Анри Жидель - Пикассо
Те, кто хорошо знал Пикассо, отмечали одну удивительную психофизиологическую особенность: его сексуальная активность соответствовала творческой плодовитости. Если сексуальная активность ослабевала, то и творческая продуктивность замедлялась. И наоборот.
Вот откуда проистекает важная роль борделей в жизни и творчестве Пикассо. Конечно, эти заведения в ту эпоху играли особую роль в Испании: ни в какой другой стране Европы, даже на побережье Средиземного моря, не было такого отношения к борделям, которые были официально разрешены, пользовались даже некоторым уважением и прекрасно вписались в жизнь общества, внося некоторый элемент стабильности. С этой точки зрения Пабло, впрочем, как и его отец, вел себя как истинный испанец. Но у Пикассо — и это, в самом деле, исключительно — бордель и его обитательницы, а также и девушки, зарабатывающие проституцией на улицах, станут, так же как и бой быков, излюбленными темами. И это продолжится в течение всей жизни. Авиньонские девицы — всего лишь его самое знаменитое произведение из огромного числа других, посвященных этой теме.
Но Пабло, не удовлетворенный только легкими связями, находит с помощью одного из друзей Пальяреса настоящую возлюбленную — Роситу дель Оро, очаровательную циркачку, звезду многочисленных представлений. Их любовная связь продлится пять или шесть лет. Только его мощное обаяние и магическая сила взгляда заставили эту местную звезду, не побоявшись выглядеть нелепо, избрать в любовники мальчишку его возраста.
Чтобы лучше представить, каким был Пабло в 1895–1896 годах, обратимся к воспоминаниям Пальяреса: «Пикассо был необыкновенно яркой личностью. Симпатичный подросток, более способный, чем другие ученики, которые были старше его на пять или шесть лет. Его способности, быстрота руки поражали окружающих; он схватывал все на лету. То, что объясняли преподаватели, его мало интересовало, создавалось впечатление, что он их игнорирует. Он обладал исключительной наблюдательностью, на улицах, в кафе он все замечал и мог это воспроизвести несколько месяцев спустя…
…Порой он был очень взвинчен. Иногда мог часами молчать. Он никогда не был экспансивным; часто взрывался, но очень быстро брал себя в руки. Он ощущал собственное превосходство над окружающими, но не подчеркивал этого; мог внезапно погрузиться в меланхолию, как будто думал о чем-то грустном, при этом его лицо становилось мрачным, а глаза печальными…
В пятнадцать лет ни характер, ни поведение не соответствовали мальчику его возраста. Он слишком рано повзрослел…»
Несмотря на такую преждевременную зрелость, он должен быть продолжить обучение. И не только потому, чтобы доставить удовольствие отцу. Он считал, что занятия, хотя и исключительно академические, полезны для него.
Кроме того, была еще одна прозаическая причина оставаться в Школе: здесь он имел возможность писать живые модели. Впрочем, его ненасытное желание работать было таково, что ему всегда казалось, что их недостаточно. А когда не было модели, он без колебаний начинал писать — перед зеркалом — свой автопортрет, придавая лицу различные выражения, меняя прическу, используя даже парик дворянина XVIII века.
Осознавая талант сына, дон Хосе снимает для него ателье на улице де ла Плата, 4. Но Пабло быстро понял, что этот щедрый жест чреват последствиями, так как дон Хосе использует любой повод, чтобы приходить в ателье и давать сыну советы, в которых он не нуждается. Позже Пабло найдет себе другую мастерскую, более удаленную от родительского дома.
Тем не менее было бы ошибкой находить в то время признаки какого-либо разногласия между отцом и сыном. Доказательство? Пабло скрупулезно следует советам дона Хосе, касающимся его карьеры.
— Ты должен заняться живописью на религиозные сюжеты, — предлагает отец, объясняя ему, что эта тема в настоящее время в моде, а ее серьезность будет компенсировать его слишком юный возраст… Набожный дядя Сальвадор будет горд тем, что Пабло занялся религиозными сюжетами! Кроме того, он мог бы даже завоевать премию на предстоящей Выставке изящных искусств в 1896 году в Барселоне. Кто знает, может, его работы привлекут внимание покупателей? Не исключено, что он смог бы получить даже заказы от некоторых религиозных заведений.
