Николай Шамсутдинов - Журнал «День и ночь» 2009 №4

Ветер,
северный ветер урёмы оплавил,
Обмирая, вдруг оцепенела вода,
Льдом задёрнув глубины… Я точку поставил
И тетрадь отодвинул. Когда
Вновь вернётся ко мне ощущение лада
С целым миром, с собою? Да как заслужить
Равновесие духа и слова? Досада
Хмуро тлеет в душе — от бессилья внушить
Вам, соотчичи, — в неискупимые годы
Мы не просто природу зорим — в долг живём…
Отбирая, как кажется нам, у природы,
У себя же, нелепое племя, крадём
И прорухам своим дифирамбы поём.

С истин сорваны пломбы… Не ждём гекатомбы…
Но, по клятым законам прогресс торопя,
Надсадились душой… Что банальные бомбы! —
Мы куда как верней уничтожим себя,
Добивая озёра и пущи,
Сознавая, что в свой же черёд
Истреблённое нами — в грядущем
Нас самих, в пустоту и ввергая, вобьёт.
Лишь спасённое — от вымиранья спасёт…
Смысла нет, как и нет правоты, в поединке
С терпеливой природою! Словно зерно,
В милосердье к безбрежным массивам, к былинке
Милосердие к нам же и заключено,
Пробиваясь в урочные сроки ко свету,
Где наглядна трава, достоверна роса…

Низко кланяюсь, шапку снимая, поэту:
Не зажилил госпремию, лишь бы леса
Поднялись над обугленной Припятью. Внове
Всем нам это движенье души? Не спеши
С беглым выводом — жест, бескорыстный в основе,
Верно соотносим с состояньем души,
И она, в дерева претворимая, зрима,

Саркастический опыт — двусмыслен и мним…
Бытие, суть сцепленье соитий, — ранимо,
И лишь Дух воплощаемый — неуязвим.
Прорастая, как лес, сквозь сознанье и сердце,
Он повсюду разлит, и пока, до поры,
Он безмолвствует, кротко теплясь, в младенце,
Но ему бесконечною мерой — миры.

Мы творили железу проклятые мессы,
Но, когда бы Господь воссоздать указал
Проливное грядущее, в образе леса
Я б — зелёным и синим— его написал…
Как по осени бор, бытие облетает,
Сопрягаются корни у нас и древес…
Мы единством спасёмся! В раздумьях светает:
В них шумит — закипающий, солнечный! — лес.
Так пускай изначальная связь не остынет!
Да пребудут в веках, словно Храм на Крови,
В категории национальной святыни
Лес на Памяти,
Лес на Любви,
Лес на Совести…

Сгусток надежды и гнева,
На асфальте Москвы, в заиртышской глуши
Тем и жив я, что верой в грядущие древа,
Как в исход кропотливой работы души…
Мир вам, братья по чаяньям, древоязыки!
Да пребудут, в пример всем идущим вослед,
Неизбывно пред вечностью равновелики,
Человек на Земле
и Лес на Земле!

Красноречива, средь алчущих передела
Ниш, обживаемых нищими, так бывает,
Слава меня, прочих пестуя, проглядела
И до сих пор, как внял я, не наверстает,

Тем лицемерней с годами её «не кисни!».
Впрочем, наглядно в примерах благих, бессмертье
Выбросит свежий побег из надсадной жизни,
Чтоб утвердить в колоссах… Потом, при свете,

Не перечтёшь, искупая себя, прощанье,
Что ни тверди нам «бренчание клавиш Пресли…»,
С тем, что взрастило, минуя иных, молчанье
Славных теней по ту сторону Стикса, если
Только прислушаться…

Солнце… Солон… полусонная, по колена,
Пена прибоя… влачащиеся ракушки…
Всё это влажно ветвится в твоём зрачке, но
Не достигает отверстой души — в ловушке

Зоркости к тайнам склонённого сердца. Сиро —
В предназначении, к метаморфозам зноя,
Море, плашмя, — виртуальная маска мира,
Тесная мне… Так неласковая со мною,

К скрипу биографов, к их бесконечным преньям,
Кто ж я, скажи, с одиночеством и тоскою,
Кроме того, что, однажды назрев, я — зреньем
Неутолимо служу этой жизни, с коей
Кротко смеркаюсь…

Когда по мановению пера
Отряхивают снег, то не перечат
Традиции… Послушная вчера,
Дверь, побледнев, не подалась навстречу.

