Вековые тайны живописи. Ключи к великим шедеврам - Легран Елена

Но десятилетия, столетия спустя политический контекст создания произведения искусства стирается, и зритель остается один на один с картиной. Пережить свое время, выйти за внешние обстоятельства своего создания и продолжать волновать потомков так же, как волновали современников, удается лишь великим шедеврам. Одним из них, вне всякого сомнения, является «Большой Архангел Михаил» работы Рафаэля, перед которым изо дня в день, подняв вверх головы, замирают посетители Лувра.

Целомудренная чувственность у Тициана

https://images.eksmo.ru/images/vekovye-tayny-zhivopisi/tician.jpg

Тициан Вечеллио

Даная

1545–1546, Музей Каподимонте, Неаполь

Даная, принимающая в себя бога Зевса в виде золотого дождя, – один из самых популярных сюжетов мировой живописи XVI–XVII веков. Причиной тому – исключительная пикантность ситуации, разворачивающейся на картине.

Образ обнаженной и прекрасной молодой девушки, вступающей в интимную связь со всемогущим богом Зевсом, не был бы столь привлекателен для создателей и заказчиков живописных произведений, будь Зевс представлен здесь брутальным бородачом, каким мы его видим на античных статуях. В этом случае перед нами предстал бы банальный и, честно говоря, довольно пошлый сюжет любовной интрижки, которому пришлось бы ждать своего часа вплоть до ХХ века, когда с изменением нравов общества живопись стала позволять себе многое. Но то, что происходит на картинах, носящих лаконичное название «Даная», куда более тонко, изящно и чувственно, нежели самая откровенная эротическая сцена.

Потому что нет здесь никакого Зевса, а есть обнаженная красавица в весьма недвусмысленной позе, с рукой, сминающей простыню, и чуть закатившимися глазами. Она переживает мгновения наивысшего наслаждения и, судя по ее томно-молящему взгляду, не хочет, чтобы оно заканчивалось. Источником наслаждения Данаи является золотой дождь, обильно льющийся в ее лоно в виде то золотого света, то потока золотых монет. Именно таким нетривиальным образом всемогущий и любвеобильный Зевс оплодотворил заключенную в башню дочь аргосского царя Акрисия, которая затем родила героя Персея [40].

Иными словами, история Данаи дает художникам редкий повод изобразить интимную сцену, в которой зритель видит лишь одного ее участника – женщину. Сам же зритель (а подразумевается, что он – мужчина) получает уникальную возможность почувствовать себя внутри картины, на вакантном месте рядом с прекрасной Данаей.

Среди многочисленных живописных полотен на этот пикантный сюжет «Даная» Тициана [41] занимает особое место. И тому есть объяснение.

Благодаря непревзойденному мастерству, с которым художник изображает откровенную чувственность молодой женщины, зритель ощущает ее непосредственное присутствие рядом с собой, чувствует теплоту и трепет ее тела. Стоя перед этим внушительного размера полотном [42], он оказывается тет-а-тет с Данаей, становится героем картины. Ведь все в этой сцене обращено к зрителю, все выглядит результатом его присутствия: это для него Даная обрела свою наготу, ему она предлагает свою красоту, его присутствие доставляет ей наслаждение.

Действительно, Тициан создает свой шедевр для мужчины. Имя его – кардинал Алессандро Фарнезе. Это молодой двадцатипятилетний повеса, любитель женщин и всевозможных наслаждений плоти, покровитель искусств и коллекционер. Папа Римский Павел III приходился Алессандро дедом, он-то и рукоположил внука кардиналом, хотя тому куда больше подошла бы роль придворного вертопраха.

Картина не только произвела фурор, но и породила немало завистников. Завидовали, прежде всего, Фарнезе, получившему такой шедевр. Заказы полетели к Тициану со всех концов Европы. Нам известны по меньшей мере еще четыре «Данаи», созданные мастерской Тициана для различных европейских правителей [43], очарованных этим произведением. Однако ни одна из них не достигает того эффекта, что производит на зрителя первый вариант картины, который хранится сейчас в неаполитанском музее Каподимонте [44]. Тициан оказался непревзойденным даже для художников собственной мастерской, имевших перед глазами оригинал, а за спиной – строгий надзор самого великого мастера. Ни петербургская, ни венская, ни мадридская, ни лондонская версии не смогли сравниться с неаполитанской нежностью черт и телом, словно светящимся изнутри. Не удалось им передать мягкий поворот головы и тот изящный изгиб податливого в наслаждении тела, что превращает первую версию картины в одно из прекраснейших ню мирового искусства (если не в самое прекрасное).

Тициан не смог или не захотел (что не менее вероятно) повторить самого себя: «Даная» Фарнезе остается уникальной в своем совершенстве.

На этом можно было бы завершить повествование о чувствах и чувствительности прекрасной Данаи, если бы не одна интереснейшая деталь, которую мы не имеем права оставить за скобками из опасения упустить что-то очень важное.

Дело в том, что Даная целомудренна. Царь Акрисий, ее отец, заключил дочь в башню после пророчества Оракула, предсказавшего ему смерть от руки ее сына. Даная не знала мужчины до своего заключения и, если бы не изворотливость Зевса, не узнала бы его никогда. Да и золотой дождь сложно ассоциировать с мужчиной. Так что история с зачатием Данаей ребенка от Зевса посредством золотого дождя, больше похожего на поток небесного света, до боли напоминает историю непорочного зачатия Христа Девой Марией. Действительно, формально в обоих случаях мы имеем дело с зачатием ребенка девственницей исключительно благодаря божественному вмешательству.

Однако, в отличие от Богоматери, Даная не обладала ни особыми душевными качествами, ни особой ролью в судьбе человечества. Она ни в коем случае не была избранной, а стала лишь очередным мимолетным увлечением падкого на женскую красоту бога. Ее ребенок, при всех его выдающихся способностях, не был дан ею Зевсом во исполнение особой миссии, подобно Христу. Его рождение стало скорее «побочным эффектом» утоленной страсти.

Так что образ Данаи присутствует в искусстве совершенно независимо от образа ее героического сына Персея и представляет исключительно эстетический, но ни в коем случае не символический интерес как для художников, так и для их заказчиков. Хотя интерес этот и продиктован во многом той чувственной целомудренностью, которую она олицетворяет.

Страшная расплата за любовь у Бронзино

https://images.eksmo.ru/images/vekovye-tayny-zhivopisi/bronzino.JPG

Аньоло Бронзино

Аллегория с Венерой и Купидоном

1545, Национальная галерея, Лондон

Если я спрошу вас, о чем эта картина, что вы мне ответите?

Скорее всего, что она про любовь, не так ли? А еще добавите, что картина эта крайне эротична и очень сексуальна. Возможно даже, подобная плотская откровенность вас немало удивит.

А потом я задам еще один вопрос, который рискует поставить вас в тупик. Зачем, – спрошу я, – Аньоло Бронзино [45] понадобилось семь персонажей для того, чтобы показать двух влюбленных? К чему ему столь многословная и громоздкая композиция? Зачем одному чувственному поцелую нужны пять небезучастных свидетелей?

Как только мы поставим перед собой эти простые и очевидные вопросы, наше внимание переключится на тех, кто окружает главных героев картины. А это вовсе не люди, а идеи, аллегории [46], символы, коды. И именно в них – ключ к пониманию того, что за сцена разворачивается перед нашими глазами.