Роже Авермат - Рубенс
Рубенсу выпадают и другие знаки уважения — посетив Кембриджский университет, он получает там звание «магистер ин артибус». Все это не мешает ему писать Гевартиусу: «Я мечтаю поскорее вернуться домой, хотя мне грустно возвращаться при столь неблагоприятных обстоятельствах»[231].
Так как дон Карлос Колома все еще не прибыл, англичане, недовольство которых ловко подогревает французский посол, начинают терять терпение. Уэстон даже объявляет, что переговоры прерваны и он намерен отозвать Коттингтона. Раздосадованный Рубенс жалуется инфанте: «Я считаю подобное опоздание в нынешних обстоятельствах столь печальным, что жалею о том часе, когда ступил на землю этого королевства. Дай бог мне самому выбраться отсюда целым и невредимым»[232].
Наконец дон Карлос Колома прибыл. Рубенс тотчас пишет Оливаресу: «Я привожу в порядок свои дела и готовлюсь к отъезду… Я и в самом деле не могу больше ждать, не нанеся великого ущерба моим собственным делам, которым весьма повредила моя полуторагодовая отлучка и которые может поправить только мое личное присутствие в Антверпене». Может быть, до него дошли слухи о лаврах, которые в его отсутствие стяжал ван Дейк?
Бывший помощник Рубенса вернулся из Италии в ореоле славы. Уже два года он живет в Антверпене и пишет здесь портреты и картины на религиозные сюжеты. Его искусство привлекает фламандцев неведомым им дотоле очарованием. Его портреты, менее пышные, чем рубенсовские, но более глубокие, отличаются изысканной тонкостью. Они льстят модели, не выставляя лесть напоказ и не прибегая к внешним ухищрениям. Ван Дейк особенно любит глубокие черные и серебристо-серые тона, от которых выигрывает матовый цвет лица модели. При этом его чарующая кисть придает антверпенским буржуа оттенок аристократизма, напоминающий о генуэзских патрициях. Пишет ван Дейк также портреты благородных дам — таких, как герцогиня д’Аренберг и герцогиня де Круа, а также многочисленные мужские портреты: духовных лиц, в том числе епископа Малдеруса и иезуита Скрибани, ученых и именитых людей — Вовериуса, Путеануса, Алессандро де ла Файи, художников — Ворстермана, обоих Петрусов де Иоде, отца и сына, Карела ван Маллери, Каспара де Крайера… Всех не перечислишь. Картины ван Дейка на религиозные темы, хотя они пресноваты и традиционны, ценятся не менее высоко. От его произведений, как и от его личности, исходит обаяние, перед которым трудно устоять. Нужно ли удивляться, что все оспаривают его друг у друга? Даже суровая инфанта, которая носит теперь только монашескую одежду, пытается удержать художника при своем дворе, назначив ему годовое содержание в 250 флоринов.
Если Рубенс прослышал об этом, немудрено, что он спешит вернуться на родину. Его роль в Англии закончена, он сам подводит ей итог: «Было далеко не легко стараться сохранить в неизменности наше положение и пытаться осуществить свою миссию с теми жалкими козырями, которые были у меня на руках, да еще в тот самый миг, когда рушилась главная цель моей поездки». Он надеется, что заслужил «если не благодарность, то хотя бы прощение» [233]. Мадрид уже несколько раз выражал ему свое удовлетворение. Правда, один раз Оливарес выразил недовольство. Между тем художник-дипломат всегда делал все, что в его силах… Дон Карлос Колома задерживает Рубенса в Лондоне еще на несколько недель. Наконец в начале марта Рубенс выезжает из Лондона. Когда он нанес прощальный визит в Уайтхолл, Карл I вручил ему шпагу, кольцо, золотую цепь и ленту на шляпу и в довершение всех благодеяний произвел его в рыцари. Словом, у венецианского посла были основания написать, что более щедрыми милостями осыпать посла невозможно.
В конце марта Рубенс садится в Дувре на корабль. Дюнкерк, Брюссель, где он отчитывается в своей миссии перед инфантой, потом Антверпен…
Наконец-то он вернулся домой!..
XII
ГОД ТРИУМФА (1630)
И вот он вернулся к родных! пенатам. К его прежней славе прибавились новые лавры. Он сыграл свою партию на великой шахматной доске Европы. Его соотечественники, живущие в политически зависимой стране, с восхищением взирают на того, кто бросил вызов судьбе и, вопреки своему происхождению, как равный обходится с королями и министрами. Рядовые зрители всегда ценят не столько качество игры, сколько смелость саму по себе. Они не принимают в расчет ни поражений, ни обид, ни испытаний, ни треволнений, которыми оплачивается сложная роль. Они видят только ее блестящую, почти легендарную сторону: вот могущественный человек, при звуках голоса которого не слышен жалкий гул безымянной толпы. Но сам Петер Пауль — кто знает — доволен ли он? Он вернулся в свой роскошный дом, в свою мастерскую, к своим помощникам, к своим заказчикам.