Куда ж назад? — по улочке пустой,
Темно сомкнувшей вежды до рассвета,
И даже снег притихший, под стопой,
Мятущемуся не подаст совета…

В кавернах гнёзд, гнездо вороньих свар,
Ещё вчера, вечор, — участлив с вами,
Неизлечимой ленью залит парк,
Предпочитая не делиться снами,

И — лжёт окно, ведь, невесом, вослед
Ещё ошеломлённому, без меры,
Вздох, прищемлён ладонью, на стекле
Плодит в подтёках памяти химеры…

Что ж старше этой сирости? — кольцо
На безымянном. В порицаньях зыбких
Пусть отдохнёт сумбурное лицо
От вымученной, скомканной улыбки.

Что вечности — приватная напасть? —
Ведь ничего по сути не изменим
Тем, что, упав и плача, не припасть
К точёным, обесточенным коленям.

Где ждут — обнять? Припасть щекой? Понять?
В какую пропасть ни отверста память,
Жизнь, что там ни пищи, не исчерпать
Слезами, как любимую — стихами.

Сутулясь, воплощённая беда,
Так за плечи себя же обнимает,
Что, обмирая, поздняя звезда
Свою ж, в парсеках, зоркость проклинает.

Итак, в недоумении, едва
От потрясенья, выстуженный бденьем
Той улочки, не помнящей родства,
Соседствующей, к ужасу, с забвеньем.

«Затолканная толками» зима,
Обидами обязывая, длится,
Палима междометьями, и тьма
Пылает в проливном лице Улисса…

Годы проходят. Я поздно, язвим терпеньем,
Внял очевидности, при тяготенье к ямбам,
Что тебя нет, как нет — созданной дуновеньем
Воображенья, чья склонность к химерам явным

Образом не осуждает иных за давность
Характеристик. Вблизи океанской пены
Грустно шуршит оползающая реальность
Двух полушарий, выдавленных в песке, но

Пальцы незрячи, как будто касались кожи,
Губ, отрешённых волос, не ревнуя к полдню
Ту, кого я, впитан зноем, не знал и всё же
Помню, счастливым забвением пальцев — помню…

К бесстрастным вышним обращая «ах…»,
Легко ль под вечер, с ветром, бьющим в спину,
Искать себя в безлиственных лесах,
Осваивая память, как чужбину,

По осени? Скопленье мелочей,
Едва ли, свежей выпечки, детали —
Овраг, ольшаник, просека, ручей —
Толкутся в подсознании, едва ли,

Корнями в детстве, ясная — ко лбу
Льнут паутинки — радостней природа.
Жизнь, обращённая в свою рабу,
Завистницу, скупее год от года

На радости… По склону октября
Сползают к ноябрю… Разлад с душою
Торопит, повседневное творя,
Расстаться, наконец, с самим собою.

Под вечер, у снотворного ручья,
Пора бы внять в преддверии морозов
Что ты не соглядатай бытия, —
Один, серьёзен, из его курьёзов.

