Елена Грицак - Парки и дворцы Берлина и Потсдама
Крайняя часть района, то есть кварталы от Бранденбургских ворот, где начинался бульвар Унтер-ден-Линден, олицетворяла имперскую историю Германии. Стоявшая здесь конная статуя Фридриха Великого была выполнена по рисункам Рауха Фрибеля. Имея общую высоту около 14 м, она представляла не только самого короля, но и его сподвижников, изображенных в горельефах в натуральную величину. Несмотря на бесконечные войны, его правление сказывалось на жителях страны не самым худшим образом, иначе не стоял бы в самом центре столицы грандиозный бронзовый памятник и не распевали бы берлинцы сложенную специально к этому событию песню:
Старый Фриц, слезай с коня,
снова правь Пруссией.
Напротив статуи находился дворец, построенный Фридрихом-Вильгельмом III в 1836 году. Впоследствии служивший резиденцией кайзеру Вильгельму I, он соседствовал с такими же замечательными по виду дворцами, выстроенными для принцесс, германского кронпринца и принца Фридриха Нидерландского, российского императорского посольства.
Став центром империи, Берлин всего за два десятилетия удвоился и по величине, и по населению. Именно в ту пору на прямых широких улицах города появилось большинство тех зданий, памятников и достопримечательностей, малая часть которых обращает на себя внимание в настоящее время. Удобно разместившаяся «под липами» Королевская, или Старая, библиотека, заключала в себе более миллиона томов, до 15 тысяч рукописей и множество нот с записями старинных музыкальных произведений. Напротив Оперы располагался корпус университета – здание, построенное в 1764 году в качестве резиденции принца Генриха. В левом его флигеле находился анатомический театр, а позади – небольшой ботанический сад и уютная каштановая рощица.
Конная статуя Фридриха Великого
Королевская (Старая) библиотека
В XX век Германия вступила авторитарным государством, где участие народа во власти не признавалось в теории и не допускалось на практике. Полюбившаяся всей Европе этика всеобщего равноправия здесь не прижилась, высказанная Данте идея естественного права была недоступна немецкому разуму, а потому отвергалась. Добропорядочные миролюбивые бюргеры никогда не участвовали в большой политике и проявили равнодушие к глобальным играм 1918 года, когда после поражения в Первой мировой войне страна из Германского рейха превратилась в Веймарскую республику. Вместо имперской власти была объявлена демократия, но бюргеры не пожелали ее осуществить и значимые должности остались в руках людей, преданных прошлому, то есть имперским учреждениям и традициям.
Еще в эпоху Просвещения немцы буквально заразились мыслью о внутреннем развитии личности. Слишком долгая углубленность в себя заставляла их отворачиваться от реальности. В пору Веймарской республики это проявилось с особой силой, ведь режим позволял контролировать власть, однако, решения, влиявшие на жизнь целого народа, по-прежнему принимались в тиши кабинетов. Слишком быстрый рост и чрезмерно яркий колорит техногенности несомненно влияли на общее впечатление, производимое германской столицей: не связанный с замечательными историческими событиями, республиканский Берлин, к сожалению, не вызывал чувств, какие мог бы пробудить старинный город.
Сквер перед Бранденбургскими воротами. Фотография начала XX века
Резкий поворот политической ситуации произошел вечером 27 февраля 1933 года, когда огонь уничтожил все внутренние помещения Рейхстага. Косвенными виновниками пожара объявили коммунистов, а прямым – безработного голландца, якобы коммуниста Маринуса ван дер Люббе. Если учесть, что после пожара было обнаружено около 50 очагов возгорания, то акция, очевидно спланированная заранее, выполнялась не одним человеком, а большой группой, которая не могла попасть в здание снаружи. Тем не менее пойманного Люббе объявили преступником и приговорили к смертной казни.
Итогом сентябрьского пожара стало введение в силу 48-й статьи Веймарской конституции, а затем назначение рейхсканцлером Гитлера, вскоре сосредоточившего в своих руках всю исполнительную и законодательную власть. В стране осталась только одна партия – НСДАП, только одна нация – арийцы, которым пришлось затянуть пояса и принять режим военной диктатуры. Восстанавливать Рейхстаг нацисты не стали; вполне вероятно, что скромная приземистая постройка напоминала фюреру ненавистную кайзеровскую Германию, где его уделом было лишь унижение. Он намеревался построить иное государство, более цельное, сильное, агрессивное, символом которого должен был послужить другой Рейхстаг. Новое здание парламента могло бы вознестись на 300-метровую высоту, однако воплощению этого плана помешала война.
