Бенедикт Сарнов - Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев
Соображение это можно подтвердить множеством фактов. Чтобы далеко не ходить за примером, возьмем пушкинскую Татьяну. Ведь она, в сущности, оказалась в том же положении, что и Анна Каренина. Замуж она вышла не по любви. Любит она Онегина. (Так прямо и говорит: "Я вас люблю, к чему лукавить".) Онегин тоже признается ей в любви. Но, в отличие от Анны, Татьяна не уходит от мужа. Такое решение, такой поступок несовместим не только с ее нравственными принципами: он несовместим с ее характером.
Выходит, Горький прав: сюжет произведения во многом (если не во всем) определяется характерами его героев.
С другой стороны, мировая литература знает великое множество не просто схожих, а прямо-таки повторяющихся - буквально одних и тех же - жизненных ситуаций, ставших сюжетной основой для самых разных произведений.
Вот, например, история про мелкого чиновника, которого городничий и другие чиновники маленького уездного города приняли за ревизора, легла в основу комедии Квитки-Основьяненко "Приезжий из столицы, или Суматоха в уездном городе". (Комедия эта была написана в 1827 году)
Та же история легла в основу повести Александра Вельтмана "Провинциальные актеры". С той только - прямо скажем, не слишком существенной - разницей, что здесь за ревизора приняли не заезжего мелкого чиновника из Петербурга, а провинциального актера.
Ну и, наконец, совершенно та же история легла и в основу написанного примерно в то же время гоголевского "Ревизора".
Главная коллизия романа И. Ильфа и Е. Петрова "Двенадцать стульев" в точности повторяет главную коллизию рассказа Артура Конан Дойла "Шесть Наполеонов". Герой этого рассказа итальянец Беппо разыскивал гипсовые бюсты императора. Но не любые, а изготовленные в одной и той же мастерской в одно и то же время. Он искал спрятанную в одном из этих бюстов драгоценную жемчужину Борджиа. Герои романа Ильфа и Петрова, как вы, конечно, помните, разыскивали стулья, тоже сделанные одним и тем же мастером и в одно и то же время, потому что в одном из этих стульев были спрятаны бриллианты мадам Петуховой. И жемчужина, и бриллианты представляли для героев этих - очень разных - произведений огромную ценность. И чтобы добыть вожделенный клад, они не остановились даже перед убийством. Герой Конана Дойла Беппо перерезал горло некоему Пьетро Венучи, который владел той же тайной, а герой Ильфа и Петрова Ипполит Матвеевич Воробьянинов поступил точно так же со своим напарником Остапом Бендером.
Таких примеров не просто схожих, а буквально одних и тех же сюжетных построений, положенных в основу самых разных рассказов, повестей, романов и пьес, я мог бы привести еще множество. Мировая литература насчитывает их сотнями.
Из множества таких примеров история про "Шесть Наполеонов" и "Двенадцать стульев" особенно наглядна. Она гораздо нагляднее истории создания гоголевского "Ревизора" Ведь события, представленные в комедии Квитки-Основьяненко и рассказанные в повести Вельтмана, происходили в одно и то же время, во всяком случае, в одну и ту же эпоху, и в одной и той же стране - России. И коллизия, лежащая в основе всех этих трех произведений, была порождена одними и теми же социальными условиями. Что же касается героев Конана Дойла и Ильфа и Петрова, то между ними ведь нет ну просто ничего общего! Они живут в разных странах, в разные исторические эпохи, в очень разных социальных условиях и социальной среде. Не только характеры их не имеют между собой ничего общего, но и все обстоятельства их жизни, все условия, в которых складывались и формировались эти характеры. А сюжет вроде бы получается - один и тот же?
Выходит, Горький был все-таки не прав? И не лучше ли и таком случае отказаться от предложенного им определения сюжета?
Нет, отказываться от горьковского определения сюжета не надо. Это определение, как вы еще не раз сумеете убедиться, очень точно выражает самую суть дела. Но противоречие между определением Горького и тем, из которого мы изначально исходили, и в самом деле существует.
Если вдуматься, противоречие это, конечно, мнимое. Оно проистекает из того, что в слово "сюжет" в разных случаях мы вкладываем совершенно разный смысл. Иначе говоря, проистекает оно из некоторой терминологической путаницы, из недостаточной четкости и ясности применяемых нами терминов.
Чтобы избежать этой путаницы и внести в вопрос необходимую ясность, литературоведы ввели в свой научный обиход еще одно понятие: фабула.
Понятие это в чем-то сродни понятию "сюжет". И в то же время оно противостоит ему, является некой его противоположностью.
Так что же это такое - фабула литературного произведения? И чем отличается она от его сюжета?
