Татьяна Маврина - Цвет ликующий
29.6.66. Ветер, и облака, и дальние грозы. Мне от бехтеревки дремлется. Жду сестру со шприцем. Вятскую розу. Вспоминаю Нижний Новгород. Из письма Милашевского, вчера полученного. Он ездил на пароходе «на встречу со своей молодостью» до Горького. Восхищается реставрацией Кремля. А я была неприятно поражена безвкусицей этой аккуратной реставрации. Может, со временем она запатинируется. На памятнике Минину он углядел — наверное, больше было времени, чем у нас: «Минину, гражданину г. Горького». О названии Н. Новгород никто и не вспомнил, забыли и название Похвалинский съезд, даже никто не знал. Студеная улица осталась. Прошел дождь. 2 часа. Свежие запахи.
30.6.66. Сеянец. Темновато. Лежу и вспоминаю дачу на Мызе. Оранская Божья Матерь. В жару приходила пешком (7 верст) из Нижнего бабушка с узелком. Пока икона стояла на горе и служили молебен, она пила чай на кухонном столике вместе с дальними родственниками отца масляными полумонахами. Нам надевали белые пикейные платья с кружевными юбками и с пышными розовыми поясами ниже талии, Сергею синюю матроску с якорями на воротнике. За ручку бабушка вела нас посмотреть «до моста». На мосту давка, туда нельзя детям. Все ниточки-тропиночки полны народа. Бабы в башмаках с ушками, цветные кофты навыпуск. Кружевные шарфы белые и черные — это, наверное, уж городские. Узелки в руках. Конец этого праздника всегда плохой. Не успели вернуться домой, как запираются на засов калитки, ворота, двери, ставни на окнах. Сидим и ждем на своей «верхушке». Приходят громилы, кидают камни, лезут наверх. Мы дрожим с матерью, пока с «нижней» дачи (там конюшня и свой выезд) не придет дворник с оглоблей и их не изгонит. Посылая проклятья, они уходят в гору по глинистой дороге. Наша дача на полгоре, дорога между двумя зелеными буграми. На одном бугре дача Протопопова, на другом — Глазуновского, у которого две некрасивых рыжих девчонки Левка большая и Левка маленькая, погодки. Когда старшая Левка умирала от скарлатины, родилась младшая. Ее тоже назвали Алевтиной. Старшая не умерла, остались две Левки. Они к нам приходили играть. Но это дома богатые, переговаривались через дорогу с верхних балконов в трубу: «С добрым утром!», в праздник пускали фейерверки.
Троица. Семик. Приходили из Александровки девки с березкой. Носили ягоды в лукошках на коромыслах.
2.7.66. Приехала Мися с коробом новостей. В «Книжном обозрении» № 9 пропечатано, что мне за «Зверей» в Брно дали премию. Она сказала, что когда вышла книга, в книготорге ее не брали — «страшные звери». Потом — первая премия на «лучших книгах», а я ждала по морде. Говорят, что через недельку встану.
4.7.66. Так-си-бе.
5.7.66. Читаешь, читаешь, а это занятие против живописи ничего не стоит. В этой жизни, на этой земле лучше всего глядеть. Н. В. ввергает меня в трепет и страх. Два больных в доме и никого!
7.7.66. Читаю Шкловского о Маяковском. Врет про Ферапонтов монастырь, приписывая туда фрески, расчищенные Фартусовым. От них пошел Филонов. Очень может быть, они загадочные, только место им не в Ферапонтовом монастыре. Эпоха с 1910-х годов и дальше, интересная, но, наверное, много врет.
13.7.66. «Что-то погода не хороша, не приедут к нам Дороша» — сочинил Н. В.
Думала о смертях. Первая — это нижегородская квартира. Пока там были вещи, сданные на «хранение» жителям, которыми уплотнили нашу квартиру, она была жива. Из Москвы я одна, ретивая, поехала их перевозить. Помогал Иван Михайлович, фотограф. Ему я за это отдала самовары. Запаковали ящики, книги, диапозитивы. Папки с вырезками из «Нивы» я оставила. Кое-что М. И. продал. У меня были деньги и мы с Ольгой Лебедевой ходили на бега в Конавино. Видали и бранд-майора. Он все такой же, несмотря на Советскую власть. Жила у Ольги. Она уходила к любовнику Натану, надевала чистое полотняное белье. Я спала одна. Подарила ей все венские стулья. Была она толстая, очень белая, вся в веснушках, причесывалась гладко, закладывая косички от уха до уха. Сволочное тело. Потом кто-то рассказывал, наверное, злобовидная М. Преображенская, что у Натана был чуть ли не сифилис. А что дальше, не знаю. Жил в Нижнем еще и Васька Абрамов и Брыка, который больше всего любил Маяковского. Я у них бывала. Ваське отдала пианино на сохранение. С этими мальчишками я ходила по Нижнему, разговоры о «миноносце с миноносочкой». Прощалась не заходя и не разговаривая. Подошла к окну и накидала им в комнату кучу яблок и ушла быстро. Ехала на поезде с поклажей. В Отводново, т. е. на станции Чирково, поезд стоит одну минуту, но двоюродные сестры Ляля и Маруся Ананьины мне успели передать корзинку с ягодами и грибами. Во Владимире проверка документов. Ссадили со всеми корзинками, повели. Сидим в коридоре, ждем, когда поведут проверять личность. Потихонечку к двери и убежала. Поезд не успел еще отойти. В Москве сошла на Рогожской и пешком шла до дома на Колхозной площади. Жалко было оставлять вещи, я их тащила от тумбочки до тумбочки по частям. Раннее утро. Народу нет. Дошла.
