщается в тантрическом тексте. Или также: «Только проникать, но не отдавать». Или: «Кто проникает сильно и выводит обратно слабо, тот погибнет». По крайней мере, моя память еще функционирует, думает он с удовлетворением. Но потом мир проваливается. Ему кажется, как будто его бьет теплая морская волна, делает его тело бесчувственным и уносит его самое сокровенное далеко, очень далеко.
Когда он открывает глаза, он лежит на цветочном лугу с роскошным великолепием. Воздух настолько тяжел и влажен, что он образует туман и погружает все в молочное мерцание. Травы, цветы, кусты и камни расплываются в очаровательном аромате, так что одно производит другое и снова отпускает. Его взгляд падает на каплю росы на листе розового куста. Также и здесь движение, капля – это мир в маленьком, в котором кишит бесчисленными индивидуумами. И воздушная дымка тоже населена, он обнаруживает, что она состоит из субстанции миллионов и миллионов духов, которые спешат туда и сюда. Между пучками травы он находит крохотные ямки; похожие на эльфов фигуры появляются оттуда и кружатся, держа друг друга за руки, в веселых танцах. Куда бы он ни посмотрел, всюду толпится неистощимая жизнь, все – танец и пульсирующая энергия. Тут из тумана раздается благосклонный женский голос.
«Добро пожаловать в мое царство, гордый сын Солнца! Я всё, прошлое, настоящее и будущее. Я – материнское лоно всего становления, плод, который породил сам себя. Ты хочешь противопоставить мне себя как самостоятельное существо?
Жалкий глупец. Загордится ли волна, озаренная лунным светом, потому что она на одно мгновение засверкает более живым светом? Одна волна такая же, как другая. Все прибывают от меня и возвращаются ко мне. Ты хочешь убежать от меня? Напрасно, ты не сможешь. Ты как я, и я как ты. Твое биение пульса бьется только в моем ритме. Ты должен расти и уйти как я, ты должен жить, умереть и дать новую жизнь в смерти. Это твой жребий, солнечное дитя, не противься этому, это тебе никак не поможет. Я – твоя мать, вечная, бесконечная и неизменная. Я – правда, я – жизнь. Я ничего не знаю о твоем гордом стремлении, твоя жизнь и смерть мне безразличны. Ты – только беглая тень, отбрасываемая мною. Тень, как и мои другие дети. Раньше или позже вы все возвращаетесь ко мне. Потому учись покоряться моим законам. Учись быть скромным в кругу твоих братьев и сестер, терпеливым и покорным. Пойми, что ты – раб, животное, которое должно идти в ярме. И не сетуй на это, так как мое ярмо легкое. Если ты устал, ты возвратишься ко мне. Ты найдешь спокойствие после короткого мучения, и когда ты укрепишься, то проснешься к новой весне. Все в этом мире – изменение: проклевывающиеся яйца и ползущий младенец, распадающиеся в земле трупы и заново возникающая жизнь из болота и тины. Всюду матери и младенцы, рожденные, растущие, изменяющиеся, питающие и питаемые, убивающие и снова умирающие. Однако все продолжает жить во мне, принадлежит ко мне, и таким образом я живу также в смерти и вечна в исчезновении. Пойми меня, тогда ты больше не будешь бояться меня, не будешь больше меня обвинять, меня, твою мать».
Голос умолкает и остается глубокая, печальная тишина. Тень, кажется, как раз падает на еще ясную землю, прохладный ветерок касается его. Воздух, как он с дрожью воспринимает, – это волна ядовитых маленьких зверьков, которые все время родят новых зверьков. Он вдыхал их все время. Он смотрит на себя самого и видит, что в его артериях ползут какие-то существа размером с пылинку, ужасные чудовища, которые вытягивают свое питание из его медленного упадка. Тут земля уносится прочь из-под его ног. Перед ним пропасть, белое Ничто. За этим другой берег. Циферблат часов – огромный, нарисованный на небе как радуга. Только одна стрелка, в самом низу, на цифре «6» – всемирные часы, их самая низшая фаза.
