Николай Федь - Литература мятежного века
У Петра был двор,
На дворе был кол,
На колу - мочало.
Это только, ребята,
Начало.
С подлинно артистическим мастерством ввел поэт в свою эпопею чисто сказочный традиционный зачин. Прозаическая строка, взятая целиком из сказки, как бы заново родилась на свет и зазвучала совсем по-другому. Привитая к необычному для нее строю, она хорошо прижилась, как приживается привитая умелой рукой садовника веточка культурного садового растения к дичку. Прижилась, пошла в рост, зацвела и принесла плоды.
А рядом с ней на том же дичке опушилась зеленой листвой и другая ветвь - на этот раз принесенная из былинного сада-виноградника:
Ой, суров наш царь,
Алексеич Петр.
Он в единый дух
Ведро пива пьет.
Пивное ведро изготовлено здесь из того же злата-серебра, из которого певцы-былинники во времена давние ковали винные медовые чаши для святорусских богатырей, чаши вместимостью в полтора ведра и больше.
Курит - дым идет
На три сажени...
И вот к богатырскому дыму с непобедимой заставы уже льнет дым костров красных партизан. В речь и образы, осветленные и проверенные временем, врывается голос новой эпохи, голос рабоче-крестьянских масс, пришедших в невиданное.
В напевно-величавый гуслярский лад вплетается стремительная частушка XX века с ее торопливо-лихорадочным ритмом, имеющим что-то общее со стуком станка, с рокотом мотора, с бегом машины.
Ах, рыбки мои,
Мелки косточки,
Вы, крестьянские ребята,
Подросточки.
Ни наготой вас не взять,
Ни рязанами,
Вы гольем пошли гулять
С партизанами.
Ритмы разных исторических эпох могут слиться в единое художественное целое, воплотиться в самобытном неповторяемом произведении, если художник стоит вровень со своим веком, если миропонимание и мироощущение его озарено передовыми идеями времени.
Наряду с известными мастерами жанра сказа прошлого века П.П. Бажовым и М.Х. Кочневым следует назвать северянина Степана Писахова, писателя и живописца. В своих пейзажах и сказах он изобразил таинственно-фантастическую красоту русского Севера. Он - фантазер, лирик, влюбленный в скромные краски скудной тундровой природы, однообразной серой водной глади. При этом он психологически тонко передает одинокость человеческой души, покоя и гармонии с природой полярного безмолвия. Эту томительную одинокость Писахов воплощает во много раз повторяемых сиротливо возвышающихся айсбергах и соснах, в деревянных церквушках и крестах, в легкокрылых парусниках, одиноко парящих в дымке тускло мерцающего холодного горизонта. Во всем пейзажном творчестве художника Писахова чувствуется давление природы на человека.
Быть может, по контрасту так кипуча, так обворожительна и раскованна стихия его литературного слова, излетающего из родников народной речи. А как сам автор оценивал свое литературное творчество? В письме к известному писателю Ивану Соколову-Микитову он отмечал (30 августа 1949 г.): "Сказки не то, что писать о чем-либо знаемом. Там только надо обсказать. В сказке часто не знаю, как повернется узор. Сколько соблазнов! Будто зазывают в разные закоулки, полянки. Бывает, что плету одну, а рядом вьется другая сказка. Иногда теряется, а порой и попутно удается на бумагу уложить. Пока сказка вьется, пока вся еще не сказана, узор еще не совсем готов и нет последнего слова, сказка хрупка. Законченную торопятся назвать народной!.." Сочинять и сказывать сказки он начал рано, но записывал редко. Его дед Леонтий родом из Пинежского района был сказочник. Записывать его сказки никому в голову не приходило, но он прослыл как большой и искусный рассказчик. На промысел Леонтия брали сказочником.
Свои сказки (сказы) Степан Писахов нередко писал "с натуры", наполняя их вымыслом, сдобренным юмором. Вот: "Один заезжий спросил, с какого года я живу в Архангельске.
Секрет не велик. Я сказал:
- С 1879 года.
- Скажите, сколько домов было раньше в Архангельске?
Что-то небрежно-снисходительное было в тоне, в вопросе. Я в тон заезжему дал ответ.
- Раньше стоял один столб, на столбе доска с надписью:
А-р-х-а-н-г-е-л-ь-с-к.
Народ ютился кругом столба.
Домов не было, о них и не знали. Одни хвойными ветками прикрывались, другие в снег зарывались, зимой в звериные шкуры завертывались. У меня был медведь. Утром я вытряхивал медведя из шкуры, сам залезал в шкуру. Тепло ходить в медвежьей шкуре, в мороз - дело постороннее. На ночь шкуру медведю отдавал...
