Роланд Пенроуз - Пикассо
Эту странную компанию все время занимают три вопроса — голод, холод и любовь. Их беседы часто перемежаются поэтическими отступлениями, а порой ужасно грубы. Сцены, посвященные любви и пиршествам, неизбежно заканчиваются трагедией.
Способность Пикассо находить материал для своих работ в окружающих его предметах или извлекать его из памяти позволила ему создать немыслимые образы, которыми полна пьеса. Так, Маленькая Тревога, рассуждая о только что появившихся на свет котятах, произносит: «Мы утопили их в твердом камне, точнее, в прекрасном аметисте». Это странное использование метафоры было подсказано ему чудесным аметистом, обладателем которого он являлся и которым очень гордился. Внутри камня находилась запечатанная в него природой капелька воды.
В образах героев пьесы воплощены также отдельные черты лиц, окружавших художника. Однако было бы напрасно искать в них полное совпадение. Точно так же, как в своих картинах, ему доставляло удовольствие видеть образы отраженными в зеркале, искажавшем их настолько, что узнаваемыми оставались лишь отдельные черты. В пьесе он расчленяет и разрушает действующие лица, прежде чем воссоздать их снова. Когда Большая Нога в монологе говорит Конфетке: «Ее розовые ногти пахнут масляной краской», — эти слова ассоциируются у Пикассо с Дорой Маар, которая много времени отдавала живописи. Далее Большая Нога продолжает: «Я зажигаю свечи порока спичками ее очарования. Во всем виновата электрическая кастрюля». Последнее предложение нельзя понять, не зная, что любое прекрасно приготовленное Дорой блюдо Пикассо в шутку объяснял тем, что оно было приготовлено в электрической кастрюле, которая имелась на кухне у Доры.
Как это ни странно, но в пьесе мало ссылок на живопись. Правда, помимо упоминания лишь «Авиньонских девушек», которые «уже обеспечили доход ее создателю в течение последних тридцати трех лет», в уста действующих лиц вложены фразы, взятые из словаря художника и скульптора, такие, как «чернота туши обволакивает слюну солнечных лучей» или «белизна и прочность сверкающего мрамора ее боли». Чисто визуальные образы встречаются в пьесе гораздо реже образов, воздействующих на другие органы чувств. Так, в одном коротком акте совершенно неожиданно используются цифры. Все действующие лица испытывают свою судьбу на огромном колесе фортуны. При остановке колеса каждый из них выкрикивает фантастическую сумму, которую он выиграл. В конце акта все получают по крупному выигрышу, но это-то и приводит их к гибели: именно в этот момент все задыхаются от дыма, исходящего от забытого ими на кухне сгоревшего картофеля. Пикассо использует в данном случае свою давнюю необъяснимую страсть к цифрам.
В пятницу 17 января 1941 года, спустя три дня после начала работы над пьесой, Пикассо подвел черту под последним актом и написал: «Fin de la piece» («Конец пьесы»). Познакомившись с его работой, друзья нашли ее необыкновенно смешной. Им показался редкостью свежий контраст между глубоким остроумием, непередаваемо причудливой образностью и жуткостью сцен. Три года спустя, весной 1944 года, когда любые встречи друзей по вечерам во время продолжавшейся нацистской оккупации могли закончиться арестом, состоялось чтение пьесы на квартире Мишеля Лериса, жившего неподалеку от Пикассо. Хозяин взял на себя чтение роли Большой Ноги; другие роли были разобраны женой Лериса Луизой, Жан-Полем Сартром, Раймоном Кено, Жоржем и Жерменой Унье, Жаном и Жани Обье и Дорой Маар. Камю тут же вызвался быть режиссером. Трудно было бы найти более подходящую труппу, которая могла бы точно передать замысел Пикассо. Импровизированное представление прошло с таким блеском, что об этой единственной ее постановке в оккупированной Франции присутствовавшие на ней вспоминали как об одном из самых приятных, глубоких событий в их жизни. К тому же она выглядела как тайная пирушка, как вызов самонадеянным оккупантам, полагавшим, что они могут и повелевать артистической жизнью Парижа. «Никогда, — писал позднее Жан-Поль Сартр, — наша свобода не была более широкой, чем во время немецкой оккупации. Поскольку нацистский яд проник в каждую нашу пору, любая возвышенная мысль казалась одержанной победой. Мы знали, что вездесущая полиция могла заставить нас замолчать, и каждое слово становилось бесценным, потому что оно провозглашало принципы. Поскольку мы были парализованы от страха, одни наши жесты представляли собой решимость бороться».