И хотя Пабло не был глубоко верующим, он пока еще далек от атеизма, приверженцем которого вообразит себя позже, поэтому идею отца считает превосходной. К счастью, коллега дона Хосе, преподающий в Школе изящных искусств и тоже андалусец, Гарнело Альда, специализируется в религиозной живописи. У него была большая мастерская на площади Университет, хорошо оснащенная декорациями, религиозными предметами и одеяниями: там были церковная паперть, алтарь, подсвечники, сутаны, ризы, потиры, распятия… Гарнело, по просьбе дона Хосе, любезно разрешил мальчику работать в своем ателье.
И тогда Пабло, по согласованию с отцом, решил написать Первое причастие, о котором мы упоминали в предисловии. Конечно, эта картина не получила премии на выставке и не была продана, но Пабло поработал не зря. Посетители выставки 1896 года смогли оценить достоинства юного художника. Результат не заставил себя ждать: женский монастырь Барселоны заказал ему несколько картин. К несчастью, их нельзя увидеть, так как в 1909 году во время Semana tragica (Трагической недели), когда вспыхнули ожесточенные антирелигиозные волнения, десятки религиозных учреждений были сожжены вместе с их содержимым. Пикассо позже расскажет Аполлинеру, насколько он был потрясен, узнав о гибели своих творений.
Таким образом, именно монашки, — что довольно пикантно, — были первыми, кто смог по достоинству оценить талант Пикассо.
Было бы ошибочным предположить, что Первое причастие и заказанные монастырем картины — случайное явление среди совершенно иных работ Пикассо. Вовсе нет: Пабло посвятит себя религиозной живописи в первые годы в Барселоне. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на его рисунки 1895–1896 годов. Это сцены из жизни Иисуса, Благовещение, Трапеза в Эммаусе, Тайная вечеря, Взятие под стражу Христа, Распятие, Положение во гроб, Воскресение… и также изображения многочисленных святых — святых Себастьяна, Петра, Антония Падуанского.
Даже позже, когда Пабло будет высмеивать религию, он окончательно не расстанется с церковными сюжетами. Спустя тридцать лет после Первого причастия в альбоме эскизов он, например, изобразит Христа, спускающегося с креста, чтобы спасти тореро со вспоротым животом, или нарисует Жаклин Пикассо, олицетворяющую страдающую Богоматерь, грудь которой пронзили семь мечей.
В академическом стиле, который навязывал ему отец, нашлось место и другим, не только религиозным темам. Среди них большое полотно Посещение больной, размером 197 на 249 сантиметров. На картине изображен врач с печальным выражением лица, измеряющий пульс у умирающей больной, которой он бессилен помочь. Монахиня протягивает ей чашку с питьем, а другой рукой держит ребенка несчастной. Кажется, это эпизод из Диккенса. Подобные трогательные сюжеты были тогда в моде. Но чтобы придать философское значение, дон Хосе назовет полотно высокопарно — Наука и Милосердие. Он лично позирует для фигуры врача, символизирующего Науку. Что же касается несчастной больной, то, несмотря на разницу в возрасте, прообразом стала маленькая Кончита.
Эта картина была очень важна для Пабло в то время. А как оценит он позже эту и другие подобные работы? Не будет ли он сожалеть о том, что написал их, о чем спросит его Пьер Дэкс?
— Не заблуждайся, — горячо ответит Пабло, — для меня тогда это было очень важно.
Именно эти картины принесут ему известность, и он наконец сможет продавать свои работы и жить на полученные деньги. Ибо пример отца, несостоявшегося художника, вынужденного преподавать рисование, угнетал его — Пабло Пикассо, преподаватель рисования! Он содрогался от ужаса при мысли о подобной перспективе.
Так, благодаря религиозным сюжетам, его признали художником. Действительно, Наука и Милосердие на Национальной выставке в Мадриде в 1897 году была отмечена почетным дипломом, а в Малаге — золотой медалью.
Барселона, 12 июня 1897 года. Десять часов вечера, улица Монтесьон. На углу мрачного переулка возвышается здание неоготического стиля, первый этаж которого сверкает огнями. Шумная толпа молодых людей, заблокировав узкую улицу, стремится войти в здание. В этот вечер здесь открывается новое кабаре. Проникнув внутрь, они оказываются перед удивительной декорацией, напоминающей одновременно мюнхенскую пивную и знаменитое парижское кафе «Черный кот». Вывеска кабаре «Четыре кота» с первого взгляда напоминает кафе Монмартра, но в то же время и каталонское выражение Nomes son Quatre gats («Мы будем четырьмя котами») говорит о том, что друзья основателя кабаре поначалу были полны скептицизма по поводу успеха этого заведения.