Можно было сказку сплести. А заезжий готов верить. Он попал в "дикий север". Ему хотелось впечатлений".
Много ли мы знаем поэтических родников, из которых бы вот с таким сказово-серебряным журчанием выливались кипучие струи истинного народного юмора? Вообще сказывание всегда отличало народное остроумие, едкий сарказм, певучее изложение событий и сопряжение в одном смысловом ряду, казалось бы, не сопрягаемых логических понятий и явлений... Контрастность, несовместимость образов и явлений придают сказам занимательность, большую силу поэтического иносказания. Вот отрывок одного их них ("Не любо - не слушай"). "А на том берегу всякая благодать, всякое благотворение... Семга да треска сами ловятся, сами потрошатся, сами солятся, сами в боки ложатся. Рыбаки только бочки к берегу подкатывают да днища заколачивают. А которая рыба побойчей - выпотрошится да в пирог завернется. Семга, да латусина ловчее всех рыб в пироги заворачивается. Хозяйки только маслом пироги смазывают да в печку подсаживают. Белые медведи молоком торгуют - приучены. Белые медвежата семечками и папиросами промышляют. Птички всякие чирипикают: полярные совы, чайки, гаги, гагарки, гуси, лебеди, северные орлы, пингвины. Пингвины у нас не водятся, но приезжают на заработки, с шарманкой ходят да с бубном, а иные обезьяной одеваются, всякие штуки представляют... А в большой праздник да возмутся пингвины с белыми медведями хороводы водить, да еще вприсядку пустятся, ну, до уморенья! А моржи да тюлени с нерпами у берега в воде да поуркивают - музыку делают по-своему".
Отметим, что в сочинениях сказового плана повествователь полновластный распорядитель вымысла, и властелин над теми поэтическими сокровищами, которые добыты из глубин океана народного. Но за повествователем искусно скрывается писатель... Элемент сказочности и придает литературному произведению любого жанра особую прелесть оригинальности, составляет его нарядную сторону. Ведь сказка, если вдуматься, - это светлая надежда, мечта, а без мечты и надежды жить невозможно.
II
В двадцатые годы формируется эстетический идеал и задачи искусства, осознающего себя новаторским по духу и содержанию. Вместе с тем не прекращается борьба как с откровенными и прикровенными идейными противниками, так и со сторонниками левацких воззрений, равно как и догматиками различных оттенков. В то же время шел напряженный творческий поиск новых форм и средств, которые гармонировали бы с главными тенденциями и задачами эпохи. Вопросы участия искусства в преобразования мира в эту пору частично совпадали, что позволяет уяснить, почему, например, представители авангарда пытались участвовать в революции, претендуя, правда, на главенство в художественной сфере. Вместе с тем внутри того же авангарда, включавшего в себя различные "измы" буржуазного толка, происходил процесс поляризации тенденций. Но жизнь постепенно входила в свое русло - в результате передовые мастере сближались с революционным искусством или покидали группировки, с которыми было связано начало их творческой деятельности. Словом, внутри самих группировок образовывались подчас весьма противоположные полюсы. Например, К. Федин, Н. Тихонов, Вс. Иванов, с одной стороны, и Л. Лунц, отчасти М. Зощенко - с другой; В. Маяковский, Н. Асеев, С. Кирсанов, с одной стороны, и Н. Чужак, О. Брик - с другой и т.д.. Подобное размежевание приводило к распаду того или иного "изма", что характерно для судеб экспрессионизма, футуризма и других менее известных течений.
О плодотворности творческих их усилий свидетельствует влияние произведений на общественную жизнь. Не будем перечислять имена известных писателей и популярные среди широкого круга сочинения. Наша задача определить общее направление творческого процесса, диалектику российской словесности, характеризующуюся последовательностью в отстаивании созидательных начал жизни.
Нелегко давались первые шаги по неизведанным тропам строительства нового искусства, которые были извилисты и трудно одолимы. Речь шла об искусстве совершенно нового типа - народном искусстве. Естественно, были срывы, ошибки, заблуждения и распри между разномастными писательскими объединениями и группировками. Об этом красноречиво говорят писатели старшего поколения в своих книгах и автобиографиях, а также сборниках статей ("За тридцать лет" А. Фадеева, "Писатель, искусство, время" К. Федина, "О литературе" А. Сейфуллиной, "Современники" Ю. Либединского и других).
