Александр Бенуа - История живописи
Из них Чимабуе и Каваллини не могут нас интересовать в настоящем отделе. Их значение колоссально в смысле разработки эмоционального начала в живописи, но что касается до их отношения к окружающей человека природе, то по дошедшим до нас памятникам мы не можем себе составить о нем полного представления. Едва ли, однако, оно могло сильно отличаться от отношения художников предыдущей эпохи, находившихся под гипнозом византийских преданий[53].
Совершенно иначе обстоит дело с Джотто. В пейзаже, так же, как и во всех других сферах "новой" живописи, его следует признать настоящим родоначальником всего дальнейшего, всего живого.
Значение Джотто в пейзаже может быть резюмировано следующими словами: он понял значение связи между фигурами и фоном, он понял органическую целостность вещей, наконец, он сделал первые шаги в смысле передачи пространства. Настаивать же особенно на "стилистическом" значении его пейзажа нам кажется лишним. В стильности смысл и природа всего искусства того времени. Она зависела не только от положительных, но и от отрицательных сторон художественной культуры, т.е., в значительной степени, от бедности знаний и, как следствие того, от усилий, направленных лишь на передачу самого существенного. К тому же в самой психологии времени лежала известная склонность к монументальной простоте, к важному и строгому. Эти черты мы встречаем в равной степени и у Джотто, и в скульптуре Николо Пизано, и в поэзии Данте. Их же мы найдем, в смягченной форме, у Дуччио, у Симоне Мартини, у обоих Лоренцетти и даже у всех "джоттистов", которым принято ставить в укор именно отклонение их от "строгого стиля". Напротив того, этих черт не найти, по крайней мере в равной степени, на севере. Там даже в пластике готических соборов, в громадах архитектуры чувствуется (в связи с уже виртуозным преодолением многих технических трудностей) какая-то природная наклонность к изощренности, к грации, даже к некоторой мелочности. От смешения южных и северных элементов выросло затем искусство ренессанса, соединяющее в себе черты упрощенной строгости, присущие Джотто, с чертами "интимности" и реализма северян. Несомненно также, что стиль Джотто во многом обязан пережиткам античной культуры в Италии XIII, XIV веков и, во всяком случае, античному наследию, каким оно дошло до нас в творчестве византийцев.
Для того, чтобы убедиться, можем ли мы считать Джотто отцом пейзажа в современном смысле, взглянем на его первые (почти достоверные) работы - в верхней церкви Св. Франциска в Ассизи, рассказывающие всю жизнь серафического святого. Вопроса о том, что все ли фрески принадлежат целиком его кисти, мы не станем касаться сейчас. Фрески производят впечатление, что их созданием руководила одна мысль и одна воля. Именно это целое мы и называем именем Джотто и, ознакомившись с его абсолютно достоверным творением, как будто имеем на это право. Все же гипотезы о сотрудниках и подражателях покамест представляют мало интереса, ибо они все равно фантастичны и не могут быть решены за недостатком документов, а также вследствие "растворенноcти" этих других художников в могучей стихии мастера-руководителя[54].
Новое в живописи Джотто
Первое, на что следует обратить внимание в этом колоссальном целом, это достигнутый эффект рельефности писанных en trompe l'oeil витых колонн между фресками, а также карнизов над и под фресками. Эти карнизы и колонны служат для объединения всего ряда и для обогащения архитектуры церкви. То, что эта попытка удалась в значительной степени и что она вообще могла зародиться в голове художника, показывает на изумительную эволюцию, совершившуюся в те дни во взглядах на живопись и на ее возможности. Решение же задачи делает честь наблюдательности и остроумию Джотто (в теоретическом обосновании его владения перспективой можно сомневаться), и в то же время этот прием является одним из признаков освобождения живописи от архитектуры, сознания ее собственной силы. Стенопись перестает быть "ковровым" покрытием плоскостей, но начинает приобретать значение чего-то самостоятельного и как бы даже соперничающего с архитектурой. Фреска - не "стенной узор с сюжетом", а "вид" через стену на некие действия. Позже Джотто редко прибегал к этому слишком смелому для того времени приему, так же редко прибегают к нему и все ближайшие его последователи[55]. Но в XV веке расписанная, "обманывающая зрение", архитектура становится общим правилом, и в этом следует видеть один из самых ярких признаков смелости в живописи. В XVI, XVII веках тот же принцип приведет уже к фокусам, к тому, чтобы одной архитектурной живописью обогатить совершенно плоские и простые помещения, лишенные какого бы то ни было реального архитектурного убранства.
