Михаил Ромм - О себе, о людях, о фильмах
Прослойку интеллигенции между двумя противостоящими классами — буржуазией и пролетариатом — сейчас уже трудно назвать прослойкой, — она постепенно становится одной из самых массовых составных частей современного общества. Но люди, обслуживающие науку на Западе, раздроблены, хотя и собраны подчас в огромные, многотысячные коллективы. Молодая часть работников науки и техники, по существу, пролетаризируется. Верхушечная часть сливается с капиталистической элитой.
Раздробленность работников науки связана, в частности, с очень узкой специализацией. Сейчас во всех областях знания количество информационного материала настолько выросло, что специалист в состоянии проглотить только то, что ему до зарезу необходимо для его работы, не больше. Он не знает положения науки в целом. Он — специалист в определенной области электроники, но уже другие стороны электроники он знает плохо, а, скажем, атомная физика или биология для него темный лес. Множество специалистов делают каждый свое дело, и каждый из них варится в своем маленьком котелке. Ученый с широким мышлением — это редкость.
Сейчас промышленное развитие передовых стран в очень многом зависит от возникновения и роста новых, специальных областей; там, где собраны мощные институты, обещающие новое и прибыльное дело или новое и важное для войны дело, там находятся узлы технического и экономического прогресса, туда бросаются огромные средства.
Изменился социальный состав современного общества. В наиболее развитых странах работники сельского хозяйства составляют теперь только от семи до десяти процентов населения. Армия промышленного пролетариата тоже постепенно сокращается в результате механизации и автоматизации.
Растет сфера обслуживания. Ибо это немедленные прибыли. И еще быстрее растет та часть населения, которая обслуживает науку. Через двадцать-тридцать лет одной из самых многочисленных частей населения станет армия научных работников и обслуживающего их персонала.
Вместе с тем состав работников науки и техники стремительно молодеет. Университеты и специальные учебные заведения вынуждены вовлекать все более широкие слои населения. Университет перестал быть узкой привилегированной средой. Растущая армия научной молодежи становится, по существу, высоко квалифицированным пролетариатом науки. В среду научной и технической молодежи широким потоком вливается студенчество.
О западной молодежи говорят уже лет двадцать.
Сначала появились длинноволосые стиляги и «кожаные куртки»; появилось сердитое молодое поколение. Причин для того, чтобы сердиться, было достаточно, но не совсем понятно было, чего именно оно хочет. Затем появилось поколение, которое называли молчаливым, иногда — загадочным. Потому ему дали такое название: поколение «икс». Поколение «икс» было недовольно миром — миром вообще. Казалось, никаких специальных задач оно не ставило. Оно просто не любило взрослых. Профессора и социологи, отцы и матери, философы и литераторы рассуждали об этом непонятном поколении, гадали о том, куда оно идет, сетовали на потерю идеалов, привычных идеалов буржуазного общества, устоями которого являются семья, религия, личное благополучие, карьера, официальная благопристойность.
Это был этап отрицания без намека на положительную программу. Вот кинорепортаж из ФРГ примерно семилетней давности. Заброшенный, перенесший бомбежку дом. Пять молодых людей, им лет по 20. Трое лежат прямо на бетонном полу, подложив под голову рюкзаки. Четвертый пришивает пуговицу. Пятый рассматривает гитару. Увидев репортера, поворачиваются, молча ждут.
— Можно с вами поговорить?
Никакого ответа, но один в знак согласия пожимает плечами.
— Вы живете здесь?
— Мы живем везде, — цедит парень с гитарой.
— Работаете где-нибудь?
— А зачем?
— Учитесь?
— А зачем?
— Но нужно же что-нибудь делать!
— Видите ли, господин репортер, мы делаем то, что нам нравится. А то, что нам не нравится, мы не делаем. Вам ясно?
— Вам нравится танцевать?
— Иногда.
— У вас есть подружки?
— А у вас, господин репортер?
— У меня есть жена.
— А телевизор у вас есть? Или хотя бы порнографические карточки?
— Я все-таки хотел бы знать, чем вы занимаетесь?
— Мы не воруем. А до остального вам нет дела.
— Вы кончили школу?
— Глупый вопрос. Естественно!
— А дальше?
— Мы живем.
— Но нужно же что-нибудь делать!
— Слушайте, вам не нравится то, что мы делаем, а нам не нравится то, что делаете вы. Считайте, что интервью окончено.
