Андрей Горохов - Музпросвет
Как раз по этой причине я люблю дабстеп, в нем все рассеяны. Все живут в канаве — нет автомагистрали, которая привлекает производителей хлама. Когда появляются огни скоростной магистрали, вот тогда начинается дерьмо. Но сейчас это все еще канава, темнота, все блуждают в темноте. Это то, что я люблю, настоящий джангл тоже был таким же перед тем, как он превратился в дерьмо».
Burial постоянно возвращается к тому, что главное в музыке — это вайб, движение, перекатывание, раскачивание, свинг. Свинг тяжелого баса. Он идет прямо внутрь тебя, в твое сердце, его невозможно подделать. Это настоящая вещь, то, что реально существует. Тех, кто этого не понимает, он называет техпродюсерами — то есть технологами, дизайнерами, программистами.
Они делают статичную, неподвижную, неперекатывающуюся музыку.
Burial: «Если я сижу дома, пью чай и делаю музыку, это не значит, что я делаю музыку о том, что я сижу дома и пью чай. Нет, меня дома нет, я куда-то ушел, я где-то брожу. Я так начал слушать джангл — бредя в наушниках по неосвещенным районам, по пригородам.
Я не музыкант, у меня нет никакого образования, никакого умения. Я всегда боялся людей, у которых есть свои студии. Мой герой Photek внезапно превратился в парня по имени Руперт Парке, который рассказывает всем, как он что делает.
Потому я решил — ну нет уж, я буду возиться со своей маленькой компьютерной программой Soundforge. Я больше не знаю никаких программ. Если я что-то в ней изменил, я больше не могу вернуться назад к предыдущему состоянию. Я вижу на экране компьютера только волновую диаграмму, пики и впадины. Я знаю, когда мне нравятся мои барабаны — когда на экране они выглядят как красивый рыбий скелет. Когда я вижу перед собой скелет, я знаю, что он будет звучать хорошо. Иногда я перерисовываю на бумажку картинку с экрана, чтобы потом вспомнить. Иногда я просто барабаню по столу и записываю этот стук — чтобы потом вспомнить бит».
Burial не использует секвенсора, это значит, что все удары его барабанов вставлены приблизительно, на слух, жесткой схемы нет, все как бы нарисовано от руки, все дышит.
«Мои барабаны определенно не точны. Когда я прикладываю достаточно усилий и дисциплинирую мои барабаны, при этом что-то теряется. Но когда я помещаю удары туда, где, как мне кажется, они звучат хорошо и у них появляется перекатывание, они выпадают из ритмической сетки. Как раз выпадающие из ритма барабаны и создают свинг. Если мою музыку сделать на секвенсоре, она звучала бы как помойка.
А раз я не использую секвенсора, я не могу маяться дурью и постоянно что-то изменять. Я запихиваю в трек разные штуки и забочусь о вибрации. Плюс несколько деталей, чтобы все вместе звучало выносимо для уха. И это все, что я могу сделать. Потому я делаю треки очень быстро, каждый не дольше нескольких дней.
Это все очень дешевое. В этом нет ничего совершенного».
Burial настроен крайне антимузыкально. Он ненавидит аккорды на электропианино, солирующие инструменты и мелодические линии. Он говорит, что огромное количество раз его любимые продюсеры решали радикально повысить музыкальность своей продукции и получали в результате сущий хлам.
Burial утверждает, что самое главное — это трек, кусок музыки. Это единственное, что считается. В детстве он только слушал пиратское радио и покупал грампластинки, на которых не было ничего написано. Абсолютное отсутствие каких-либо сведений. Ни кто это сделал, ни как, ни для чего. Это как блуждание в темноте по пригородным зонам.
Burial: «Там где я сейчас живу, я могу принимать лишь сильно искаженный сигнал пиратского радио, и для меня так оно звучит лучше всего, я многого не могу расслышать, многое смазано или совсем убито. Грязный пиратский звук. Лучше него нет ничего на свете.
Вот я сделал мой маленький самодельный рейв-альбом, про который я так долго твердил моему брату. И для меня закончилась эпоха. Я вовсе не хотел записать гимн. Я хотел сделать трек, похожий на мои самые любимые треки. Трек, который ты можешь сделать и потом счастливо исчезнуть, потому что ты знаешь, что ты это сделал.
Мои самые любимые продюсеры появились ниоткуда, выпустили один трек, и исчезли навсегда. И я не знаю, где они сейчас и кем они вообще были.
Я хотел именно этого же».