Но, чисто воплощаемый наив,
Всё льнут к лицу, насельницы петита,
Лесные паутинки, отпустив
Растерянную душу неофита…

Вдоль моря в размеренной, крепкой волне —
Я шёл, обрывая себя… в постоянстве
Оскомины снов, виртуальный вполне,
И чайка белела в разумном пространстве,

В бездумности острой сопутствуя мне.
Сиреной мне пело, смущая, вино,
Что мир, извлекаем на свет, для героя —
Кривое, лукавое зеркало, но

Я внял тому, не порицая прибоя,
Что здесь, как нигде, очевидней одно:
Жизнь — в замысле?.. Бредни, что не удалась,
Она оголимей в надеждах, покуда

Родство с нею не отыгралось на нас,
С прожилками света и тьмы из-под спуда,
С обидою, не подымающей глаз…
Жизнь — в замысле… Даром что голос дала,

Но не обнесла молодыми резцами…
Жизнь — в замысле… и та, что мимо прошла
(что ж…) непогрешимыми, злыми шагами,
Взахлёб её, пеклом дыша, прожила.

Не перебивайте, оставьте своё
И про пораженье, и про притяженье
Горячечных снов! Тень от тени её,
От неба отогнута птица, в паренье
Не перечеркнувшая небытие…

Жизнь — в замысле… Сумрачно тлеет маяк
В ушибленном тексте, подшиблены лица
Дыханьем предзимья, но, Господи, как
Легко в небосвод испаряется птица,
И медленней сердце, сжимаясь в кулак…

А море — вот оно, спокойное на зависть,
И впадина в песке оттиснута в былом,
Красавицей в былом, оттиснутая давесь,
Изводит, как всегда, насмешливым теплом.

Надолго ли? Бог весть… Ознобно огибая
Их, скопище зонтов, но — с льдинкою из-под
Приспущенных ресниц, холёная, другая
Тугою наготой себя в неё вольёт,

И случай, на песке ж, подставит ножку, либо
Оставит всё как есть… Зане отнесена
К предмету сфер иных, в шуршании отлива,
Как память инженю густо населена!

Неправда, что уже свежо блеснуло донце
У жизни близ олив, не отводящих взгляд,
У жизни, как вино, настоянной на солнце
Колхиды, в толчее одических цикад.

Морская соль горит, не отпуская, в горле,
И роща на мысу зовёт отдать визит
Её пенатам, но, экзотикой обкормлен,
Распят на солнце пляж, и пуще зной язвит.

Тем упоенней мыс, купая оконечность
В таинственной тени от опочивших лет,
И значит, исполать — макающему в вечность
Ненастное стило и пишущему свет,

Ведь море — вот оно, в неоспоримой соли,
Не ищет забытья… И ставшая чертой
Характера любовь к его солёной воле,
Баюкающей зыбь, становится тобой.

Открытый обзору отары, в виду Судака, —
Дефект перспективы, окатывая облака, —
Ландшафт в человеке, свинцово смежающем веки,
Дан в дикой гармонии камня и флоры, пока

Лениво следишь на припёке за да-альним пловцом
Всё там же, за молом, и день с монотонным лицом
Сегодня, задёрган, на литературных задворках
Молчит, как и сеть, на ветру потянувшись, о том,

Что время улову… Едва от полуденных кущ
Платона, сюжет оплетает, как плющ,
Террасу, где пьют, подливая из пылкой бутыли,
Хоть мир, по нему же, скорей здравомыслящ, чем пьющ.

Внизу ж, допекая каменья, рокочет прибой
Не о мелководье страстей — о приливе: с тобой
Судьба погасила, мотовка, свои недоимки,
Чтоб вновь наверстать, ножевая в пристрастьях, с другой.

Метафорой перелопачено время, вечор
Давнуло прохладою от переимчивых гор,
Подсвеченных мерным дыханием варварской лютни,
Нет… не затеняющей, но — увлажняющей взор

В доверчивом прошлом… И, с ссадиной от голыша
На голой коленке, забудь, как, ознобом дыша,
За морем, метнувшим из-за поворота последний
Взгляд раненой выси, так тянется, в грусти, душа…

Покидаючи осень, с пернатой опорой на Понт,
Посылая вам весточку в виде горошин на зонт,
Птицы держат на юг, как порой ни дурачит
Их приморский ландшафт, убегающий за горизонт

