Вадим Руднев - Словарь культуры XX века
По мере комментирования поэмы Кинбот (по-"земблянски" Кинг-бот, то есть самоуничтожившийся король) сообщает все больше и больше подробностей о своей стране и ее короле Карле-Ксаверии Излюбленном, так что постепенно выясняется, что Кинбот и есть этот самый земблянский король, который в результате революции попал в плен к повстанцам, но бежал и эмигрировал в Америку. Поэма Шейда, текст которой полностью представлен в романе, совершенно явственно не имеет отношения ни к королю, ни к его выдуманной стране. Впрочем, сам рассказчик без неуместной для короля скромности признается, что без его комментариев поэма Шейда не имеет никакой ценности:
"Позвольте же мне сказать, что без моих примечаний текст Шейда попросту не имеет никакой человеческой значимости, ибо человеческой значимости такой поэмы, как эта, [...] не на что опереться, кроме человеческой значимости самого автора, его среды, пристрастий и прочее - а все это могут ей дать только мои примечания". Впрочем, отчасти сама поэма провоцирует на такое заключение, ибо в ней сказано в строках 939 - 940, что жизнь человека - это ком- ментарий к темной поэме без конца или, как уточняет комментатор: "Коли я верно понял смысл этого брошеного вскользь замечания, как поэт полагает, жизнь человека есть лишь череда сносок к громоздкому, темному, неоконченному шедевру". Эта сентенция Шейда - Кинбота представляет собой двойной интертекст: помимо того что эти строки отсылают к "Макбету" Шекспира", - "жизнь - это рассказ, рассказанный идиотом, не имеющий никакого смысла, но полный шума и ярости" (строки, давшие название роману Фолкнера "Шум и ярость" (см.), - они являются намеком на название самого романа и поэмы, - "Бледный огонь", которое тоже взято из шекспировской трагедии "Тимон Афинский":
Луна - это наглый вор,
И свой бледный огонь она крадет у солнца.
Здесь кроется основная, характерная для ХХ в. эстетическая онтология, в соответствии с которой текст (cм.) есть нечто первичное и фундаментальное по сравнению с материальной реальностью (см.), которая есть лишь кажимость (арреаrаnсе) (см. абсолютный идеализм).
Впрочем, чем дальше читатель продвигается в изучении Кинботова "комментария" к поэме Шейда, тем больше траектория "стрелы идентификации" двигается одновременно в противоположных направлениях (см. время). С одной стороны, читатель все более удостоверяется, что Кинбот (Кинг-бот) - это и есть король Земблы, но с другой - у него, у читателя, все больше и больше закрадывается подозрение, которое у 50% потом переходит в уверенность, что рассказчик - комментатор - Кинбот-король просто сумасшедший, что никакой Земблы не существует, а Кинбот при этом почти воровски завладел оригиналом поэмы и теперь подвергает ее довольно основательной деконструкции (см.) в своем комментарии. Эту скептическую точку зрения подтверждает развязка романа: наемный убийца из Земблы убивает Шейда по ошибке, целясь, естественно, в короля, - но это версия комментатора, уже основательно заподозренного в параноидальной мании величия. Согласно скептической точке зрения убийца метил в того, в кого и попал, то есть в Шейда, приняв его за человека, который некогда упек его (убийцу) в сумасшедший дом.
Так или иначе, оба варианта остаются как возможные, о чем говорит и сам Кинбот: "Я могу подслужиться к простеньким вкусам театральных критиков и состряпать пиесу, старомодную мелодраму с двумя принципалами: умалишенным, вознамерившимся убить воображаемого короля, вторым умалишенным, вообразившим себя этим королем, и прославленным старым поэтом, случайно забредшим на линию огня и погибшим при сшибке двух мороков".
Как бы там ни было, и поэма и комментарий - налицо. При этом и то и другое написано вполне реальным Набоковым, поэтому не лучше ли попытаться понять, что хотел сказать реальный автор своим затейливым опусом.
Как известно, Набоков (так же, как и король-Кинбот) терпеть не мог психоанализ. Тем не менее Кинбот все время подчеркивает свой гомосексуализм. И, несмотря на то что, по заверениям короля, его чувства к Шейду были вполне дружескими и не более того (впрочем, описываемые им же события - постоянный вуаеризм со стороны Кинбота, подсматривающего за окном Шейда, его назойливость в общении с поэтом, как кажется, не долженствующая быть свойственной королям, а также взаимная ненависть и ревность его и жены поэта Сибил - явственно говорят о противоположном), психоаналитический "комментарий" здесь напрашивается сам собой. Влечение Кинбота к Шейду - некрасивому разлапистому старику - сублимируется у него в вожделении к его поэме, которую он буквально выхватывает из цепенеющих рук убитого поэта.
