Михаил Нестеров - О пережитом. 1862-1917 гг. Воспоминания
Церковь, осмотренная подробно, произвела хорошее впечатление. После осмотра Государыне были представлены собравшиеся дамы, при этом моей жене сказано было несколько любезных слов за вышитые ею хоругви.
На другой день ожидали Государя с дочерьми. Путь до Обители был занят народом. В церкви собрались приглашенные. Колокольный звон возвестил, что Государь подъехал. На паперти он был встречен Настоятельницей, в трапезной о<тцом> Митрофаном в великолепных пасхальных облачениях с крестом, возле диакон со святой водой.
Государь появился в дверях с дочерьми. Они были в одинаковых светло-розовых туалетах. Со своей обычной манерой, поправляя на себе портупею шашки, Государь подошел к месту, где ожидал его о<тец> Митрофан, такой благообразный, радостный.
В кратком приветствии к Царю было вложено столько задушевной, трогательной заботы о нем. О<тец> Митрофан едва ли говорил 3–5 минут, но эти минуты были захватывающего напряжения. Что и как говорил о<тец> Митрофан ни в какой мере не было похоже на красноречие церковных витий, и мне почему-то вспомнилась в те же минуты… Дузе. Она могла бы вложить такую нежность, такое же проникновенное чувство, могла бы взволновать всех.
После приветствия был краткий молебен. Государь подошел к кресту, поцеловал руку отца Митрофана, поблагодарил его.
Вел<икая> Княгиня представила нас со Щусевым Государю. Он знал нас обоих. Ласково поздоровался, и все двинулись к иконостасу. Он был из серебряной басмы, по рисункам Щусева, так же, как и деревянные резные двери, клироса, подсвечники. С солеи хорошо видны были картины «Воскресение» и «Христос у Марфы и Марии». Вошли в алтарь. Государь был в прекрасном настроении, был к нам обоим как-то доверчиво-доброжелателен… В те минуты я еще раз испытал то же, что и во Владимирском соборе тогда еще начинающий художник, за спиной которого стоял опытный импресарио — Прахов, только теперь за все отвечал я один.
В алтаре особое внимание было обращено на «Литургию Ангелов». Государь спросил, какими источниками пользовался я. Я назвал запрестольную фреску Гелатского монастыря (около Кутаиса) и нашу вышитую пелену XVII века. «Южный тип Ангелов более отвечает Грузинской фреске», — заметил Государь.
Мы вернулись в трапезную к картине «Путь ко Христу», попутно я давал свои объяснения росписям, объяснил содержание картины, в основу которой положены Евангельские слова: «Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененнии». В свою картину я ввел современную толпу нуждающихся в Христовом утешении, чтобы тем самым острее дать почувствовать — испытать религиозное чувство, блекнущее в наши дни. Мысль моя была одобрена.
Пребывание Государя близилось к концу. Вел<икие> Княжны стали в ряд, присутствующие стали подходить, чтобы откланяться им. Церемония утомительная и едва ли необходимая. По окончании ее Государь со всеми простился и, подавая мне руку, ласково и громко сказал: «Превосходно». Присутствующие окружили Царя и Вел<иких> Княжен, проводили их до покоев Вел<икой> Княгини и оставались в саду до того момента, как Государь вышел от Великой Княгини и, простившись со всеми еще раз, уехал.
В тот раз Государь выглядел моложе, походил больше на старшего брата юных, в светло-розовых платьях девушек, чем на отца их. По Ордынке стоял народ, кричал ура… Автомобиль быстро скрылся из глаз…
Вел<икая> Кн<ягиня> и все присутствующие были довольны, что все прошло так просто, насколько было возможно, неофициально. Все недоумевали, почему не была молодая Императрица, однако скоро стало известно, что на другой день она обещалась быть.
К двум часам следующего дня снова были в Церкви. Государыня приехала в коляске. Опять та же церемония, что и накануне. Царица вошла такая пышная, красивая. 0<тец> Митрофан обратился к ней с приветствием. Начался краткий молебен. Во время него Императрице сделалось дурно: она быстро изменилась в лице и едва успели подкатить заранее приготовленное кресло, она тяжело опустилась в него, почти без сознания.
Общее смятение. Однако больная скоро овладела собой. Кресло медленно катили по церкви, остановили у правого клироса.