От себя… И, к развязке, усталость копя,
Потому ль память мечется так — от тебя
К помрачневшему морю и тотчас обратно — что ветер
Принимает, свежак, очертанья тебя, теребя

Лавры на побережье? С моллюском под голой стопой,
Миф меняет своё местожительство, дышит тобой,
Ведь свиданье впотьмах, опрометчивой ночью,
Сведено к многоточью… что горше простой запятой

Меж помешанными на любви. На манер праотца,
Не казнись, ведь вопросам не видно конца,
А спускайся к прибою, и там сердобольной водою
Море, мерно в движениях, смоет смятенье с лица.

И, о чём ни спроси меня, я ничего не прошу
У превратностей… Не потому ль, что простудно дышу
Неизвестностью, я не веду переписку с твоими
Неизменными клятвами, словно мистралю пишу,

Проезжая Марсель. Впрочем, у закусившей рукав —
Запустенье в персидских глазах… я, давно переняв
У забвенья умение не уповать на взаимность,
Поднимусь на фелюгу, во мненье «радетелей» прав

Иль не прав, всё одно, ведь презрение к миру, равно
Как и леность пространства, не стоит и взгляда в окно…
Несомненно одно, что, одно в чистом виде, с годами
Мы, любимая, не молодеем, прокисло вино…

Вне себя от себя, адресату не должно пенять
На безадресность случая… И, с безнадёжным «опять!..»,
Распускается память, чтоб выпустить в море тебя и
Вновь сомкнуться, как раковина, и уже не впускать.

В приватной полумгле, с фиалом на столе,
Не обогнуть себя, по размышленье утлом,
Что образ, ввечеру намёрзший на стекле,
В сознании, слезясь, оттаивает утром…

На веру ветром взят, отнюдь не худший из
Мелькнувших меж камен, зато, по крайней мере,
Потомственный Улисс, находчив, словно лис
В потёмках гинекей, затравленный потеря —

ми, — примеряет мир к себе, промозглый снег,
В компании с дождём, его движенье глушит,
Но, уязвим в семье и музах, человек,
Узилище надежд, несбывшемуся служит,

Выманивая смысл из исступлённых лет…
Жизнь убывает, не борясь с собой, в бутылке,
Покуда, клокоча, выносит нас на свет
Кастальский ключ — колюч, токующий в затылке…

С зарёю, изрытый тобою,
скрипит, вездесущ, между строк,
Как губка, сырой от прибоя,
в присяжном запое, — песок.

Извне наблюдаем этруском,
я вещею солью пропах,
В сомнительных узах с моллюском,
но — с небом на равных правах.

Узилище страхов и жалоб,
в обветренном венчике кос,
Ты, непостижимая, жалом —
от жёлтых, язвительных ос.

Язвишь, наблюдая, (ревнуешь?),
что, неискусимая, ты,
Целуя рапсода, целуешь
обмолвку давнишней мечты.

В забвении — пыльные книги,
палитра, и — Веста, терпи! —
Предчувствие пляжной интриги
спускает инстинкты с цепи.

Для непосвящённых — загадка,
ну, отблеск её, наконец,
Перо занесённое — падко
до женских разбитых сердец.

С солёной заминкою в рифме,
что необъяснимей всего,
Волшебна стремительность в нимфе,
взмывающей из-под него

К иным эмпиреям… Помимо
сезонов, твердящих своё,
Аскеза рапсода палима
тревожным соседством её.

Не зная себя, под дыханьем
мистраля, ну, правы ли мы,
На пресное существованье
беря у великих взаймы?