Цитадель
Даже в конце 1930-х годов добродушные немцы не чувствовали или не желали чувствовать грозное дыхание смерти. Происходящее в Польше и Чехословакии воспринималось как что-то далекое, неважное, скоротечное, словом, так, как эти события представляли нацисты. Разнузданные штурмовики, а затем пришедшие им на смену эсэсовцы, невозмутимо истреблявшие сограждан, конечно, внушали страх, но потомки бюргеров привычно усмиряли боязнь и продолжали жить в свое удовольствие.
Курфюрстендамм в довоенном Берлине
Изрядно раздражая власти, жители поддерживали обычаи старой Германии, особенно активно на Унтер-ден-Линден, где у здания кордегардии (гауптвахты), построенного по образцу римского храма, духовой оркестр исполнял мелодии, которые так любили кайзеры. Ветераны Первой мировой безнаказанно бойкотировали нацистские парады, более того, осмеливались внушать детям, что вопреки всему еще живы традиции прусской армии. Впрочем, немецкая молодежь всегда воспитывалась в послушании, пристрастии к порядку и дисциплине, разница заключалась только в том, кому присягали молодые солдаты. Если не замечать людей в черной униформе, которых с каждым годом становилось все больше и больше, Берлин оставался городом, приверженным прошлому, бережно хранившим свои дворцы, парки, статуи, зверинцы. Однако перемены все же происходили: подростки с удовольствием вскидывали руки в нацистском приветствии, молодые матери, толкая перед собой коляски, вместо колыбельных напевали марши, а столица исподволь приобретала вид военного плаца.
Гитлер объявил берлинцам, что желает подарить им город, достойный великой нации. Реализацию своих грандиозных планов он поручил Альберту Шпееру, безвестному архитектору, который привлек его внимание как постановщик и оформитель Нюрнбергских партийных съездов. Молодой зодчий, кстати, член НСДАП и СС (нем. SS, сокр. от Schutzstaffeln – «охранные отряды»), оказался «истинным арийцем» и большим поклонником гигантомании, чем завоевал почти безграничное доверие фюрера. Вступив в должность генерального инспектора по строительству в столице, Шпеер, по собственным словам, намеревался «положить конец анархии в развитии Берлина и проводить в градостроительстве политику партии национал-социалистов». Для осуществления этой задачи предполагалось снести целые улицы и кварталы, чтобы на пустом месте воздвигнуть здания, которым следовало наглядно выразить идеологические принципы тоталитаризма.
Планом Шпеера предусматривалось сооружение огромной круглой площади вблизи Королевской библиотеки, грандиозного Дома туризма, Народного дома с куполом, величиной превосходящим купол римского собора Святого Петра. Прокладка единой магистрали с востока на запад требовала простора, поэтому на Унтер-ден-Линден были срублены знаменитые липы, место которых заняли увенчанные орлами мраморные колонны. Немного позже старые деревья заменили молодыми, но саженцы пали в битве за Берлин. Гитлер приказал расширить Шарлоттенбургскую улицу, где после того были установлены фонари, точнее, мощные прожекторы, превратившие столицу в «город света».
Увлекшись идеями гигантизма, ни архитектор, ни фюрер не могли представить будущих бомбардировок, затемнений, а тем более поражения, сделавшего все их усилия бессмысленными. Берлинцы украдкой выказывали недовольство варварским актом на Унтер-ден-Линден: липы им нравились больше, чем лес убогих столбов с навязчивой символикой. В зарубежной прессе того времени появились статьи, где журналисты жаловались на невозможность «сделать снимок в центре Берлина так, чтобы в кадр не попало красное знамя со свастикой, каменные орлы, черная униформа. Люди, камни, вода и зелень отмечены печатью национал-социализма. Старая Германия исчезла…».
Нацистский митинг во дворе Арсенала
В то время по берлинскому радио шли политизированные передачи, дикторы вещали в патетическом тоне. Оперные и драматические спектакли портила цензура, кабаре не работало, в клубах встречались тайком, газеты закрывались, привычное кино и карикатура постепенно забывались, начал вырождаться даже знаменитый берлинский юмор, быстро вытесненный примитивными шутками, а затем и вовсе перешедший в примитивную грубость.
