Соломон Барт - Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма Собрание сочинений

Чтоб родиться — нужно умереть.
В тленье кануть — в тлении сгореть.
Ты не бойся тела: плотью дух сожги.
Все безумства мира, все пути — твои.

Синий пламень… Синяя река…
Синий пламень… Первая строка…
Дрогнула завеса. Ярый, золотой
Всходит мир телесный — юный мир земной.

Но ты ушла… И долго, долго наизусть
Я повторял и шелесты, и мглу, и звезды,
И за окном плюща свисающие грозды,
И вдоль гардин луны стекающую грусть.

Твой четкий шаг, твой тихий шаг вдали угас…
В секунды обернувшись, в мерное звучанье,
Он повторял за мной и звезды и молчанье,
Врастая в пустоту, в огромный ночи час.

Я у стола, непризнанного Богом алтаря,
Где ум сгорал и сердце в муках задыхалось,
В бореньи изнемог… Скончалась ночь. Горит заря.
И ветр в окно летит. Метет крылом усталым.

Убить себя? Иль в лавку побежать за табаком —
Не разберу. Дышу… Дышу… И засыпаю!
Но сердце вновь: как стану жить людским, незрячим днем?..
И слышу плеск и вижу взлет воздушной стаи.

Взлететь? О, если б можно вздыбить лоно бытия
И разбросать судьбы бесчувственные звенья!
Но ты, судьба, не можешь быть иною. Ты — земля.
И в мудрости всеутишающего тленья —

И смерть и жизнь, две тени без лица, подруги две
Объемлют мир, в моей сдружились голове,
Толкаемой, как все, к суровому пределу.
И служат общему досмысленному делу.

О, тишина, о, веянье миров,
Давно померкших и гонимых
Пустот зиянием. Шатание гробов
В провалах бездн неисчислимых.

Ни шороха, ни мысли, ни лица…
Круженье или тень круженья.
Безликой тьмы — без меры — без конца
Безликое предназначенье.

Но где-то там — нигде и никогда —
Сквозь мрак гробов бежит мерцанье,
Но где-то там — нигде и никогда —
Мечта влачит существованье.

И снятся ей цветущие миры,
Дневных лучей ликующее благо
И зори тихие… Извечный сон зари
Над тьмы безмерным саркофагом.

Я сердце нежностью великой
Обременил. Закрыл глаза.
С ночного горестного лика
Скатилась черная слеза.

И вновь, и вновь дурман клубится
В моей душе, в чужой стране.
Неповторимое мне снится,
Свиваясь музыкой на дне.

И там на дне — в теплице боли, —
В плотском предчувствии глухом,
Какая глубина неволи
За неразгаданным стеклом!

Но меркнет, остывает тело.
Восходит день, и не пойму,
Чего оно во тьме хотело,
Зачем противилось уму.

Черней твоих воскрылий нет.
И взгляда нет темней.
И как загадочен привет
Влюбленности твоей.

Целуешь шторы у окна.
Испепеляешь дверь.
Всегда одна… Обречена…
Всегда в кругу потерь…

И в час вечерний, час немой,
Ложишься ты у ног,
Чтоб, позабывшись над тобой,
Я встать уже не мог.

Я ждал тебя. И вечер лег
Молчаньем у порога.
В окно дышал безликий Бог.
Цвела моя тревога.

Широкодумным взмахом крыл
Взошла душа ночная.
Я книгу мудрую открыл,
В пыли луча читая.

Мне стала явной глубина
Печали и познанья.
Любовь всегда обречена.
Любовь всегда посланье.

В провале тьмы тугая огненная нить —
Пронзает свист ночное тело леса.
То птице велено тревогой сторожить
Всё то, чему нет имени и веса.

Как лес ночной — душа… Кто отличит волну,
Дрожащую в ущельях тьмы безликой?
Я дрожью сердца воскрешаю тишину,
Дневного шума заглушаю крики.

Туда, туда, в безликий тлен,
Избыть столикой жизни плен.
Избыть себя, свой дух, свой прах,
Свою истому, боль и страх.
Избыть обеты, робость зорь,
И маму детских лет, и корь, —
Свою болезнь за полумглой,
Свою мечту, что за стеной
Весь мир узором оплела
И кладом в тишину легла.

За окном, прободая кусты,
Незаметная вьется дорога.
Я уйду из своей пустоты,
Я уйду из звериного лога.

Это жуткое тело мое,
Плотское души одеянье,
Я оставлю… И сбудется всё,
Что не сбылось в телесном скитаньи.

Великая радость во мне.
Великая нежность. Без злобы
Стихаю в преддверии гроба.
Что было, всё было во сне…
Великая радость во мне.

Протянуты руки вдоль тела.
Как жертвенный плод, ты созрело
В тяжелой своей глубине —
Великая радость во мне.

О, ночь!.. Только ночь без просвета.
Не надо ни мук, ни обета,
Ни звездного чуда в окне…
Великая радость во мне.

Ты вся зеленая, крепчайшая весна,
Испившая все буести пространства.
Но сердце жжет пустынная страна
Несбывшихся и невозможных странствий.

Ты — тело юное… Горячая трава…
О чем поют два трепетных уродца?
Сокрылись глубоко и там видны едва
На дне, в окне, светлейшего колодца.

О нежности… Когда, как гимн, жестокость
И в порах тела — ливни и грома.
О вечности… День всходит быстроокий,
Мгновенный день… А вечность — смерти тьма.

Гори! Горчайшей не проси пощады!
О казнях вспоминай! О, вспомни душный крик,
Сгоравших на кострах… и ту прохладу,
Когда, теряя кровь, бледнеет гордый лик.

Тысячелетия таю.
Дышу усталостью познанья.
И в нем опять мое дыханье
Находит глубину свою.

Я перекинул мост к путям,
Где на волах провозят громы.
Снопы лучей, снопы соломы
Мой возглавляют дом и храм.

Там наши комнаты — два сердца — были рядом.
И в коридоре пахло уксусом и свеклой.
На площадях заря роняла в наши взгляды
Костелов древних вечереющие стекла.

Мы проходили мимо лавок и кофеен.
Цвела в витринах верная продажность.
Мы проходили мимо лавок и кофеен
Так много раз. И, помню я, однажды

К сапожнику зашли мы туфельки примерить —
Шевровые, воздушные, из сна и кожи.
И было всё: сомненье, нежность — всё без меры.
Шевровые… воздушные… из сна и кожи…

О нежности еще два слова.
Еще одна моя слеза.
Отныне — не найти иного! —
Обетом я сковал глаза.

Обетом зла и ненависти,
Обетом похоти и лжи…
Одним движеньем детской кисти
Холодный ум обворожи.

Но от ступени до ступени: —
Земные дни… года… года…
Но в долгой, но в жестокой лени
Тебя забуду навсегда.

Еще одна слеза… Сегодня
Сквозь жизнь, сквозь сон, сквозь зеркала
Рукою неправдоподобной
Ты дверь открыла и ушла.

Я дверь открыл. Я думал: не она ли?
За дымкой пепла вы ее узнали?
Зачем молчите вы? Зачем вы смущены?
В смущеньи ласковом вы кажетесь смешны,

Когда, ее не видя, вдаль глядите:
Какая жизнь на острове Таити?
Что жизнь! Мне дорог этот мертвый кров.
И ближе всех уже ненужных слов:

Никто. И повторяет ветер в щелку:
Никто. Ни даже пряди шелка
Ее волос. И сердце явственней: никто.
И тише, глубже и навек: ничто.