Но что, поморяне, ни носим
в себе, переменам верны, —
На жёлтых, на выпивших осень,
на осах настояны сны…

Не тяготитесь ранней сединою,
В забвении фантазий молодых,
По-юному освистаны весною
Подснежников и мини продувных

Над лёгкими коленками, ведь в бремя
Отсутствие страстей и не бодрит
Бордо, но — лжесвидетельствует время
Про возраст, открывающий артрит

Как новую субстанцию… Не тают
Долги, и, в переменах на дворе,
В затворничестве честно наживают
Брюзгливость в дополнение к хандре,

Покуда, при отсутствии отмычек
К химере, именуемой «любовь»,
Всё очевидней паралич привычек,
Так упоённо мордовавших кровь

В пустом былом… Со скукою в статисте
Существованья, ни-че-го не ждут,
Обжившись во враждебном любопытстве
К вещам, что молча всех переживут,

Шушукаясь подмётными ночами,
Пока ж, лелея слабости свои,
Осилить деспотическую память
Отшельника «о славе, о любви» —

Не-мыс-ли-мо, подробностям внимая,
Ведь в скуке, обретающей закал,
Свидетельствует, мягкости не зная,
Любая мелочь, что, горячий, знал

Толк в жизни, несомненно одинокой…
Пока молчит, роняя прах, уже
Бесплотен, с ясной осени далёкой
Сухой листок, прибившийся к душе…

Близ моря,
любим, не любим ли насупленной,
Нет, не обольщайся покоем, дабы
В рефлексии внять, что жестокость возлюбленной —
По совести, чаще подарок судьбы.

И брани в корректную ночь не чурается,
Покуда, заложница желчи своей,
В любви она, оглашена, не нуждается,
Любовь, как ни странно, нуждается в ней.

Она, обметавшая осень, дознание
Ведёт подсознанию, словно судья,
Но здесь, в сердцевине, во мраке сознания,
Сермяжен, как правда, просвет забытья.

Огласка вины, в убывающем воинстве
Осеннего парка нет лада, когда
В его устрашающе тёмном достоинстве
Блазнятся проточной душе холода.

Тепло на излёте… Сентябрь осыпается…
Ты лето с ресниц опалённых сморгнул,
Тем чаще судьба, торопясь, оступается
В следы на песке, что оставил Катулл.

Вглядись в оглашённую кровь, оглушённую
Солёными звёздами, ведь (интервал…)
«Светильником страсти» — ты звал обнажённую
И образа неотвратимей — не знал.

Ты, ворот рванув, обмираешь от нежности,
Ведь та, в записной устремлённости к ней, —
Вчерашняя ненависть та же да к ней же и
На чёрством свету ламентаций ясней.

Бездумно, с обыденной бесчеловечностью
Жизнь с болью и страхом взимает своё,
Когда ты в стихах разрешаешься вечностью,
Чтоб тут же бездарно растратить её.

Крупнозернистою, с флейтой в крови, зимою,
В позднем письме — твой, летящий, не без кокетства
Почерк лукавит, помимо меня, со мною,
Что намекает сметливому на соседство

Мавра… вот тут… Но, сполоснут ревнивым бденьем,
Вид этих буквиц, летящих отточий, точек
Преисполняет скептика умиленьем,
Не умаляя уменья читать меж строчек…

Много ли нужно с заведомым приближеньем
Близости, непознаваемой для незрячих,
Чтобы услышать ямбическое биенье
В них — торопливых, опавших с лица, горячих?..

Загостившийся в жизни, страницы горбом,
Чёрствый сгусток подложной реальности, если б не ком
В нищем горле, взращённый за десятилетья,
Пребывает альбом, с родословной — в былом.

Без доверия к Паркам, с изнанки осеннего дня
Осыпаются воспоминания, ибо, дразня
Улизнувших от прялки их, словно Улисса,
Обязательства места и времени гонят меня

По слепым фотографиям… Запечатлённый наив
Поз… оборок… и рюшей… и, в шелесте их, объектив,
Испокон — бельмо вечности, не лицемерит надежде
Удержаться в грядущем, но — к прошлому взор обратив.

Вспять пустившись от яви, юнец, навести праотца
В буколических сумерках, чтоб, долистав до конца
И вздыхая, столкнуться с подтёком забвенья
На последней странице, студёная, вместо лица.