Однако самый факт написания этого в сущности нелепого комментария располагает к истолкованию скорее не чисто психоаналитическому, а психотерапевтическому (ср. терапия творческим самовыражением). Своим "комментарием" Кинбот реализует одну из древнейших в культуре гиперриторических фигур, а именно фигуру персонифицированного текста-медиатора, посредника между жизнью и смертью, Текста, психотерапевтического утешителя. Традиция эта восходит по меньшей мере к "Бхагавадгите", когда впавшему во фрустрацию царевичу Арджуне является бог Кришна и преподает ему основы философии санкхья. В этом смысле "Б. о." более изощренным образом повторил эту фигуру, явленную в романе "Дар", где писатель Годунов-Чардынцев, чтобы победить свои комплексы, пишет "постмодернистскую" биографию Н.Г. Чернышевского. Да и сам Чернышевский, сидя в Петропавловской крепости, не зря тешился романом "Что делать?", который для него был нечто вроде "Утешения Философией" для Боэция, философа и политика VI в. н. э., которому в тюрьме явилась сама Философия и утешила перед казнью своими догматами и аксиомами.
Функция персонифицированного текста-медиатора состоит в том, чтобы победить фрустрацию при помощи системы идей, из коих главнейших бывает, как правило, две: 1) что смерти нет и 2) что поэтому надо действовать, как велит высшая, подлинная реальность текста, а кажущуюся реальность ("морок, по слову Кинбота - Набокова) немедленно отбросить как нечто иллюзорное. Эту свободу от реальности дает механизм снятия оппозиций (между жизнью и смертью, между материей и сознанием, вымыслом и правдой). Это механизм - мифологический (см. миф), он дает человеку измененное состояние сознания, в котором бытовая иллюзорная реальность уже не мучит его своими "мороками" (ср. дзэнское мышление).
В этом смысле речевой акт комментария Кинбота - был ли он королем или все выдумал (ср. набор чисто русских параноидных сентенций, столь близких Кинботу: "Я испанский король" или "Важен не Шекспир, а мои примечания к нему", - этот речевой акт оказался успешным (см. теория речевых актов), так как вывел комментатора из заблуждений иллюзорной жизни. Можно также сказать, что в состязании между подлинной поэмой и липовым комментарием выиграл последний"ибо "истина, как говаривал старик Куайн, - это маленький островок в безбрежном море вымысла". И в этом смысле вымысел всегда сильнее истины (см. философия вымысла), а писатель всегда долговечнее философа.
Лит.:
Пятигорский А М. Некоторые общие замечания о мифологии с точки зрения психолога // Учен. зап. Тартуского ун-та. - Тарту, 1965. - Вып. 181.
Руднев В. Преодоление катастрофы. Персонифицированный текст-медиатор // Руднев В. Морфология реальности: Исследования по "философии текста". - М., 1996.
* В *
ВЕРИФИКАЦИОНИЗМ
(от лат. - verus - истинный и facio - делаю) методологическая концепция, согласно которой научная истина устанавливается путем эмпирической проверки ее фактов.
В. получил широкое распространение в связи с концепцией языка науки в логическом эмпиризме (одной из разновидностей логического позитивизма и аналитической философии (см.). Его разработали члены Венского логического кружка, сформированного в 1920-е гг. под председательством Морица Шлика, куда входили известные ученые и философы Отто Нейрат, Фридрих Вайсман, Курт Гедель, Рудольф Карнап, Ханс Рейхенбах. Члены Венского кружка в своей философской деятельности руководствовались положениями "Логико-философского трактата" Людвига Витгенштейна (см. аналитическая философия, атомарный факт).
Согласно принципу В., всякое научно осмысленное утверждение может быть сведено к совокупности так называемых "протокольных предложений", фиксирующих данные "чистого опыта" и выступающих в качестве фундамента любого знания.
Вот несколько характерных высказываний М. Шлика о протокольных предложениях и принципе В.:
"Первоначально под "протокольными предложениями" понимались - как это видно из самого наименования - те предложения, которые выражают факты абсолютно просто, без какого-либо их переделывания, изменения или добавления к ним чего-либо еще, - факты, поиском которых занимается всякая наука и которые предшествуют всякому познанию и всякому суждению о мире. Бессмысленно говорить о недостоверных фактах. Только утверждения, только наше знание могут быть недостоверными. Поэтому если нам удается выразить факты в "протокольных предложениях", без какого-либо искажения, то они станут, наверное, абсолютно несомненными отправными точками знания".
