Владимир Петров - Исаак Левитан
Публицист Д. Пругавин, живший рядом с Левитаном в «Англии», вспоминал о необыкновенной трудоспособности художника, который вел жизнь очень уединенную и «с раннего утра и до сумерек изо дня в день работал, не выпуская кисти из рук». Во многих, прежде всего графических, работах начала 1880-х годов он с «шишкинской» скрупулезностью фиксировал подробности пейзажа, прослеживал рисунок древесной коры, формы листьев различных растений. Но и в наиболее детальных, «аналитически-исследовательских» рисунках ощущается присущая художнику поэтичность, мягкость, ласковость взгляда на природу. Все детали подчинены чувству целого — уяснению «мелодики» природы, тех элементов и законов строения растений, в которых выражается общая «идея жизни» — рост, стремление ввысь, к солнцу. Это изучение законов живой жизни природы, «мимики» и «жестикуляции» растений и стало основой способности Левитана с годами все более лаконично, но не допуская «насилия» над природой, выражать «основную мысль» (слова художника) волнующих его ландшафтов.
Дуб. 1880 Государственная Третьяковская галерея, Москва Заросший пруд. 1887 Государственный историко-художественный и природный музей-заповедник В. Д. ПоленоваЛевитан много читал, в том числе русскую поэтическую лирику, изучал достижения лучших русских и западных пейзажистов. Так, специально для того, чтобы прочитать монографию о Камиле Коро, работы которого он не раз копировал, Исаак выучил французский язык. Очень важным оказалось для него общение с Василием Дмитриевичем Поленовым, в 1882 году возглавившим пейзажный класс в училище, где уже не преподавали ни умерший в том же году Перов, ни больной и не поладивший с начальством Саврасов.
Влияние обаятельных «жанров-пейзажей» Поленова (Московский дворик, Бабушкин сад) и этюдов, сделанных во время поездок в Грецию и на Ближний Восток, во многом определило характер поисков молодых живописцев левитановского поколения. Уже в конце 1870-х годов они, как вспоминал Константин Коровин, с восторгом вглядывались в синие тени и яркий солнечный свет на поленовских работах, изучали особенности выражения в них поэзии умиротворенного «настроения природы» (это понятие впервые появилось в русской критике именно в связи с картинами Поленова).
Поленовская живопись вносила в русское искусство «аполлоническое» начало, жизнеутверждающую ровную бодрость и присущее личности художника сочетание утонченного европеизма, аристократического благородства и демократичности, глубокой, какой-то тургеневской любви к России и ее природе. Впоследствии, в 1898 году, высказывая Поленову «благодарность как учителю и доброму отзывчивому человеку», Левитан писал ему, что «московское искусство… не было бы таким, каково оно есть», не будь Поленова. Особенно близки Левитану были некоторые композиционные принципы поленовских пейзажей с их как бы «обнимающим» зрителя пространством, любовью к изображению уютных двориков, старых парков с заросшими прудами, речных заводей и излучин. Связала Левитана с Поленовым и личная дружба, совместная работа в 1885 году над декорациями для Мамонтовской частной оперы.
Ствол распускающегося дуба. Этюд. 1883–1884 Государственный музей изобразительных искусств Кыргызстана, Бишкек Зимний пейзаж с мельницей. 1884 Частное собрание, МоскваВ ряде работ начала 1880-х годов Левитан как бы осуществил поэтический синтез уроков Саврасова и Поленова. Таков пейзаж Дуб (1880), композиционно близкий саврасовской картине с аналогичным названием, а живописным строем — поленовским работам с их цветовым богатством. Изобразив стоящее на лесной опушке крепкое дерево со светящимися на солнце яркими листьями, купающимися в нагретом воздухе, Левитан точно передал нежный тон молодой травы у основания дуба, золотисто-оранжевый цвет источающих смолистый аромат сосен, игру теней на стволах и ветвях деревьев.