Понимание и действие – это единое. Он понимает, что женственное поглотило его. Он – «повешенный», «жертва». Стрелка часов сразу продвинется вперед. Но не на одну минуты, а по всей дуге вверх, к отметке «12» или, скорее: к нулю. Теперь он стоит в пропасти. Если он не участвует в скачке, которая предвещает всемирное развитие, он потерян, умрет. Если он присоединится, он распахнет врата смерти, получит долю участия в вечной жизни. Это «укус гадюки», мгновенный, радикальный, не оставляющий времени чтобы «отреагировать». Он должен быть быстрее чем тень, то есть, чем тот старый человек, которого он должен оставить теперь. Это осознание – это не результат размышлений, а непосредственное познание, пришедшее «сверху». Одновременно ему наносят сильный удар сзади. Ему удается активно преобразить удар, который бросил бы его в пропасть, и взять размах вместе с ним. Он прыгает в белое Ничто, он прыгает, прыгает и прыгает…
Он, должно быть, задремал. Когда он раскрывает глаза, съеденная дочиста тарелка стоит на откидной дощечке его кресла–коляски. Взгляд его движется к настенным часам, сейчас четверть третьего. Обед всегда бывает в час, значит, он проспал примерно один час. В этом нет ничего особенного, только странно, что он в этот раз не может ничего вспомнить о еде. Вообще ничего не может вспомнить. Странно… Могло ли быть так, что Брунелла вошла, когда он уже спал, и поставила ему ее собственную съеденную дочиста тарелку? Она непредсказуема… В комнате он чует ее старушечий запах, смесь смерти и аромата шариков против моли, которые она вкладывает в ее черную шелестящую одежду. Он прислушивается к своему животу и замечает, что голоден. Нет, он не поел. Что ему делать? Он мог бы позвать ее и просто потребовать принести поесть. Тогда она утверждала бы, что он уже поел, и если бы он спорил, подняла бы большой шум. Это претит ему. Тогда он сказал бы, что он хочет еще и попросил бы добавки. Она бы тогда тоже запротестовала, хотя не так сильно. Она принесла бы ему, вероятно, кое-что, но только после того, как упрекнула бы его, что он обжора и должен обращать больше внимания на свое здоровье. Такой фарс также претит ему. Тут ему на ум приходит выход. В ящике его письменного стола еще лежит шоколад. С ним он сможет продержаться вторую половину дня и обойдется без неприятностей. Кроме того, он сможет оживить свои воспоминания, и не будет чувствовать болей, которые снова стали заметны. Он вытягивает ящик. От «безвредной» шоколадки осталась еще половина, от другой чуть меньше половины. По очереди он съедает их обе. При этом он понимает, что он никогда еще не принимал за раз так много наркотика, самое большее, два или три кусочка. Наверное, он немного сумасшедший. Тем не менее, он достиг той точки, где ему многое стало безразлично. Кроме того, он не «опьяняется», он сохраняет сознание. Если он захочет, он может в любое время возвратиться из картин. Но когда он съедает последний кусочек, то вспоминает, что в три часа дня придут его тридцать студентов. Это вызывает легкую подавленность, с которой, однако, сразу смешивается ожидание, радость вызова. Сможет ли он вести себя так, чтобы они ничего не заметили?
Он откидывается назад и ожидает эффекта. Примерно через десять минут звонит телефон. Именно теперь. На другом конце линии пыхтение, стенание – Федерико Феллини. Не мог бы он быстро сюда приехать, жизнь стала для него невыносимой. – Да, да, приезжайте. Он знает это. Каждый раз, когда Феллини звонит, он стоит перед самоубийством. Тогда ему приходится довольно долго отговаривать его. Следующее крушение наверняка наступит.
Едва он снова удобно устроился в кресле–коляске, как он уже сомневается, действительно ли звонил телефон и был ли на проводе Феллини. Вероятно, это было только оживленное воображение? Чрезмерная доза могла уже по–действовать. Против Феллини, кажется ему, говорит, прежде всего, то, что сейчас разгар дня. Феллини обычно пробирается к нему по ночам, как в бордель, с высоко поднятым воротником. Он трус. Он боится на следующий день найти себя в газете. Да, есть многие, которые отрицают его, к примеру, Элиаде, вероятно, также и Юнгер. Все же, если он им нужен, то они приходят.
Уже звонят в двери квартиры. Он слышит, как Брунелла открывает дверь и тут же слышит голос Феллини. Итак, все же, никакого обмана. С другой стороны – не приехал ли он слишком быстро? Обычно ему требуется минимум час, чтобы добраться сюда из этого киногородка… Чинечитта, а сейчас прошло едва ли две минуты. Феллини выглядит как всегда: толстый, потеющий и запыхавшийся, растрепанные волосы художника. В его пиджаке темные очки, которые он, вероятно, использует для маскировки. – Маэстро… – Широко протянув руки, он спешит к нему. – Маэстро, вы мое спасение, вы мой ангел!