Чохом, сцепив побелевшие пальцы в кулак,
О подступающем судят, при дороговизне
Выводов, по притяжению жизни к нам — как
По притяжению жалости к жизни.

Но, за Бодлером свои забывая года,
В полночь, покуда Борей собирает трофеи,
Уединенье, как внял ты, приятней, когда
Есть кто-то рядом… Подъёмная сила идеи

Не увлекает в зенит. И, на что ни греши
С горечью, всё разрешается спазмою млечной,
Ведь у прокравшейся кротко по краю души
Нет ни лукавства, ни умысла нет — в быстротечной

Точности выбора, ибо, дичась, и судьба
Делает выбор… Рядясь в отслужившую нанку,
Что облюбовывает, забурев, голытьба,
Пасмурней возраст и вывернутый наизнанку,

Словно чулок, открывает испод. Как ни пьём,
Злей пробуждение и беспробудней невежда,
Ровно не ведая, что умирают в своём
Времени, ибо в чужом — остаётся надежда

На невозможное… Но, демонстрируя нрав,
«У-у-у, меднолобого», лишь переводят дыханье,
Зубы в душевной изжоге до скрежета сжав,
Ведь, накипев, монолог монолита — молчанье,

Если б не он, чумовой, в полувеке отсель,
От-ра-да юности, в пику достойным примерам,
Пьян, в категории императива, бордель
Яростней за полночь — в противоборстве с Бодлером,

И по сю пору знойно поющим бедлам
В сей вакханалии плоти, пока в укоризне
Недостижимому смерть открывается вам
Лишь в полноте полновесной по-вешнему жизни…

Не греши отрешением от мелочей — за спиной
У любви, что дерзит обыдёнщине, на полпути
К отемненью ума… Под заносами снов, дубликат
Преисподней — предместье, взбивающее вороньё

Над промозглыми кровлями, всё сокрушительней в них,
Мелочах… Бездна без содержания, замкнут в себе
День мой, что, в расслоении слова, заждался меня,
Как этюдник — колодника, как подмастерья — верстак,

Задубев. И порой ничего прозорливее нет
Слепоты ясновидца, что перенимает черты
Пестуна… Я не помню, преследуем слякотью, чем
Я живу и, с заочною родиной в горних, зачем.

В безразличье, не пылкое лето — глухая зима
На душе; и хандра, что идёт, посвежевшая, в рост,
В скопище лит. скопцов, обирающих жизнь, не даёт
Отдышаться, как ни увлекаем иными в тщету… от себя…

Отступающий в неврастению, как в нишу, глаза
Прикрывает брюзга и в лицо ортодокса в упор
Неотрывно глядит, словно тянется ввысь, озерцо
Из студёного сна, что слезинка — пространство, свежо…

Обращая к себе, сокрушительнее тишина
Из окна и дороже, в её модуляциях, нет,
Чем приветить приветные в ней проливные черты
Неизменной предстательницы за любого из нас.

Заглядывая спутнице за лиф,
Рискуют репутацией, собой
Не подменяя фавна… Теребя
Развешенные сети переулка,
Сентябрь, с оглядкой на пернатый миф,
Проштемпелёван палою листвой,
И, в раздраженье от самой себя,
Лютует в репродукторе мазурка.

Блеск моря, как и при «Арго», слепит,
Возлюбленных морочит Гименей,
Свежо, в виду рождений, свадеб, тризн,
Морская зыбь обозревает сушу.
Чужая воля на ветру следит,
Как, с бездной, разверзающейся в ней,
Обуревает вас чужая жизнь,
Одним движеньем вжавшаяся в душу.

В сетях импровизирует Эол…
Заигрывая с фатумом, петит,
Не более, чем вечности закут,
Мир возлюбим последнею любовью,
Он, гол в надсадных проявленьях, зол,
Исподтишка бьёт и, клянусь, язвит…
Его бичуют и, вскипев, клянут,
Но если рвут, то с мукою и болью…