Друзья радостно встретили его, инфанта выразила ему свое удовлетворение. Благодаря его усилиям английский посол плывет сейчас в Испанию, чтобы заключить мир, которому любой ценой хотели помешать ее враги. Рубенс вступил в игру против грозного Ришелье, и результат партии все еще не определился. Англичане признательны ему за ловкость. Посланец Испании, он завоевал уважение своих повелителей и симпатию противников. Но как он сам относится ко всему этому в глубине души?
Рубенс не из тех, кто любит откровенничать. Он неизменно учтив и на редкость обходителен. Но это маска, глядя на которую легко обмануться. Непринужденный тон его писем и разговор об ученых предметах призваны подтвердить безмятежное состояние его духа. Однако чтобы разобраться в нем поглубже, приходится строить догадки. Или же сопоставлять различные суждения, слетающие с его пера. Но ни один из его корреспондентов не может сличить его письма. Если его друзья Пейреск и Дюпюи искренно верят, что он не любит англичан, Жербье имеет все основания утверждать противное. Инфанта убеждена в его верноподданнических чувствах, и в общем она права. Оливарес не сомневается в его преданности Испании, и, в конце концов, он тоже прав. У голландцев, о которых он обычно отзывается как о врагах, нет причин заподозрить его во враждебном отношении. Да и разве он не высказывал неоднократно свою неприязнь к Франции, и разве можно сбросить со счетов его выпады против политики Мадрида? Хотя высказывания Рубенса противоречивы, они почти всегда искренни.
Служа определенной партии, он не хочет надевать шоры на глаза. Само собой, приходится быть осторожным — иначе невозможно участвовать в игре. Если ты хочешь отстоять свои позиции, нельзя напрямик высказать всемогущему Оливаресу правду о его политике, и точно так же нельзя высказать Жербье свое откровенное мнение о Бекингеме, если ты хочешь сохранить доверие этого могущественного министра. Настоящий политик — и это характерная его черта — верит в собственные идеи и методы и презирает чужие, даже когда речь идет о его сторонниках. Жажда власти берет в нем верх над всеми другими соображениями, и если политик охотно принимает внешние знаки, свидетельствующие об успехе и завоеванном положении, то прежде всего потому, что они производят впечатление на посредственность и заурядность — а имя ей легион! Собственно говоря, это лишь обходный маневр, чтобы достичь все той же цели — могущества. Те, кто относится к этим побрякушкам славы всерьез, не настоящие политики, ибо настоящий политик никогда не смешивает цели и средства.
Подлинно великий человек должен верить только в самого себя. Всегда и всюду самым естественным образом себя утверждать. Однако это далеко не просто для того, кто хочет вырваться из своей среды. Мир зиждется на принятых ярлыках, и художник, желающий стать политическим деятелем, слишком уж нарушает обычаи. Король Испании не был единственным, кто выражал недоумение: «При чем здесь этот художник?» Есть ведь еще те, для кого политика не призвание, а ремесло. Они возмущены выскочкой, который нарушает привычный порядок и угрожает их профессиональным интересам. Художнику-дипломату приходится хитрить — хитрить, чтобы проложить себе дорогу, чтобы отвоевать себе маленькую роль, а потом ее сохранить. С влиятельными людьми приходится считаться, приходится держаться с ними с притворной скромностью, даже когда их проволочки приводят тебя в отчаяние, а злая воля очевидна. Тот, кто трезво судит обо всем, не может примириться с чужой слепотой. А всякий политик считает, что он судит трезво. Вот почему, несмотря на почтение, которым окружен художник-дипломат, вернувшийся по окончании своей миссии, естественно спросить: доволен ли он?
Пожалуй, он сам дал ответ на этот вопрос, когда накануне отъезда из Лондона, ко всеобщему удивлению, нанес визит представителю Соединенных Провинций. Еще Испания и Англия не заключили мира, а он уже пытается прощупать представителя Генеральных штатов насчет возможности перемирия между Голландией и Испанией. Непомерное честолюбие, скажут враги. Желание выдвинуться, скажут завистники. Но истина, его истина, без сомнения, куда проще. Он не вполне доволен своими собратьями-дипломатами, он верит только в собственные методы. Чтобы добиться цели, надо действовать. В нем заложена жажда действия. Эту потребность ничто не может насытить и удовлетворить. Он принадлежит к тем людям с душой победителей, для которых каждая победа теряет смысл с той минуты, как она одержана, и которые живут только великим чудом — будущим.