Потом умирали зубы.
Потом квартира на Колхозной, с видом на кирпичный туннель. Окно на Сухаревку еще живет у Катерины. Померла наша широкая кровать. Скоро помрет мастерская.
О людях особо: сначала в 1940 году 29 февраля умер отец от приступа грудной жабы. Я бегала в аптеку за камфорой, пришла, а все было кончено. Я рыдала. Потом ходила в баню, чтобы что-то делать. Похороны были уже легче. Я даже организовала выступления «политкаторжан». У маленького Юрки был коклюш, он заливался у каждого фонаря кашлем. Крематорий, речи. Ненужные никому блины даже. Вроде бы поминки. Но что-то ничего не получилось из этого, никто не знал ритуала. Слушались Наталью.
Потом умерла мама от рака, сгнила на своей постели за шкапом. Год и дату не помню. После войны. Все чувства уже были притуплены, и я не плакала. Рисовала натуралистически лицо и розы. Эти рисунки у меня сохранились, но смотреть на них я не могу. Хоронили в землю на Пятницком кладбище.
Потом умер Даран — 4.6.64. Неожиданно и случайно. Узнали на даче. Хоронить не ездили.
Потом весной 66-го умерла Софронова. Это из «13». Хоронить не ходили.
15.7.66. Из Эренбурга «Люди, годы, жизнь». Слова Матисса: «Щукин начал покупать мои вещи в 1906 году. Тогда во Франции меня мало кто знал. Гертруда Стайн, Самба, кажется, все. Говорят, что есть художники, глаза которых никогда не ошибаются. Вот таким глазом обладал Щукин, хотя он был не художником, а купцом. Всегда он выбирал лучшее. Иногда мне жалко было расставаться с этим холстом, я говорил: „Это у меня не вышло, сейчас я Вам покажу другое“… Он глядел и в конце концов говорил: „Беру тот, что не вышел“. Морозов был куда покладистее — брал все, что художники ему предлагали…»
17.7.66. Вопрос — буду ли я жить? И — добавить надо — глядеть?
Послала в Госзнак письмо с опровержением их тем для азбуки. Очень устала писать. Письмо Осмоловскому насчет продвижения в типографии моей монографии. Все-таки интересно бы ее увидеть напечатанной. Составила макет для «Лукоморья». Это может получиться интересная книжечка. Не забыть про Детгиз и сборник «За тридевять земель».
19.7.66. Анри Фортер — француз, дирижер, в Нижнем 2–3 сезона давал концерты на Покровке рядом с кино. Только не вспомню, что это за зал. Небольшой. Народ ходил «серьезный». Последний класс гимназии и в революцию. На дирижерской палочке бриллиант. Программа классическая.
22.7.66. Как говорил Чайковский про творцов: «Творец должен быть сапожником». А я ведь тоже сапожник.
29.7.66. Похоже, что поправилась. Обед на терраске. Н. В. сразу выздоровел от своего «гриппа». Потом Дороши пили водку, долго говорили. Я очень устала, легла с мертвой головой, да еще с утра Н. В. от «страданий» тиранил.
31.7.66. Сиреневые небеса. Я в красном длинном халате, еще работы Ольги Семеновны, таких сейчас не делают. Я в нем ходила, еще когда жили в Туристе 10 лет тому назад. Вышла на проезд между Костинской дачей и дачей Величек. Был еще жив Валерьян Вадимович. Я рисовала крепкозадого коня Казбека, кажется. Пастушонок его загнал для меня. Какая я тогда была «молодая»! И красовалась в этом красном халате перед Добровым, пришедшим навестить домовницу, благородную даму «пострадавшую».
Получила от Морозовой опять письмо. Несколько интимного содержания. Почему-то у нее все письма такие. За что-то меня любит. И сценарий, довольно вялый, но хорошо составленный. Вечером были Дороши. Жарко. Парит.
Читаю очень интересную книжку П. Губера «Донжуанский список Пушкина». Тетрадь окончена. Надо начинать новую жизнь.
1.8.66. Парный день. Дорош утром занес «Загорск». Я его читаю.
Надо по возможности думать и чувствовать только то, что можно написать или рассказать. Все остальное ненужный груз, годится только в молодости для роста.
