Роланд Пенроуз - Пикассо
Обретя уединение, Пикассо, душевное состояние которого к тому времени улучшилось, вновь неистово принимается за работу. Как это часто с ним бывало, голые стены комнат в снятых им помещениях использовались им для набросков. Как-то уже в более поздние годы пришедший в ярость хозяин дома, которому после упражнений Пикассо пришлось заново покрасить стены взятой в аренду художником квартиры, заставил Пикассо заплатить за его наброски 50 франков. «Какой глупец! — сокрушался художник. — Если бы у него хватило ума, он мог бы продать всю стену за кругленькую сумму». Но в «Ле Клоше» все вышло иначе. Пикассо нарисовал на стене картину, с которой он не захотел расстаться перед возвращением осенью в домой. Единственным выходом оставалось с величайшей осторожностью извлечь стену и доставить ее в целости и сохранности в Париж, что и было сделано под наблюдением Канвейлера. Позднее специалисты перенесли картину на деревянную основу.
Идея коллажа
В свое время отец Брака, работавший маляром в декорационной мастерской, послал сына в Париж, чтобы тот освоил технику «trompe l’oeil» — раскрашивание поверхностей под мрамор и дерево. Сын забросил это ремесло и стал пейзажистом, а позднее через фовизм пришел к кубизму. Но он не растерял навыков старой профессии. В период расцвета аналитического кубизма, вскоре после того, как Пикассо стал воспроизводить слова на своих полотнах, Брак начал экспериментировать, используя методы выполнявших декораторские работы мастеров, с помощью лаков и скребниц. Как и прежде, цель состояла в том, чтобы внести в картину элементы, которые сразу же вызывали бы ассоциации с реальностью.
Пикассо моментально оценил возможности этого новаторского шага, и скребница впервые была употреблена для изображения усов и волос на голове при создании им летом 1912 года картины «Поэт». Пойдя еще дальше созданных Браком имитаций мрамора и дерева и вспомнив, как его отец в поисках новых идей прикреплял вырезанные кусочки других картин к своим собственным, Пикассо взял клеенку, на которой была изображена сетка плетеного стула, вырезал кусок нужной ему формы и приклеил его к холсту. Соединением кусочков клеенки или бумаги Пикассо нарушал один из многовековых канонов живописи, требовавших использования на поверхности полотна только красок.
Новый прием, открытый Браком, который позволял полнее ощутить реальность с помощью, например, изображения на полотне отбрасывающего тень гвоздя, стал широко применяться художниками. Небольшая овальной формы картина «Натюрморт и плетеное кресло», завершенная в 1912 году, полна элементов, идущих вразрез с существовавшими в живописи нормами. Эти элементы соединены таким образом, что создают единое целое. С правой стороны на картине стеклянный бокал и разрезанный дольками лимон, слева — четко видимая трубка, проткнувшая насквозь буквы «jou», являющиеся частью слова «journal». Внизу к холсту приклеен кусочек скатерти, реалистически гармонирующей с сиденьем плетеного кресла. Края куска скатерти не видны четко, поскольку частично скрыты нанесенными на них тенями и полосками для создания впечатления, будто все эти предметы не лежат в одной плоскости. Это странное сочетание различных манер убедительно удерживается овальной формы рамкой, сделанной из конопляной веревки. Если попытаться понять смысл картины и задуматься над тем, что в ней наиболее «реально», то зритель невольно перейдет от эстетического восприятия к метафизическому. Так, плетеный стул, который выглядит реально, нереален. Буквы, взятые из слова «journal», имеют иной, несвойственный им смысл: вместо информации, которую они, казалось, призваны нести, их цель — символическая и эстетическая. Трубка, бокал и лимон выглядят реально, поскольку выполнены в кубистской манере. Пикассо преднамеренно нарушает гармоническое восприятие картины, объединяя на одном полотне предметы, реальность каждого из которых воспринимается в различной степени. Но они объединены таким образом, что создают игру противоречивых и в то же время дополняющих друг друга чувств.
Рост известности
Кубизм в конце концов стал самой важной и спорной темой всех дискуссий об искусстве. Пикассо стоял в стороне от любой деятельности приверженцев этого направления, хотя многие были готовы признать его лидером нового движения. Но эта перспектива не привлекала его. Он продолжал упорно отказываться выставлять свои картины на выставках. Летом 1911 года его отсутствие на выставке «независимых» художников, в которой приняли участие Делоне, Мецингер, Пикабиа, Архипенко, Марсель Дюшан, бросилось в глаза. Критика, обрушившаяся на эту выставку, а также на экспозицию, устроенную осенью, не могла не упомянуть об отсутствии на ней основателя нового направления.
Имя Пикассо благодаря усилиям отдельных энтузиастов постепенно приобрело известность в других странах. Галерея Тангаузера в Мюнхене, впервые экспонировавшая работы художника в 1909 году, вновь устроила выставку его работ в 1911 году. Зимой 1910/11 года благодаря Роджеру Фраю две картины Пикассо — «Нагая девушка с букетом цветов» и «Портрет Клови Саго» — были включены в экспозицию «Моне и постимпрессионисты» в галерее Графтона в Лондоне. Даже эти два полотна, кажущиеся сегодня довольно простыми для понимания, породили волну резкой критики. В связи с этим в клубе «Челси» была наспех организована выставка карикатур, призванная высмеять художников-иностранцев. Какой-то претендующий на остроумие карикатурист выставил карикатуру на портрет Саго, назвав ее «Портрет художника, написанный левой рукой».
В 1912 году во время второй выставки, посвященной художникам-постимпрессионистам, Фрай включил в нее уже 13 полотен и 3 карандашных рисунка Пикассо. В том же году в галерее Стратфорда были выставлены рисунки художника в основном «голубого» и «розового» периодов. Цена большинства из них колебалась между 2 и 22 фунтами.
Несмотря на этот смелый шаг — показ в Лондоне картин Пикассо и Брака кубистского периода в самом начале возникновения нового стиля, — Роджер Фрай сам не в полной мере оценил значение их творчества. Об этом можно судить по предисловию к каталогу, где он писал: «Логически крайним выражением такого направления, несомненно, явится попытка вообще отказаться от какой-либо естественной формы и создать нечто подобное осязаемой музыке. И последние работы Пикассо убедительно свидетельствуют об этом…» Сейчас, зная, во что вылилось творчество Пикассо, можно сказать, что предсказание Фрая никогда не оправдалось.
Первые работы Пикассо в Америке были показаны в 1911 году в отделе фотографии Нью-Йоркской галереи. Но только после выставки в «Армори», оставшейся в памяти лишь из-за скандала, который она вызвала, кубизм заявил о себе громко сначала в Нью-Йорке, а затем в Бостоне и Чикаго. Во время этих выставок наряду с Пикассо выставлялись работы Брака, Дюшана, Глейзеса, Мари Лоренсе и Пикабиа. Они оставили у посетителей неизгладимое впечатление, несмотря на вызванные ими споры.
Коллекционеры всего мира продолжали приобретать полотна Пикассо. Его репутация неуклонно росла, и отныне он уже никогда не испытывал финансовых затруднений. К этому времени у него стал приобретать картины русский коллекционер Морозов, проявивший исключительную разборчивость: его интересовали лишь полотна кубистского периода. Щукин, который никогда не придавал особого значения шоку, пережитому почитателями Пикассо после создания «Авиньонских девушек», также увозил в Россию прекрасные работы Пикассо периода кубизма. Но в Испании, где мадридская публика не очень-то жаловала вниманием своего соотечественника, выставка кубистского искусства, организованная в галерее «Далмау», расстроила друзей художника, считавших себя зачинателями современного искусства в период общения в ресторанчике «Четыре кошки». Их насторожили непонятные поиски коллеги, которого еще совсем недавно они считали гением.
Лишь в 1913 году в Париже была опубликована первая книга, защищавшая кубизм от безжалостных нападок критиков и возмущенной публики. В то же время в Мюнхене Макс Рафаел в работе «От Моне до Пикассо» также благожелательно отозвался о кубизме. Но самый глубокий его анализ дал неутомимый поборник нового направления Гийом Аполлинер. Его проникновенная, полная страсти характеристика художников-кубистов и сейчас трогает тех, кто отзывчив к критическим статьям с лирическим оттенком. «Современная школа живописи, — писал он, — представляется мне самой смелой из всех когда-либо существовавших. Своим появлением она ставит вопрос об отношении к красоте». Именно Аполлинеру мы обязаны тонким замечанием о том, что Пикассо «изучает предмет, подобно рассекающему тело хирургу». Преклонение критика перед своим другом нашло выражение в утверждении, что «его (Пикассо. — Р. П.) неустанный поиск прекрасного перевернул все представления в искусстве».