— Можно снять ваши крупные планы?
— Только быстрее. А потом убирайтесь к черту.
Я написал этот диалог по памяти, но содержание примерно такое. Ну, разумеется, этот репортаж не типичен, но в чем-то он примечателен.
Сейчас пошла совсем другая молодежь, но тогда на первый план выдвигалось только отрицание старшего поколения — больше ничего. Молодежь ни в чем не хотела походить на родителей. Они опрятны? Будем неопрятными. Они стригутся? Будем косматыми. У них ботинки? Будем ходить в сандалиях на босу ногу или огромных чёботах. Я видел американских девочек в чудесных, явно дорогих брючках, но штанины внизу нарочно отрезаны ножницами, одна короче другой, а концы тщательно превращены в лохмотья. Решительно все нужно делать наоборот: другая походка, другая музыка, другой лексикон, другие отношения.
На этой базе возникали различные экстремы.
Возникали полухулиганские банды с массовыми драками, бессмысленными побоищами.
Рядом с этим, правда на иной почве, появились калифорнийские «Черные ангелы», «Дикие ангелы» — полуфашистские организации. Одна из них, например, выработала свой собственный завет. Завет этот довольно выразителен. Участники этой организации изваяли большую цементную скрижаль, вертикально разделенную пополам. На левой половине написано: «Ненавижу», на правой — «Люблю».
Итак, ненавижу: русских, китайцев, негров, евреев, арабов, всех цветных, коммунистов, социалистов, писателей, полицейских и всех прочих.
Люблю: деньги, женщин, снова деньги, успех, снова деньги, насилие, снова деньги, власть…
В Западной Германии, следуя старой нацистской традиции, появились охранные отряды НДП — штурмовики нового типа. Такие же отряды фашистских молодчиков созданы в Италии.
В самой благополучной, спокойной стране мира, в Швеции, возникло странное расслоение общества: молодежь стала выкидывать совершенно невероятные номера. Она проповедовала освобождение от моральных принципов, свободное сожительство с кем угодно, наркотики, насилие и прочие эскапады.
В течение нескольких лет Стокгольм был Меккой этой странной молодежи.
Как раз в Стокгольме однажды собралось совещание верховных судей государств Европы. Прибыл туда и наш представитель. На совещании стоял один вопрос: что делать с молодежью? Что делать со стремительным ростом потребления наркотиков, с огромным количеством всевозможных преступлений, с бессмысленным хулиганством, с полной безыдейностью?
На стокгольмском рынке торговля кончается в девять часов утра и продукты убираются. Молодежь, не только шведская, но и приехавшая из Германии, Бельгии, Дании, Англии и т. д., собиралась на этом рынке. Судьи решили побывать на рынке и поговорить с молодыми людьми.
Представитель нашего советского суда решил пойти вдвоем с английским судьей. Они переоделись, приобрели, так сказать, незаметный, скромный вид и пришли на рынок.
На рынке сидели на прилавках или просто на земле, лежали и стояли толпы молодежи. При появлении английского и советского судей они воззрились на них. Англичанин сказал:
— Я хочу сначала разыскать английских молодых людей.
Разыскали.
Английский судья сказал:
— Здравствуйте.
Одни из сидевших на земле молодых людей ответил:
— Пошел вон, полицейская морда.
Судья смутился:
— Почему вы думаете, что я полицейский?
— Это написано на твоей роже.
И девушка, сидевшая на прилавке, нежным голосом добавила:
— Лучше уйдите. Мы таких, как вы, не любим.
Года четыре назад в Париже я шел с приятелем по одной из улочек Латинского квартала. Это было ночью. Поперек улочки, взявшись за руки, бежала стайка девочек и мальчиков. Они громко кричали: «Мы идем! Мы идем! Мы идем! Идите к черту! Идите к черту! Идите к черту! Вы дерьмо! Вы дерьмо! Вы дерьмо!»
Приятель спросил девочек:
— Почему вы кричите?
— А вам какое дело?
— Но ведь люди спят.
— Пусть послушают. И вообще, что вы хотите от нас? Вы же ничего не понимаете!
И стайка со смехом убежала, продолжая кричать.
Когда я работал в Париже над дубляжем, я спросил молодого помощника звукооператора, не может ли он устроить меня на какую-нибудь молодежную вечеринку? Мне хочется посмотреть, как они танцуют. Он сказал:
