Генрих Волков - Тебя, как первую любовь (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение)
Но зададимся вопросом, провидел ли Пушкин появление такого общества? Или, если сформулировать вопрос несколько иначе: какая Россия виделась Пушкину в близком и далеком будущем через сто и двести лет? Каков, так сказать, его социальный идеал?
Если говорить о ближайшем будущем, о программе преобразований, которые он считал незамедлительными, то это, конечно, прежде всего отмена крепостного права, убежденным противником которого Пушкин всегда был. Затем - распространение просвещения. Воспитанный на идеалах века Просвещения, сам его наследник, Пушкин придавал огромное, можно сказать, решающее значение пробуждению народного самосознания, распространению в широких массах наук и искусств, совершенствованию нравов.
В этом он, как и многие представители передовой дворянской интеллигенции того времени, видел основной стержень общественного прогресса. На распространение просвещения - пусть медленное - он возлагал основные надежды. И потому:
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
Разум человеческий, его бессмертный гений восторжествует наконец над силами тьмы, невежества, варварства и деспотизма. И на разумных основаниях должно будет тогда строить все социальные институты. Что же это за разумные основания?
По своему происхождению, воспитанию, положению в обществе Пушкин был аристократом, и на все социально-политические воззрения его этот аристократизм наложил заметный отпечаток. Он открыто гордился своей родовитостью, потомственным дворянством, своими предками, которые не ладили с царями. На этот счет он в свое время получил довольно резкую отповедь Рылеева: "Чванство дворянством непростительно особенно тебе.
На тебя устремлены глаза России; тебя любят, тебе верят, тебе подражают.
Будь Поэт и гражданин".
Однако причины этого "чванства" следует понять, здесь не просто какая-то смешная, карикатурная и недостойная черта характера, как думалось Рылееву. Потомственное дворянство представлялось Пушкину олицетворением ума, долга, чести в российском обществе. Они - носители интеллигентности и просвещенности. Они - единственная сила в России, противостоящая царскому абсолютизму, самодержавию, окружающему себя беспринципными выскочками чиновными сановниками, которые быстро получали личное дворянство и оттесняли более самостоятельное и достойное, как казалось Пушкину, дворянство потомственное.
К тому же в России двадцатых годов Пушкин не видел, да и не мог видеть иной революционной силы, кроме декабристов, дворянских революционеров. И потому "демократическая ненависть" к дворянству, звучащая со страниц продажных изданий Ф. Булгарина и Н. Греча после подавления восстания на Сенатской площади, вызвала у Пушкина страстную отповедь: "Каков бы ни был образ моих мыслей, никогда не разделял я с кем бы то ни было демократической ненависти к дворянству. Оно всегда казалось мне необходимым и естественным сословием великого образованного народа".
Призыв восставших во времена Великой французской революции "Аристократов на фонарь! Повесим их, повесим! Qa ira! (Пойдет! - Г. В.)"
в России после 1825 года, естественно, приобретал совершенно иной смысл: эти слова были бы вполне уместны в устах Николая I по адресу декабристов, многие из которых принадлежали к самым аристократическим семьям российского дворянства. И потому Пушкин попал в цель, когда, желая уничтожить Булгарина как прихвостня Николая I, сравнил его выпады против дворянской интеллигенции с криками: "Аристократов на фонарь, на фонарь! Повесим их, повесим!"
Имея в виду Булгарина и компанию, Пушкин писал: "И на кого журналисты наши нападают? ведь не на новое дворянство, получившее свое начало при Петре I и императорах и по большей части составляющее нашу знать, истинную, богатую и могущественную аристократию - pas si bete (они не настолько глупы. - Г. В.). Наши журналисты перед этим дворянством вежливы до крайности. Они нападают именно на старинное дворянство, кое ныне, по причине раздробленных имений, составляет у нас род среднего состояния, состояния почтенного, трудолюбивого и просвещенного, состояния, коему принадлежит и большая часть наших литераторов.