Саввинская слобода под Звенигородом. 1884 Государственная Третьяковская галерея, Москва Зимой в лесу. 1885 Государственная Третьяковская галерея, Москва Последний снег. Саввинская слобода. Этюд. 1884 Государственная Третьяковская галерея, МоскваВ работах Левитана начала 1880-х годов все более проявлялись неповторимые особенности его таланта: редкостная эмоциональная «светочувствительность», чуткость к движению, неуловимым изменениям в жизни природы. Эти качества, выразившиеся и в тональном, и в «тембровом» богатстве его работ, пожалуй, более всего раскрылись в этюдах и картинах, посвященных различным стадиям наступления весны. С удивительной точностью запечатлел Левитан мягкость влажной оттепели в пасмурный день (Зимой в лесу, 1885; волк написан другом Левитана анималистом Алексеем Степановым), таяние серых остатков сугробов среди теплых красок обновляющейся природы (Последний снег. Саввинская слобода, 1884) и, «как будто пухом зеленеющие», весенние рощи. В одной из лучших таких работ — Весной в лесу (1882), скромном по краскам изображении тенистого уголка леса, где среди зарослей ольхи и ивы поблескивает вода ручья, художник замечательно передал нежность серо-зеленой листвы и разработке зеленого цвета, одного из самых «неудобных» для живописцев. Левитановское же владение этим цветом жизни, надежды и радости поистине удивительно. В пределах одной работы художник способен отыскать множество оттенков зелени, присущих различным породам деревьев и кустарников, травам и водяной ряске, на солнце и в тени, запечатлеть мягкую вибрацию зеленого цвета в воздушной среде и передать ощущение дыхания растений, желтых искорок ивовых сережек, сквозное кружево тонких веток, словно позволяя нам прикоснуться к сокровенной тайне поэзии весны. Здесь особенно очевидна редкостная способность художника к «тембровой»
Осеннее утро. Туман. 1887. Государственная Третьяковская галерея, Москва Весной в лесу. 1882 Государственная Третьяковская галерея, Москва Мостик. Саввинская слобода. Этюд. 1884 Государственная Третьяковская галерея, МоскваРазумеется, в этих особенностях пейзажей Левитана проявился не только его живописный дар, но и присущий ему особый тонус мировосприятия, «благоговение перед жизнью» (Альберт Швейцер), сознание духовной связи с природой. Известно, что он и к растениям относился, как к существам, способным чувствовать, радоваться, тянуться к солнцу в дни весны, грустить, роняя листву перед наступлением холодов или от гнета пригибающего ветви снега. Он мог неделями пропадать в лесу, наслаждаться, подолгу созерцая особую жизнь, открывающуюся внимательному взгляду на поверхности речного омута или на лесной поляне. Увлекался он и рыбной ловлей и охотой. Конечно, охота пленяла его (как и многих русских писателей, поэтов и художников) тем, что давала чувство особой близости к природе, она была для него «охотой за своей собственной душой» (Михаил Пришвин). Особенно любил и не раз изображал Левитан весеннюю охоту на тяге, проходящую тихими апрельскими вечерами среди островков снега, журчащих ручьев, голубеющих подснежников и обостряющую у охотника, ждущего полета вальдшнепа, чуткость к каждому лесному шороху, цвету и тени.
Первая зелень. Май. Этюд. 1883 Государственная Третьяковская галерея, Москва Пейзаж с лесной рекой. 1880-е Частное собрание, ГерманияЗнал и любил Левитан и русскую деревню, крестьянский труд, что отразилось во многих его пейзажах, в частности в картине Вечер на пашне (1882), где на фоне плывущих по голубому небу оранжево-розовых облаков и полей с чуть заметной вдали церковью виден силуэт крестьянина, идущего по склону холма за запряженной в плуг лошадкой.
Среди работ Левитана начала 1880-х годов не раз встречаются выразительные печальные, элегические образы. И все же, как представляется, эмоциональной доминантой его творчества была отнюдь не «тоска», которая позднее излишне часто связывалась в расхожих суждениях с его искусством. При том, что тяжелые жизненные обстоятельства, конечно, наложили отпечаток на характер Левитана и уже в годы учения у него начала развиваться неврастения, отнюдь не «угрюмство», по выражению Блока, было «сокрытым двигателем» его искусства, а радость — радость творчества, «открытия в природе прекрасных сторон души человеческой» (Пришвин). В воспоминаниях Коровина есть немало свидетельств жизнерадостности и самозабвенной, буквально до слез, любви к природе, присущих тогда Левитану, несмотря на невзгоды и приступы черной меланхолии. Показателен в этом смысле рассказ о том, как однажды, работая над этюдами, Коровин и Левитан увидели, что «у пригорка, …где внизу блестел ручей, …расцвел шиповник и большие кусты его свежо и ярко горели на солнце, его цветы розовели праздником весны». «Исаак, — сказал я, — смотри, шиповник, давай помолимся ему, поклонимся. И оба мы, еще мальчишки, стали на колени. — „Шиповник!“ — сказал Левитан, смеясь. „Радостью славишь ты солнце, — сказал я, — продолжай, Исаак… и даришь нас красотой весны своей. Мы поклоняемся тебе“. Мы запутались в импровизации, оба кланялись шиповнику и, посмотрев друг на друга, расхохотались…»