Чтобы разобраться в этом, нам с вами придется, как это у нас повелось, провести специальное расследование.
ЧТО ТАКОЕ ФАБУЛА
И ЧЕМ ОТЛИЧАЕТСЯ ОНА ОТ СЮЖЕТА?
Расследование ведут Автор
и его воображаемый собеседник по прозвищу Тугодум
Началось с того, что Тугодум сказал:
- Вот вы все говорите: "сюжет", "сюжет". А что это такое - "сюжет"? Я вообще-то понимаю, что значит это слово. Но хочу, чтобы вы точно сформулировали.
- Изволь, - согласился я. - Есть много разных определений. Но вот тебе самое простое: сюжет - это ход событий, развитие действия в рассказе, повести, романе или драме.
- Примерно так я и думал, - сказал Тугодум. - А вот еще часто употребляют такое слово - "фабула". Что оно означает?
- Тут определений еще больше, - признался я. - Честно говоря, в этом вопросе существует довольно большая неразбериха.
- Ну все-таки, - не отставал Тугодум. - Можете вы дать точное определение?
- Ну вот, скажем, одно из самых распространенных определений, - ответил я. - Оно принадлежит известному нашему литературоведу Борису Викторовичу Томашевскому.
Достав с полки книгу и быстро отыскав в ней нужную страницу, я прочел:
- "Фабулой называется совокупность событий, связанных между собой, о которых сообщается в произведении".
- Выходит, фабула и сюжет - это одно и то же? - спросил Тугодум.
- Нет, разница между фабулой и сюжетом есть, - сказал я. - И весьма существенная. Даже принципиальная. Томашевский определяет эту разницу так.
Я прочел из той же книги:
- "Фабула - это то, что было на самом деле. А сюжет - это то, как узнал об этом читатель".
- Ничего не понимаю! - рассердился Тугодум. - Что значит "было на самом деле"? А если на самом деле ничего этого не было? Если писатель все выдумал? Тогда как?
- Ну, это же очень просто, - сказал я. - Не важно, происходили события, о которых рассказывается в книге, на самом деле, или писатель их выдумал. Речь идет о другом. Фабула, по мысли Томашевского, - это ход событий, происходящих в книге, взятый в той последовательности, как эти события разворачивались. А сюжет - те же события, но взятые уже в той последовательности, в какой нам рассказывает о них автор.
- А это разве не одно и то же? - снова удивился Тугодум.
- Совсем не одно и то же. Возьми любое... Ну, не любое, скажем так: почти любое произведение классической литературы... Допустим, "Герой нашего времени" Лермонтова...
- Ну и что?
- Не понимаешь, о чем я говорю?
- Хоть убейте, не понимаю!
- Ну что ж В таком случае давай отправимся с тобой прямехонько в этот роман. Ты хотел бы встретиться с Печориным?
- Еще бы! Уж я бы тогда высказал этому типу все, что о нем думаю! Но как это мы можем с ним встретиться?
- Да очень просто. Немного воображения. Ну и, конечно, некоторое знание романа. Ты ведь хорошо его помнишь?
- Вообще-то неплохо, - замялся Тугодум.
- Вот и отлично! Итак, мы отправляемся в роман Михаила Юрьевича Лермонтова "Герой нашего времени". В ту его часть, которая называется "Княжна Мери".
Чтобы Тугодум как можно лучше и по возможности быстрее освежил в памяти свои воспоминания о лермонтовском романе и его главном герое, я нарочно выбрал для нашего с ним эксперимента самый драматический эпизод: дуэль Печорина с Грушницким.
Близ площадки, выбранной участниками поединка для места дуэли, мы очутились в тот момент, когда Грушницкий уже сделал свой неудачный выстрел. Противники поменялись местами: теперь уже Грушницкий стоял на самом углу этой треугольной площадки, спиною к пропасти.
Печорин пристально смотрел в лицо своего врага, стараясь разглядеть на нем хоть легкий след раскаяния. Грушницкий едва удерживал улыбку.
- Я вам советую перед смертью помолиться Богу, - сказал Печорин.
- Не заботьтесь о моей душе больше, чем о своей собственной, - ответил ему Грушницкий. - Об одном вас прошу: стреляйте скорее.
- И вы не отказываетесь от своей клеветы? Не просите у меня прощения?.. Подумайте хорошенько: не говорит ли вам чего-нибудь совесть? - сделал еще одну попытку Печорин.
- Господин Печорин! - закричал драгунский капитан. - Вы здесь не для того, чтобы исповедовать, позвольте вам заметить... Кончайте скорее; неравно кто-нибудь проедет по ущелью - и нас увидят.