Впрочем, если это новшество Джотто очень характерно для него и для всей смелости живописи периода XIII века, то нужно сознаться, что оно на месте мало бросается в глаза. Гораздо яснее сказывается отношение Джотто к видимости и к задачам живописи в любой из отдельных фресок его знаменитых циклов в верхней церкви С. Франческо (оконченных в последние годы XIII века), в нижней церкви там же, даже в остатках фресок, которыми он украсил церковь "Барджелло" во Флоренции, в знаменитой серии падуйской "Арены" (1305-1307) и, наконец, в его последнем монументальном произведении - фресках двух капелл церкви С. Кроче во Флоренции.
Джотто. Возвращение Иоакима к пастухам. Фреска в капелле Мадонны делль Арена в Падуе (1306 год).
Во всех этих примерах поражает то место, которое отдано под архитектуру, и те смелые задачи, которые Джотто с удивительной для своего времени удачей и единственно на основании опыта решает "на глазок". Так, в сцене, где Св. Франциск при помощи своего спутника изгоняет бесов из Ареццо, мы видим с одной стороны сгруппированный за городской стеной горный, типичный итальянский городок, слева апсиду готической церкви[56]. В сцене, где юный Франциск ступает на лежащую под ногами мантию, представлены, прямо напротив зрителя, готическое Палаццо-Пубблико с башней и античный храм, до сих пор сохранившиеся в Ассизи. Правда, Джотто придал римскому храму хрупкие пропорции готики и украсил фронтон "розой", но эти несоответствия с действительностью не уменьшают значения того факта, что он вообще обратился к действительности[57]. Характерен далее итальянский пейзаж, состоящий из скал, расщелин, одиноких деревьев и селений на вершинах, который заслоняет фон на фреске, рассказывающей, как Франциск отдал свой плащ нищему. Здесь замечателен и стилистический прием понижения обоих пригорков к середине, где стоит фигура святого, что служит ее особому выделению, - прием несколько наивный в своей простоте, однако послуживший примером будущим поколениям, виртуозно его разработавшим. Наивны также и все конструкции скал, формы деревьев, величина домов, - но как все это уже далеко от шаблона византийцев, как общий силуэт слитен и почти правдоподобен!
Явные наивности встречаются и в знаменитой ассизской фреске, на которой изображено, как Франциск среди пустынных гор испрашивает появления источника, чтобы напоить своего проводника[58]. Гора лезет кверху мелкими уступами, точно вырубленными в какой-то массе; местами на ней воткнуты игрушечные деревья. Однако, общее впечатление от этой "декорации" именно то, которое себе наметил Джотто: впечатление чего-то унылого, дикого, грандиозно-безотрадного. Джотто нашел в душе все нужное для выражения своей задачи, несмотря на свои недостаточные знания. Наивно по формам и дерево в сцене, где святой проповедует птицам; но в сравнении с византийцами или с миниатюристами севера это все же действительно дерево - органическое целое, выросшее из почвы и шуршащее шапкой своей густой листвы, причем замечательно то, что шапка эта трактована не плоско, а отчетливо видно желание художника передать ее выпуклость. Остальной пейзаж на этой картине состоит из крайне простых элементов: два других дерева позади спутников Франциска, небо и ровная линия горы в глубине; и, однако, все складывается в нечто характерное для всякого, кто знает итальянскую природу, и главное - поражает чувство простора, воздуха[59].
Джотто. Напоение проводника. Фреска в верхней церкви св. Франциска в Ассизи
Перспектива Джотто
Иногда Джотто берется за более трудные "сценические" задачи, в которых он себе ставит сложные перспективные проблемы, разрешаемые им с удивительной проницательностью и полнотой. Перспективное строение готического зала, в котором происходит проповедь Франциска перед папой Гонорием III, заставляет думать, что ему были уже известны некоторые теоретические данные, ибо одним эмпирическим способом он не достиг бы той правильности, которой отличается этот первый в настоящем смысле "intérieur" истории живописи. Особенно замечательно скрещивание сводов позади передних арок; в основании здесь, несомненно, лежит элементарное правило перспективы: сведение линий к одной точке. Правда, в группировке строгих советников, заседающих с первосвященником, снова заметна известная неуверенность, но перспектива человеческой фигуры - это такая трудность, с которой не мог справиться и ряд следовавших за Джотто поколений. Лишь в середине XV века, в примерах, данных Учелло и Кастаньо, открывается путь к ее преодолению.