Портреты Доры, натюрморты, скульптура
С тех пор как во время пребывания в Мужене в 1936 году Пикассо начал писать портреты Доры Маар, ее лицо все чаще становится основным образом, появлявшимся на создаваемых им картинах. Из работ раннего периода сохранилось много портретов, зарисовок, на которых воплощены ее тонкие черты. Изображая ее лицо с большой любовью, он часто давал при этом волю своей творческой фантазии. Нередко Дора представлена в виде морской нимфы. В другой раз она изображена похожей на фантастическое создание, правильный овал лица которого увенчивают рога. Иногда она появляется в испанском наряде в окружении цветов, обрамляющих ее лицо.
Как-то в холодный зимний день в январе 1943 года Пикассо навестил Дору в ее квартире, расположенной недалеко от его собственной. Он принес с собой «Естественную историю» Бюффона, которую Фабиани удалось выпустить, несмотря на военное время. В ней содержалась 31 иллюстрация, нарисованная Пикассо за несколько лет до этого. Перелистывая страницу за страницей, он добавил на полях чернилами и кисточкой бородатые головы героев классических произведений, лошадок, осликов, кошек, быков, орлов и голубей. На нескольких чистых листах нашли отражение мрачные мысли, порожденные событиями, происходящими в реальной жизни. На одной из страниц вокруг черепа с переплетенными змеями он нарисовал две головы кричащих горгон, на другой — скелет птицы с распластанными крыльями. К концу дня он создал около сорока рисунков, в которых выплеснул свою мрачную фантазию, шутовство и в то же время тонкое понимание животного мира.
Гнетущая атмосфера войны и лишений дает о себе знать и во многих натюрмортах, написанных им в тот период. Точно так же, как музыка, передаваемая на полотне при изображении гитаристов, явилась темой многих его картин кубистского предвоенного периода, так и пища в ее более чем скромном виде — сосисок, лука — одновременно с черепами животных, тусклым отблеском свечей и приглушенным светом неизменно присутствует в картинах Пикассо периода войны. Даже кухонная утварь — острые сверкающие ножи, вилки, которые трудно было найти в то время, — неизбежный теперь элемент в его работах. В апреле 1942 года он создает один за другим два внушающих ужас полотна, где изображены черепа быков, лежащие на столе перед закрытым окном. На одном сырое мясо свешивается с костей и силуэт рогов матово отсвечивает на стекле грубо сделанного окна. На другом — белый череп с провалившейся беззубой пастью под образующими полукруг рогами, выделяющимися на фоне темной ночи. Эти внушающие ужас создания — отражение состояния художника, узнавшего в тот день о смерти одного из своих друзей. До него часто доходили сообщения о том, что его друзья только за то, что они евреи, отправлялись в концлагеря, где проходили через все ужасы ада.
В условиях мрачной неопределенности, вызванной военной оккупацией, Пикассо удалось тем не менее сохранить свое живое, несколько окрашенное пессимизмом чувство юмора. Такие полотна, как «Ребенок и голуби», «Сидящая женщина с кошкой», «Женщина с букетом цветов», «Женщина в кресле-качалке», «Мальчик с речным раком» и «Первые шаги» — в последнем заботливая мама обучает сына ступать по земле, — свидетельствуют о его мимолетном, но тем не менее внимательном интересе к давно знакомым сторонам человеческой жизни.
Горечь и гнев, находившие отражение в его картинах, уравновешивались новым бурным всплеском в скульптуре. Большое пространство студии, расположенной на двух этажах по улице Гран-Опостен, как нельзя лучше подходило для этой работы.
После продуктивного периода в Буажелу он создавал лишь мелкие скульптуры, темы которых ему часто были подсказаны счастливыми находками в виде костей животных и камней. Он выгравировывал на них пластичные профили и головы рогатых богов и минотавров. В Руайане он изготовлял поражавшие своей изобретательностью маленькие раскрашенные барельефы из картона. Но лишь в 1941 году скульптура стала одним из его главных занятий. В первых работах этого периода ощущается смешение самых различных форм: это маленькие женские головки и фигурки из глины, большая голова Доры Маар из гипса; птица, сооруженная из деталей сломанного детского самоката; удивительно мастерски посаженная на маленький металлический пьедестал композиция так поразительно напоминает застывшую в гордой позе пернатую, что не может не вызывать восторга.
