Анри Жидель - Пикассо
Наконец, каталонцы с ностальгией вспоминают об утраченной политической независимости в прошлом… Они ощущают себя иными, отличными от остальных обитателей полуострова. Разве не говорят они на другом языке? Но Мадрид, как они считают, подавляет их, ограничивает их свободы и подвергает цензуре местные газеты и журналы, чтобы исключить даже малейший намек на возможную автономию Каталонии.
В подобной обстановке вполне естественным было появление движения интеллектуалов, молодых поэтов и художников. Они стали выразителями идей, хотя и не вполне четко сформулированных, большей части барселонской интеллигенции. Прежде всего это было желание вырваться из-под гнетущего влияния Мадрида, стремление установить тесные контакты с Северной Европой. Многие каталонцы отправлялись в Париж, некоторые решали там остаться. Что касается живописи, то в Барселоне импрессионистам противопоставляли таких художников, как Эжен Карьер, Одилон Редон, Морис Дени или Пюви де Шаванн. Восхищались декадентским искусством, его несколько извращенным шармом. Юные модницы предпочитали бледность и томные позы. Здесь любили «ар-нуво» (стиль модерн) и декор, изобилующий ирисами и туберозами. Высоко ценились иллюстрации и афиши чеха Альфонса Мухи. Но еще большее влияние на вкусы каталонцев оказали немцы и англичане, югендстиль[32] и прерафаэлиты[33], такие как Бёрн-Джонс или Обри Бёрдсли… Они увлекаются Ницше и Вагнером, с интересом читают Бакунина и Кропоткина. Барселона, как никакой другой европейский город, уже в ту эпоху — и в течение длительного времени — была вотчиной анархистов: они провоцируют там волнения и даже совершают кровавые покушения, как, например, в театре «Лисео».
В многочисленных кафе старой Барселоны, в табачном дыму, разогретые кружкой пива, молодые люди с бородками, галстуками в виде больших бантов, в больших фетровых шляпах возбужденно обсуждают пути преобразования мира или, скорее, Каталонии, вспоминая период ее расцвета.
Во время горячих дискуссий, касающихся литературы и искусства, не раз звучат различные измы, тогда очень модные: символизм, экспрессионизм… И они готовы скорее дать руку на отсечение, чем не признать себя модернистами…
Такова была среда, в которую окунулся позже Пабло в Барселоне.
Но в сентябре 1895 года первоочередная задача семьи Руис — найти подходящее жилье. Сначала это была квартира на улице Кристины, 3, в старом городе, недалеко от порта и моря, как и в Ла-Корунье. Дон Хосе предпочитал жить поближе к Школе изящных искусств — он не любил ходить пешком… Не является ли эта неприязнь пеших прогулок типичной для андалусцев?
Школа изящных искусств занимала второй этаж торговой биржи Барселоны, неоклассического здания с ионическими колоннами, увенчанными треугольным фронтоном.
Для того чтобы поступить в школу, Пабло должен был сдать экзамены. Несмотря на юный возраст (25 октября ему исполнилось всего четырнадцать лет), отец добился, чтобы мальчика зачислили сразу в высший класс (рисунок с антиков, с натуры, с натурщиков; живопись). Преподавание носило такой же классический характер, как и в Ла-Корунье. Пабло, усвоив уроки прошлого и советы отца, поступил без малейших затруднений. Действительно ли он сдал вступительные экзамены так блестяще, как рассказывают об этом его друг Сабартес и многие биографы? Это не настолько определенно. Легенда о том, что он якобы выполнил за один день рисунок, на который давали другим претендентам месяц, требует проверки и подтверждения.
Хотя климат Барселоны был намного мягче, чем Галисии, дон Хосе продолжал страдать, вспоминая родную Малагу. Он никак не мог привыкнуть к каталанскому языку, с трудом понимая его… В отличие от сына он не прилагал ни малейших усилий, чтобы начать говорить на этом языке. В Школе он обычно ходил с опущенной головой, боясь привлечь внимание учеников, всегда готовых поиздеваться над учителями — не каталонцами… Погруженный в грустные мысли, он не переставал сожалеть об отсутствии друзей, оставленных в Малаге, а также о крахе своих собственных амбиций.
Единственным его утешением был сын, на блестящую академическую карьеру которого он так надеялся. Исключительная одаренность мальчика позволит ему стать художником, достойным восхищения коллег и публики. Таковы были мечты дона Хосе…
Барселона. Осень 1895 года. Отца и сына можно было часто встретить на оживленных улицах старого квартала или на набережной в порту, где они наблюдали за белыми парусниками, идущими с Майорки. Эта странная пара привлекала внимание окружающих.