Началась невероятно томительная церемония. Императрица изможденная, хмурая, со вспыхивающим алым румянцем на щеках стала раздавать подходившим к ее руке печатное изображение Федоровской Божией Матери. Процедура эта длилась несказанно долго. Кто подал Царице эту несчастную мысль, зачем нужно было утомлять больную, мрачно, но терпеливо выполнявшую свою тяжелую обязанность. Все были рады, когда церемония кончилась и больная в своем кресле удалилась в покои Вел<икой> Княгини, откуда она никем не замеченная, не провожаемая уехала во дворец. У несчастной Императрицы не было дара привлекать к себе сердца людей. Недолго после этого Царская семья оставалась еще в Москве.
Помню в тот день званый обед у Харитоненко. Были директор Эрмитажа гр<аф> Д. И. Толстой, гр<аф> Олсуфьев и я с женой. Пили за мой недавний успех, за мое здоровье. Тогда же было окончательно решено, что я буду писать образа главного иконостаса в Сумской собор.
Перейду от Торжеств официальных к семейным. На 1-е июля была назначена свадьба моей Ольги с Виктором Николаевичем Шретером[426]. По летнему времени большинство наших московских знакомых и друзей отсутствовало, и свадьба могла быть немноголюдной. Приехала еще задолго из Уфы воспитательница Ольги — сестра моя Александра Васильевна. Из Одессы приехали родные жениха: братья — красивые, рослые немцы, моложавый, элегантный отец и дядя. В день свадьбы обычная суета.
Ольга в подвенечном платье была на редкость хороша. Высокая, стройная, сосредоточенная, немного бледная, похожая на белую лилию. Венчание было в нашем приходе, в старинной церкви Риз Положения. Пятилетний Алеша был «мальчик с образом». Пел прекрасный хор. После венца — обед, шампанское, тосты. На мне была обязанность провозглашать их за присутствующих и отсутствующих немцев и немок. На особой бумажке были предусмотрительно помечены все тети Терезы, Эммы, Эмилии, дядя Густав и проч<ие>. Нужно было никого не забыть. И этого не случилось. С грехом пополам я вышел из этого, не свойственного мне положения. С утра поступали телеграммы.
Все радовались нашей радости, поздравляли молодых, желали им счастья, и тогда они, несомненно, казались счастливыми. Вечером поезд увозил их в Крым. На вокзале много народу, опять шампанское, множество цветов…
Мы с сестрой были довольны судьбой нашей Ольги, и казалось, что роль наша окончена. Месяца через полтора молодые должны были вернуться с тем, чтобы снова уехать, и надолго, за границу в Париж, в Лондон, где зять должен был работать над магистерской диссертацией. Вскоре в Москве на Донской не осталось никого. Я уехал к Троице писать этюды к своим «Христианам»[427], семья — в Березку, сестра — в Уфу, а немцы — в свою Одессу.
Пришла осень. Из Питера на жительство в Москву переехал Щусев. Постройка вокзала осталась за ним[428]. В то время казалось, что никто из наших архитекторов не чувствовал так поэзии старины, как Щусев. Рядом с ним Покровский (автор Федоровского собора в Царском Селе) был лишь ловкий компилятор.
Лето и осень прошли у меня в работе. Я написал много этюдов для задуманной Большой картины, хотя текущие заказы и отодвигали надолго ее осуществление. Были на очереди картина для Оболенской и образ для мозаики на памятник Столыпину, заказанный Щусеву.
В ноябре ко мне обратился Романовский юбилейный комитет[429] с предложением нарисовать для народного издания «Избрание Михаила Федоровича Романова на царство», которое должно было выйти в количестве миллиона экземпляров. Срок был дан короткий, сделать так, как я хотел, было нельзя, и я отказался.
Время от времени меня приглашала Великая Княгиня для разных советов по поводу церкви. Однажды, вызванный туда, я нашел Вел<икую> Кн<ягиню> в обществе неизвестных мне дамы и свитского генерала. Нас познакомили. Дама и генерал были Князь и Княгиня Юсуповы… Они осматривали церковь, и я снова услышал похвалы ей.
Княгиня прошла со мной вперед и сообщила о том, что они собираются построить у себя в Кореизе новую церковь. Прежняя стара и мала. Проект согласился сделать Великий Князь Петр Николаевич, и они хотели бы заручиться моим согласием расписать ее. Вскоре Вел<икая> Кн<ягиня> и Кн<язь> Юсупов присоединились к разговору. Надо было что-то отвечать, а так как я про себя уже решил, что после Сумского собора и взятых раньше образов брать церковных заказов не стану, то и сказал это Юсуповым прямо и откровенно. Такого ответа, видимо, не ожидали. Они вообще нечасто получали отказы. Пробовали меня убеждать, предлагали подумать, дело ведь было не к спеху и т. д.