Издеваться над ним (и еще в официальной газете) нехорошо - и даже неблагоразумно. [Положим, что эпиграммы демократических французских писателей приуготовили крики les aristocratesa la lanterne (аристократов на фонарь); у нас таковые же эпиграммы хоть и не отличаются их остроумием, могут иметь последствия еще пагубнейшие...] Подумай о том, что значит у нас сие дворянство вообще и в каком отношении находится оно к народу... Нужно ли тебе еще объяснений?"
Пушкин высказался более чем прозрачно для цензурной печати. Он явно дал понять, какое именно дворянство и каких его представителей он защищает. Это - "род среднего сословия, - говорит поэт, - то есть того сословия, которое во Франции и совершило революцию, у нас же за неимением третьего сословия самой революционной и просвещенной силой является старинное дворянство, оно не враг народу, а само заинтересовано в освобождении его от крепостного права".
Конечно, во всем этом было много наивного и иллюзорного. Краткий период дворянской революционности после декабря 1825 года кончился, но Пушкин долго еще продолжал жить иллюзиями на возрождение сильной дворянской оппозиции царскому деспотизму.
Он полагал, что источником всех бед потомственного русского дворянства было отсутствие в России майората, то есть закона, по которому наследство не делилось, а передавалось целиком старшему в роду. Отсутствие майората привело к дроблению, мельчанию и упадку древних родов.
Другая причина - "табель о рангах", введенная Петром I. С тех пор дворянство стало жалованным, звание это давалось за личные заслуги перед троном. Деспотизм получил возможность окружать себя "преданными наемниками", возводя их в графское и княжеское достоинство.
Петр I положил начало целому сословию дворянской бюрократии, угнетающей народ.
Отсюда мечты Пушкина о "контрреволюции революции Петра", надежда, что Николай I сам начнет эту контрреволюцию. Поэт видел только один путь к ограничению самодержавия и деспотизма: устранение придворной бюрократии, назначаемой царем, и восстановление могущественной потомственной аристократии, независимой от самодержавия, просвещенной и допущенной к кормилу государственного правления. Это был тот идеал, который исповедовали многие из декабристов. Пушкин держался его и упорно отстаивал вплоть до смерти.
Просвещенное конституционное государство, однако, в представлении Пушкина не походило на буржуазные государства типа Англии, Франции, Америки. Поэт-историк имел возможность убедиться, что буржуазное развитие в этих странах не только не принесло обещанных свободы, равенства и братства, но ввергло народ в еще большую нищету, в самую жестокую эксплуатацию, подчинила самой унизительной власти чистогана.
Возможность буржуазного развития России не только не вдохновляла Пушкина, она его пугала, как пугала впоследствии Герцена и Чернышевского.
В черновике "Путешествия из Москвы в Петербург" Пушкин, размышляя о судьбе русского крестьянина, обращается устами своего героя с вопросом к англичанину: "...что может быть несчастнее русского крестьянина?"
Тот отвечает: "...Английский крестьянин...
Как! Свободный англичанин, по вашему мнению, несчастнее русского раба?"
Завязывается спор о том, что такое свобода, и англичанин говорит о фиктивности буржуазной свободы: "...разве народ английский участвует в законодательстве? разве власть не в руках малого числа? разве требования народа могут быть исполнены его поверенными?"
Пушкин возражает в том смысле, что неограниченное самодержавие и крепостное право еще больше способствуют злоупотреблениям. Англичанин отвечает: "Злоупотреблений везде много. Прочтите жалобы английских фабричных работников - волоса встанут дыбом. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! какое холодное варварство с одной стороны, с другой - какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет об сукнах господина Шмидта или об иголках г-на Томпсона. В России нет ничего подобного".
Затем англичанин спрашивает своего собеседника, был ли тот в Англии.
"Не удалось...
Так вы не видали оттенков подлости, отличающих у нас один класс от другого. Вы не видали раболепного maintien (поведения) нижней каморы перед верхней; джентльменства перед аристокрацией; купечества перед джентльменством; бедности перед богатством; повиновения перед властию. - А нравы наши... а продажные голоса, а уловки министерства, а тиранство наше с Индиею, а отношения наши со всеми другими народами?.."