Юрий Лотман - Комментарий к роману А С Пушкина Евгений Онегин
Принцип образования условно-русских фамилий от названий рек прежде всего был реализован в комедии — жанре, в котором вопрос о соотношении литературных и бытовых имен начал обсуждаться еще в середине XVIII столетия. П явно учитывал опыт построения имен в комедиях: так, фамилия Ленского встречается в "Притворной неверности" Грибоедова (1818), а Онегин упоминается в комедии Шаховского "Не любо — не слушай, а лгать не мешай" (1818). По той же модели образовывались часто и искусственные "театральные фамилии", служившие сценическими псевдонимами.
Такие фамилии, как Онегин, Ленский или Печорин, имели отчетливо-литературный, а не бытовой характер (могли встречаться, например, в драматургии) и звучали для уха читателя той поры совершенно иначе, чем, например, Ростов из "Войны и мира" или Серпуховский из "Холстомера". Во втором случае читатель ощущал натуральность фамилий, это были фамилии, которые могли существовать в реальности. В первом же он отчетливо ощущал момент литературной стилизации реальной русской фамилии. Встречающееся упоминание того, что в начале XIX в. в Торжке проживал булочник Евгений Онегин, если не является плодом вымысла или легенды, вероятно, случайное совпадение. Если же П слыхал об этом, то имя провинциального пирожника могло запомниться ему лишь как курьез.
Роман в стихах. — Такое определение жанра EO впервые было высказано П в письме Вяземскому от 4 ноября 1823 г.: "…я теперь пишу не роман, а роман в стихах — дьявольская разница. В роде Дон-Жуана — о печати и думать нечего…" (XIII, 73). В печати подзаголовок "роман в стихах" впервые появился в 1825 г., на титуле первой публикации первой главы EO.
Pétri de vanité… <франц. проникнутый тщеславием…> — Эпиграф впервые появился в публикации 1825 г. и был отнесен к первой главе. Как эпиграф ко всему произведению — впервые в 1833 г., в первом отдельном издании EO. Помета "извлечено из частного письма" фиктивная, автор текста эпиграфа — П. Характеристика героя как "проникнутого тщеславием", возвышающегося над уровнем посредственности и равнодушного к морали, дает лишь одну из его возможных оценок, а не всестороннюю интерпретацию. В первом издании главы, вышедшем отдельной книжкой, эпиграф входил в полифоническое окружение. Рядом с ним выступали, освещая с иных точек зрения текст первой главы, "Разговор книгопродавца с поэтом" и «Предисловие», в котором П, предвосхищая образ Белкина, являлся под маской постороннего издателя ("Звание издателя не позволяет нам ни хвалить ни осуждать сего нового произведения — Мнения наши могут показаться пристрастными…" — VI, 527–528). См.: Алексеев М. П. Заметки на полях. Временник Пушкинской комиссии—1974. Л., 1977, с. 98–107.
Не мысля гордый свет забавить… — Посвящение обращено к Петру Александровичу Плетневу (1792–1865) — литератору, педагогу, позднее профессору, академику, ректору Петербургского университета. Плетнев происходил из духовной среды. Познакомился с П в 1817 г. и до последних дней принадлежал к ближайшим приятелям поэта. При незначительном литературном даровании обладал мягким, отзывчивым характером и был искренне предан П. С 1825 г. основной издатель П.
Посвящение впервые появилось в 1828 г. перед отдельным изданием четвертой — пятой глав с пометой "29 декабря 1827". В издании 1837 г. (второе отдельное издание EO) — предпослано всему тексту. Издание первой главы в 1825 г. имело помету: "Посвящено брату Льву Сергеевичу Пушкину". Издание 1833 г. вышло без посвящения.
Посвящение интересно как характеристика жанровой природы EO в момент, когда контуры романа уже окончательно определились. Еще в 1824 г. в письме Вяземскому П определил EO как "пестрые строфы романтической поэмы" (XIII, 92). Сейчас он раскрыл понятие "собранья пестрых глав", резко подчеркнув противоречивость романа — соединение в нем разнородных картин, взаимоисключающих интонаций ("Полусмешных, полупечальных, Простонародных, идеальных…"), различных этапов творчества ("Незрелых и увядших лет"). Ср.:
Пересмотрел все это строго;
Противоречий очень много…
(I, LX, 5–6).
Расположенное рядом с заглавием, посвящение подчеркивало противоречие, скрытое в определении "роман в стихах". Одновременно такой подзаголовок бросал отсвет на посвящение, заставляя видеть в противоречиях текста выражение единства, особой жанровой закономерности.
ГЛАВА ПЕPBAЯ
Публикация первой главы в 1825 г. снабжена была предисловием:
"Вот начало большого стихотворения, которое, вероятно, не будет окончено.
Несколько песен, или глав Евгения Онегина уже готовы. Писанные под влиянием благоприятных обстоятельств, они носят на себе отпечаток веселости, ознаменовавшей первые произведения автора Руслана и Людмилы.
