Григорий Островский - Захарий Зограф
Не все, однако, шло гладко. 10 января 1837 года случилось сильное землетрясение, потом чума косила людей, и впору было думать о расширении кладбища, а не об украшении храма. В 1840 году игумен Партений ушел на Святую гору; вернувшись через пять лет, он доживал свои дни в монастырском скиту св. Николая Чудотворца. Его преемником короткое время был троянец Пантелеймон, весьма пристрастный к неумеренным возлияниям, и только когда в следующем году настоятелем был поставлен вернувшийся из иерусалимского паломничества хаджи Филотей из Сопота, книголюб, гравер и рачительный хозяин обители, работы возобновились: в 1843–1845 годах поставили новые монастырские корпуса. Щедрость Стояна Чалыкова и собранные среди троянцев средства пополнили монастырскую казну и позволили приступить к украшению храма. Посредничество Чалыковых обрадовало Филотея: ему доводилось бывать и в Бачковском и в Рильском монастыре, где мог в полной мере оценить мастерство Захария Зографа.
…Всего два часа хода от Трояна — и вот уже, у слияния Белого и Черного Осыма, за селом Орешак открываются поросшие сосной и буком пологие склоны Чукарки, и у ее подножья — скромная, без каких-либо украшений арка ворот с надписью: «Троянская св. обитель „Успение Богородицы“». За ними просторный хозяйственный двор, окруженный низкими постройками и двухэтажным, с открытой галереей монастырским корпусом. Еще широкий проход с надвратной часовней св. Николая — и попадаем в средний двор, опоясанный трех- и четырехэтажными зданиями и предназначенный для богомольцев. Наконец, третий, главный двор с новым монастырским храмом и крытыми плоскими камнями монашескими кельями. (Уже позднее местный зограф написал на фасаде этого здания св. Георгия Победоносца; пятиэтажная, ныне полуразрушенная колокольня возведена была в 1865 году и тогда же расписана троянским иконописцем Пенчо хаджи Найденовым.) В глубине маленькая калитка, а за ней открывается на редкость живописный ландшафт: монастырские стены над небольшой бойкой речкой Черный Осым, горы, дорога, идущая под уклон… На другой стороне в получасе ходьбы — скит св. Николая, дальше, вверх по течению — село Черный Осым, называвшееся тогда Колибето, и скит Иоанна Предтечи. Ничто здесь не поражает воображение, и масштабы всего — гор, лесов, реки, монастырских стен, зданий, храма — иные, куда более скромные, чем, скажем, в Рильском, но сама человеческая соотнесенность этих масштабов, неброская и какая-то задушевная прелесть истинно болгарского пейзажа Стара-Планины пришлись по сердцу Захарию.
Все нравилось ему: подступившие вплотную к монастырю горы, уют дворов, обрамленных приветливыми чардаками с аркадами на изящных деревянных колонках, и сам храм, не подавляющий своей массой, но очень соразмерный человеку и в то же время не обыденный, а возвышенный в производимом им впечатлении. Каменная кладка перемежается здесь с узкими полосами красного кирпича, что придает его облику живописность и какую-то непринужденность, а обрамляющий его с двух сторон, пронизанный светом и воздухом нартекс покоится на каменных столбах с капителями несколько упрощенной, но очень выразительной резьбы.
Внутри собора — колонны с резными основаниями и капителями, резная каменная преграда, отделяющая главное помещение с алтарем от женского, замечательной работы иконостас.
Внимательно рассматривал Захарий этот иконостас. Достоинства трявненских мастеров сказались не столько в виртуозной ажурности резьбы, сколько в слегка грубоватой, но сильной и сочной моделировке, разнообразии мотивов и форм, умелом подчеркивании натуральной фактуры незолоченого ореха. В богато развитый растительный орнамент резчики вплели двуглавого орла — эмблему России, дорогой и понятный всем символ «дядо Ивана».
Большинство икон: «Рождество богородицы», «Три святителя», «Архангельский собор», «Христос», «Иоанн Креститель», «Апостольский собор» и другие — принадлежат кисти Димитра, исполнившего их по заказу обители и ктиторов еще в 1840 году, но тогда Захарий жил в Пловдиве и не видел работы брата. Здесь же иконы трявненских зографов из рода Витанов — Кою Цонева, Досю и Теодосия Конювых: «Богоматерь скорбящая», «Св. Георгий», «Богоматерь с младенцем» (все 1828 года). Захарий не мог не отдать должное трявненцам; экспрессия чувств, эмоциональность, движение — все это захватывало и покоряло, и все же превосходство зрелого, отточенного мастерства Димитра было для Захария очевидным. Самоковское трехцветье — красное, синее, золотое — в пустой, сверкающей белизне церкви звучало сильно и звонко.
Ученики и подмастерья, набранные в Трояне Петром Балювым, уже работали в монастыре, подготавливая стены для росписи; пора было приниматься за дело.
Как шла работа, когда и в какой последовательности, во всех подробностях не известно, но многое можно восстановить.
В Троянский монастырь Захарий прибыл, скорее всего, весной 1847 года, а к июлю часть росписи, в том числе главного, центрального купола, была уже завершена. «Этот купол, — свидетельствует ктиторская надпись, — изобразил своим иждивением хаджи Петр Балюв из села Троян с супругой и детьми для душевного их спасения и вечного вспоминания… 1847 июлия 3-го».