Пространство пульсирует. В своем сжатии и расслаблении оно слегка изгибается и выворачивается. Это большое пространство, музыка Burial трехмерна, пространство в ней куда важнее и куда ощутимее, чем предметы — толчки баса и сухие удары барабана. Шуршание не прекращается, эхо утоплено в шуршании, эхо физически раздвигает слои пыли.
На некоторых треках барабаны и тарелки звучат как невнятный шорох перелистываемых страниц, как шум листвы под ногами, как пущенный в обратную сторону отпечаток какого-то несложного аритмического действия.
Сколько источников шума использует Burial?
«Треск пиратской радиостанции, треск виниловой грампластинки… но больше всего я люблю шум дождя. А также огня. У меня есть записи шума дождя и треска костра, от которых продюсерам электроники должно быть стыдно за свой хлам. Этот треск сидит на моих барабанах, заполняет места между ними. Когда я начал делать музыку, я видел как она сделана, я смотрел сквозь нее, для меня не было в ней ничего загадочного. Но когда я стал вываливать на нее горы треска и шипения, она спряталась, она уже не очень моя. Возникло ощущение настоящей окружающей среды».
БрейккорЯ расспросил Тюхо, Биле и Штефана, участников кёльнской группы Bambam Babylon Bajasch, а заодно брейккор и дабстеп-диджеев, об общей ситуации с современной андеграундной музыкой. Эту музыку они называют Bassmusik.
Можно ли заводить в рамках одного сета и сверхскоростной брейкбит, и расслабленный дабстеп?
«Да, контраст важен. Это как в живописи. Чтобы что-то воспринималось как жесткое, быстрое и бескомпромиссное, рядом должно находиться что-то куда более мягкое. Но есть и модники, которые предпочитают только одно или только другое. Если же музыкант или диджей начинает ориентироваться на какой-то один стиль, он быстро теряет самостоятельность, но зато может рассчитывать на коммерческий успех».
То есть?
«Ну, если ты хочешь издаваться на известном, пусть и независимом лейбле, выступать в известном клубе, ты должен вписываться в принятую там узкую программу. И получается, что узкая стилистическая определенность тесно связана с коммерциализацией.
Есть и такой момент, что на многих направлениях движения уже достигнут максимум: невозможно делать еще более быструю, более громкую, более искаженную музыку, более изломанную или перегруженную семплами. То есть если ты даже убежденный сторонник радикализма, то через некоторое время ты останешься без новой музыки, ее просто невозможно двигать дальше. Потому продюсеры и вынуждены время от времени бросать заезженный подход и начинать с нуля, им регулярно нужно новое поле неиспользованных возможностей».
Действительно ли это андеграунд?
«Слово „андеграунд“ не в ходу. Если посмотреть на ту музыку, под которую танцуют на брейккор-пати, на быстрый и искаженный брейкбит, то она очень не похожа на мэйнстрим, на то, что звучит по радио. И любит ее совсем немного народу. Потому это, наверное, андеграунд».
Существует ли кто-то, кто диктует моду?
«Нет, заметных источников влияния сегодня нет. Обращающий на себя внимание трек могут сделать где угодно — в Бразилии или Норвегии, но это будет всего лишь один трек. Монополии на саунд нет ни у кого, нет такого, что что-то получается лишь в Лондоне и больше нигде. Лондонские продюсеры вполне себе используют идеи немецких продюсеров и, конечно, наоборот. Британская музыка, однако, остается влиятельной по историческим причинам, там старая традиция регги, джангла и драм-н-бэйсса. Существует, конечно, много разных направлений, многие продюсеры разрабатывают свои темы. Но при этом многие моды или новые течения возникают случайно, скажем, тустеп, гибрид хауса и драм-н-бэйсса, возник оттого, что в одном клубе пати проходили на двух этажах, на одном играли драм-н-бэйсс, на другом — хаус, и на лестничной клетке было слышно, как они друг на друга накладываются. Никто специально ничего не гибридизирует. Это происходит само собой. Идеи, как правило, носятся в воздухе, они очевидны».
Меня уверили, что никаких заметных постороннему внешних признаков у тех, кто находится в андеграунде, нет. Нет никакого своего жаргона, нет специфической формы одежды или прически, нет никаких запретов вроде запрета носить джинсы или усы. Никаких опознавательных знаков.
«Это самые разные люди, которых хочется назвать просто обычными людьми, они вполне могут любить футбол, быть юристами или безработными. Их объединяет то, что они являются музыкальными хулиганами, ну или интересуются музыкальным хулиганством.