Дон Хосе — стройный, элегантный, в длинном плаще и широкополой фетровой шляпе. Выразительное лицо, аккуратно подстриженная борода, непринужденные манеры — он производил впечатление состоятельного туриста, приехавшего в Европу…
Забавный контраст с отцом составляют внешность и невысокий рост сына, четырнадцатилетнего подростка, который выглядит лет на семнадцать. Обращает на себя внимание его круглая голова с коротко остриженными, черными как смоль волосами. Открытое лицо с правильными чертами. Но особенно поражают необычайно живые черные глаза, которые, казалось, не упускают ничего, что происходит вокруг.
Во взгляде отца чувствуются разочарование и меланхоличная покорность судьбе, что вызывает сочувствие и жалость.
Как студенты Школы изящных искусств встретили маленького андалусца? В то время в Каталонии шовинистические антииспанские настроения были особенно сильны. Кроме того, Пабло был моложе и способнее своих одноклассников, что тоже могло вызывать некоторое раздражение. Как ни странно, но однокашники отнеслись к нему доброжелательно. Огромные, необычайно выразительные черные глаза, какой-то особый, исходивший от него магнетизм, необыкновенная легкость, с какой он изображал все, что видел, и даже бахвальство, над которым он сам и подшучивал, — все это позволило ему завоевать симпатию окружающих. Более того, со временем его неоспоримое превосходство заставило ребят признать в нем лидера. Первой жертвой обаяния Пабло стал Мануэль Пальярес, с которым он познакомился во время уроков «анатомии для живописцев и перспективы». Этот девятнадцатилетний юноша, родом из Арагона, восхищался Пабло, которому было всего четырнадцать. Мануэль жил один в Барселоне, и Пабло настоял, чтобы родители приглашали его на обед каждое воскресенье. Однако они опасались, как бы старший товарищ не оказал на их сына дурного влияния. Чтобы развеять сомнения, Пабло использовал небольшой шантаж, к слову сказать, он в этом плане тоже рано преуспел.
— Если вы пригласите Мануэля, — заявил он с обезоруживающей улыбкой, — вы, по крайней мере, будете видеть меня дома…
Дон Хосе и донья Мария, естественно, сдались, а когда впервые увидели нового друга Пабло, то и вовсе успокоились: серьезный молодой человек, с приличными манерами, больше похожий на будущего юриста, а не на студента-художника. Несомненно, он станет опекать Пабло как старший брат…
На самом же деле, если бы по невероятной случайности благочестивая донья Мария рискнула накануне попасть в китайский квартал, пользующийся дурной славой во всех портах Европы — кстати, там никогда не было китайцев, — то она стала бы свидетелем сцены, которая повергла бы ее в ужас. В глубине грязного переулка Мануэль, добропорядочный молодой мужчина, вводил маленького Пабло в один из тех домов, которые обманчиво называются «закрытыми», хотя всегда гостеприимно открыты для любого, желающего их посетить…
К великому счастью, подобная ужасающая встреча не произошла. Пальярес едва ли испытывал особые затруднения, чтобы убедить своего маленького друга следовать за ним. Отметим щедрость Мануэля: так как Пабло получал от родителей совсем немного на личные расходы, то именно Мануэль оплачивал эти эротические экскурсии. Более того, он платил за то, чтобы не обращали внимания на возраст мальчика. Значительно позже Пикассо подтвердит свой столь ранний сексуальный опыт. «Да, — скажет он с веселой искоркой в глазах, — я был тогда еще совсем маленьким, — опуская руку, чтобы показать, каким он был в то время… — Естественно, я не дожидался достижения сознательного возраста, чтобы начать. С другой стороны, если бы мы ожидали этого возраста, то, возможно, сознательность помешала бы нам начать!» — добавлял он, смеясь.
В течение многих лет Пабло будет постоянным клиентом публичных домов, вкус к которым ему привил Пальярес.
И не только в Барселоне, но и в других городах, например в Париже, особенно перед войной 1914 года. Говорят, что был такой случай, когда он в течение нескольких недель проживал в одном из таких домов и за короткое время стены комнаты, где он жил, расписал фресками. Как жаль, что не было обнаружено никаких следов этих творений, которые смогли бы украсить пантеон эротической живописи, столь широко известный туристам, посещающим дом терпимости в Помпеях…