У хаджи Макария Захарий покупает изданную в Москве в 1819 году Библию и делает на ней отметку: «12 июля 1847 года. Троянский монастырь».
«Сей клирос, — гласит надпись в нише северной стены, — изобразил своим иждивением почтенородный господин Спас Маринов из села Троян для душевного спасения. 1847».
Тогда же, видимо, начертана и надпись в другой нише: «Этот клирос изобразили своим иждивением почтенородные братья Папазоглар из села Троян: г. хаджи Василий, г. Димитр, г. Бочо для их душевного спасения».
Поздней осенью того же года Захарий подтверждает окончание первого этапа. На арке преграды, отделяющей основное помещение церкви от так называемой женской половины, он написал: «…изобразил сей храм… 1847 25 октября».
Зимой, как обычно, работы прекращались: в холодном, отсыревающем храме писать было нельзя, и Захарий, по всей вероятности, едет в Самоков, едет, чтобы вернуться в монастырь следующей весной. Нартекс, наружные стены церкви — работы хватило почти на весь год, до холодов. Надпись над входной дверью свидетельствует: «Во славу святой, единосущной, животворящей и нераздельной Троицы, отца и сына и св. духа расписывается этот святой храм Успения пресвятой богородицы иждивением боголюбивых христиан. Это случилось 10 сентября 1848 года при игумене иеромонахе хаджи Филотее. Расписывается рукой Захария Христова, иконописца из Самокова».
Но и это еще не конец: кое-что, как мы увидим, осталось и на будущий, 1849 год.
Нельзя не поражаться громадной, из ряда вон выходящей работоспособности Захария. Участие помощников и учеников, вероятнее всего, сводилось к технической подготовке стен и, быть может, выполнению второстепенных деталей или некоторых орнаментов, но во всей росписи — на стенах и столбах, в куполах интерьеров, нартексе, на фасадах — чувствуется одна рука, один почерк. Более трехсот композиций и около тысячи фигур — какая же творческая сила таилась в этом хрупком и на вид даже болезненном художнике!
После Рильского монастыря, где Захарию приходилось все время соотносить свои росписи с работами других зографов и с общим живописным ансамблем, он вновь ощутил счастливое состояние внутренней свободы, когда ничто не сковывает, воображение стремительно рвется вперед и ввысь, но кисть успевает за ним. Мягкий и деликатный в обращении, игумен Филотей ничем не ограничивал художника.
В Филотее художник встретил единомышленника, и поддержка просвещенного и родолюбивого игумена значила для него многое: как в Бачковском и Рильском монастырях, но, пожалуй, еще в большей степени в Троянском, церковные росписи должны были стать выражением патриотических и гражданственных идей, изобразительным воплощением той «болгарскости», о торжестве которой мечтал Захарий, — болгарской речи, болгарской истории, болгарских обычаев и быта, того славянского единства, в котором видел залог болгарской свободы. Не было у Захария иных средств и иного языка, как только религиозная живопись, не было иных стен, как только церковные, но это была болгарская обитель…
В женской половине троянского храма он пишет великих славянских просветителей Кирилла и Мефодия; в руках у них свиток, на котором крупно, тщательно и любовно начертана кириллица — первая славянская азбука. Кирилла и Мефодия можно видеть во многих болгарских церквах, но по отдельности; Захарий первым изобразил их вместе, как бы соединив историческим свершением. Перед нами не только святые, но «болгарские книжницы», как указано в надписи; это прославление письменности и тех, в ком османские беи и греческие фанариоты видели бессловесное быдло. Захарий пишет Иоанна и Феофилакта Тырновских, последнего болгарского патриарха Евтимия, пишет болгарских царей Михаила, Давида, Иоанна-Владимира, — лики святых напоминают о тех временах, когда Болгария была могущественна и свободна, а ее церковь независима. Здесь и болгарские цари, болгарские патриархи, болгарские святые — Иван Рильский, Иоаким Осоговский, Прохор Пчинский, Онуфрий Габровский, юные софийские мученики Георгий и Никола, Лазарь из села Дебелдел, которые предпочли смерть отступничеству и позору… И тут же столь популярные в Болгарии Савва и Симеон Сербские и русский Дмитрий Ростовский — все вместе, все рядом. По обе стороны арки, разделяющей храм преграды — русские князья Борис и Глеб: верхом на скачущих, вздыбленных конях — Борис на белом, Глеб на розовато-охристом — лицом к лицу, на фоне поросших травой холмов, с развевающимися за плечами плащами, саблями на поясе и копьями в руках. Их одухотворенный облик дышит отвагой и взволнованностью. Очень декоративные по цвету, динамичные, крупные по размерам и относительным масштабам, эти композиции занимают центральное место в интерьере, а образы русских князей спокойно и уверенно доминируют в его живописном пространстве. Входило это в замысел Захария или нет, но в общей композиции стенописи женского притвора эти русские воины, Борис и Глеб Российские, воспринимаются как бы заступниками юного и доверчивого Христа на троне, нежной и чем-то удивленной богоматери с младенцем на руках.