Первая глава представляет нечто целое. Она в себе заключает описание светской жизни петербургского молодого человека в конце 1819 года и напоминает Беппо, шуточное произведение мрачного Байрона.
Дальновидные критики заметят конечно недостаток плана. Всякой волен судить о плане целого романа, прочитав первую главу оного. Станут осуждать и антипоэтический характер главного лица, сбивающегося на Кавказского Пленника, также некоторые строфы, писанные в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие. Но да будет нам позволено обратить внимание читателей на достоинства, редкие в сатирическом писателе: отсутствие оскорбительной личности и наблюдение строгой благопристойности в шуточном описании нравов" (VI, 638).
Предисловие имеет характер мистификации и проникнуто глубокой, хотя и скрытой иронией. От лица беспристрастного издателя П язвительно ответил М. Погодину, который в "Вестнике Европы" (1823, № 1) подверг критике характер Пленника, и Кюхельбекеру; выделенные в предисловии слова — цитата из статьи последнего "О направлении нашей поэзии…" ("Мнемозина", ч. II, 1824). Об отношении П к этой статье см. с. 244. Одновременно, сообщая, что публикуемая глава писалась "под влиянием благоприятных обстоятельств" (что, как известно, не соответствовало истине — глава писалась в ссылке), П хотел привлечь внимание читателей к своему нынешнему положению — ссылке в Михайловское.
И жить торопится и чувствовать спешит. — Эпиграф взят из стихотворения П. А. Вяземского "Первый снег" (1819). Впервые в издании 1833 г.
В стихотворении Вяземского стих входит в такой контекст:
Кто может выразить счастливцев упоенье?
Как вьюга легкая, их окриленный бег
Браздами ровными прорезывает снег
И, ярким облаком с земли его взвевая,
Сребристой пылию окидывает их.
Стеснилось время им в один крылатый миг.
По жизни так скользит горячность молодая,
И жить торопится, и чувствовать спешит!
(Вяземский, с. 131).
Реминисценция из этого отрывка была включена П в выпущенную в дальнейшем IX строфу первой главы, посвященную связи между ранним развитием и "преждевременной старостью души" (XIII, 52):
Природы глас предупреждая
Мы только счастию вредим
И поздно, поздно вслед за ним
Летит горячность молодая
(VI, 546).
Описания зимы в EO также влекут за собой реминисценции из "Первого снега" (ср.: "сребристой пылию" — Вяземский и "Морозной пылью серебрится" — I, XVI, 3); отметим, что П, сохраняя образ Вяземского, снимает славянизмы, переводя картину из условно-поэтической в бытовую плоскость ("Браздами ровными прорезывает снег И, ярким облаком с земли его взвевая" — Вяземский — "Бразды пушистые взрывая" — V, II, 5).
I, 1 — Мой дядя самых честных правил… — Первая строфа романа, представляющая прямую речь героя, вводит читателя непосредственно в середину действия, которое получает, однако, продолжение лишь в конце главы с LII по LIV строфу. В. М. Жирмунский считал одним из отличительных признаков «байронической» поэмы то, что "внезапный зачин вводит нас ех abrupto <т. е. «вдруг». — Ю. Л.> в середину действия <…>, а все предварительные условия драматического конфликта (т. н. "Vorgeschichte") сообщаются задним числом, как объяснение уже совершившихся перед нами событий" (Жирмунский В. Байрон и Пушкин. Л., 1978, с. 55). Однако подчеркнуто-бытовой и сатирический характер эпизода EO придавал «байроническому» зачину пародийный характер. С этим же связано и нагнетание в первой строфе фразеологизмов разговорной речи, резко ощущаемых, благодаря начальной позиции и контрасту с элегическим эпиграфом: "самых честных правил", "не в шутку занемог", "лучше выдумать не мог", "пример другим наука". Строфа завершается шокирующим включением в текст ругательства. Упоминание «черта» вносит в речь героя «щегольской» оттенок, являясь калькой с французского "Que diable t'emporte". В народной речи той поры слово «черт» обязательно заменялось эвфемизмами "прах тя побери", "провал тя побери". Чертыхание — постоянный признак речевой маски щеголя в сатирической литературе XVIII в. (ср. из письма Щеголихи: "…ты это славно прокричал — чорт меня возьми!" — Сатирические журналы Н. И. Новикова. М.-Л., 1951, с. 312). Восклицание, смысловая значимость которого подчеркнута помещением его в заключительный стих строфы, имеет еще одно значение: в момент работы над началом романа Пушкин был увлечен романом Ч. Р. Метьюрина «Мельмот-скиталец». Роман начинается тем, что молодой Джон Мельмот отправляется "к умирающему дяде, средоточию всех его надежд на независимое положение в свете" (Метьюрин Ч. Р. Мельмот-скиталец. Л., 1976, с. 7), а кончается тем, что Скитальца уносит дьявол. Восклицание Онегина вносит, с одной стороны, в сюжетное начало романа элемент пародии, а с другой раскрывает параллель Онегин — Мельмот как элемент самооценки героя, на которую автор смотрит иронически.
