Николай Шамсутдинов - Журнал «День и ночь» 2009 №4

Я не сразу узнал об утрате — так долог
Путь к Юганским Сорам, где в печальном году
Сам я, словно заправский гидробиолог,
Бил пешнёю метровые лунки во льду,
Жарко хекая, или, спускаясь в низовья,
Под пудовою кладью в снегу утопал,
Пот сгребая ладонью, и близ нерестовья
Промысловых — становье своё разбивал,
И куржак на лице намерзал. Каменела
В мутном теле усталость, и пот глаза ел,
Но упорнее: «Вот оно, ствольное дело!» —
Бил я лунки во льду.

А к нему — не успел!

И пылала над нами, давно ожидая,
Пока мысли и хлопоты свяжутся в сны,
Оперённая мёртвым огнём, истекая
Запредельною стужею, лунка луны.
И, в студёном огне, засыпал, ирреален,
Цепенеющий мир…
Но, должно быть, не спал
В сонных тысячах вёрст от меня иркутянин,
В коем, вочеловечась, безмолвный Байкал,
Как больной, рваной дрёмой спелёнут, в котором
Нет, казалось, ни сил, ни терпения, вдруг,
Пробуждаясь, обводит измученным взором
Окружающих, превозмогая недуг.
Вот одна из врачующих истин,
Что надежду дают нам… Спаситель его,
Не для славы, амбиции или корысти
Послуживший народу, превыше всего
Ставит равенство слова и дела, снедаем
Страстью отчую землю беречь, заодно
С исполинской страной… Потому ли светает
На душе, что в пример мне дано
Двуединство судеб, кровных целей, призваний,
Что и сам сибиряк, на Ямале рождён,
Я, по праву рожденья, пристрастий и знаний,
И к делам их, и к горестям их — приобщён,
Хоть едва ли, уверен я, думал об этом
Незабвенный Вануйто, когда отстоял
Обречённое пастбище…

Нет мне ответа
Из загробного мрака.

Но — свой Байкал

Должен быть непременно у каждого, будь то
Просто деревце, роща, лужайка, ручей,
Хотя столько глаза отводящих, как будто
И протока — ничья, и кедровник — ничей.
Но грядущее прошлого не забывает,
Ужаснитесь, сограждане, что же творим!
Всё — на наших глазах, но киваем: «Бывает…» —
А что жизнь убывает, и знать не хотим…

…Ветер ставенку тронул, и, чутко помешкав,
Занимается лиственный шёпот в ночи.
Мне зарыться бы в книжку, сосновым полешком
Подкормив заскучавшее пламя в печи,
Слушать кроткое пенье во вьюшке…
На совесть
Рублен дом, да и мхом прошпаклёван ладом,
Три окна по фасаду.

Но, Виктор Петрович,
Не о том размышленья мои, не о том:
Вижу ль речку в агонии или же птицу,
Утопившую в нефти измученный взгляд, —
Не кричу запоздалое: «Что же творится?!» —
Только ясности требую: «Кто — виноват?!»

Хлещет нефть из пробитого трубопровода,
И урманы на сотни гектаров горят,
И понуро в замученных водах
Жизнь оцепеневает… Кто — виноват?!

Птиц не слышим и ядами дышим, забыли
Про песчаные плёсы у ясной реки,
Ровно не было их…

Сибирь наводнили,
Оттирая её сыновей, чужаки.
И клеймят их, да без толку, ведь и поныне
Он, пришелец, — варяг по природе своей…
Но куда как размашистей шкодят иные,
Эти, винтики номенклатуры, страшней,
Потому что сильней фонды, техника, слава
«Нефтяных королей»…
Хоть призывы «Быстрей!
Больше нефти!» — прогоркли, но дали им право
Перекраивать край по блажи своей,
И какою ценой!
В просвещённом-то веке
Выжигают деревни в бездумных кострах,
Душат в сточном дерьме нерестовые реки,
Громоздя свинокомплексы на берегах.
Я тайгу первородной мальцом захватил ещё —
Тем страшнее, что ряской озёра цветут,
Да и водохранилища — «водогноилища»,
Как писали Вы, Виктор Петрович, зовут…

По живому — к сомнительной славе, к червонцам
Прут, вбивая природу в забвенье. Азарт!
Всё страшней нарывает инфарктами солнце
В чёрных дырах озона. Кто — виноват?!
Сотни видов животных повыбиты, вмято
На глазах полгербария в небытие,
Мы туда же сползаем… Так все — виноваты,
Что прощали, а чаще — молчали?
Не все! —
Я не стану в обоймы парадные брать их…
Беспощадно, огнём затекая в труды,
Опалило сознание старших собратьев
Ощущение враз подступившей беды.
И меня не уверить, что неодолимо
Заскорузлое зло, — отвердела во мне
Вера в их правоту, ибо неоспоримо,
Что так необходима прозревшей стране
Речь прямая собратьев моих! — ведь недаром,
Подвигая Сибирь на большие дела,
Но, с тревогою глядя в грядущее, с жаром,
Словно службу спасенья, она позвала
Их — кто взят воспалённою совестью в судьи,
Но кого — чаще учителями зовут,
Кто надсадной душою постиг, что по сути
Бытие — совестливый, мучительный труд,
Чтобы выразить невыразимое, с болью
Прорываясь к сознанью сограждан, платя
За надрыв не покоем, а чаще — собою…

…Потемневшей кирпичной трубой бороздя
По-ночному приземисто небо, — гнездовье —
Сокровенно храня назначенье своё,
По сюжету? — врастает в поэму зимовье
(Поправляет замшелый чалдон: «Зимовьё…»).
Первый снег выпил сумрак, дохнуло зимою.
Упоённо таращится в полдень окно,
Первозданною, мощной — с утра, белизною
Оплеснуло… И — повеселело оно…
Сонно выглянет лист увядающей меди,
Да проклюнется дерзкая клюквинка… Снег
В отпечатках унтов — по всему, здесь намедни
Собирался куда-то с утра человек.
(Почернели, скукожились уголья в печке,
Разметалось тепло под тулупом…)

А он
Спорым шагом и валит по снегу вдоль речки,
Свет её подоспевшей шугой притемнён.
Сыро хохлятся ранние сумерки, сильно
Тянет холодом от присмиревшей воды,
И на белом — лосиные, видно? — обильно
У понурой воды табунятся следы.
Человек раскрывает рюкзак, щедрой пястью
Сыплет соль на лесины и камни, пока
Не насупилось, небо задёрнув, ненастье…

…Обессилев, устанет бороться река,
Юным льдом покрываясь… Затишью не веря,
Зябко нюхая воздух, укромной тропой,
Оступаясь в колдобины, чуткие звери
Осторожно потянутся на водопой.
Снегопад их следы ухоронит, прилежен,
И они до рассвета, чьи зори грядут,
Замирая сторожко, с камней и валежин
До крупинки целебную соль подберут.

…Захлебнулся во тьме огонёк хилой свечки…
У оконца, тулуп до сомкнувшихся век,
Плотно ступни прижав к остывающей печке,
Углублённо, натруженно спит человек.
И бесплотно сквозь заиндевелые двери,
Тонкий чад табака, что луной позлащён, —
Невесомые, снегом несомые звери,
Наплывая, бесшумно вливаются в сон…

Сколько ж, Божье подобье, природе во зло,
На земле прозябаешь ты?!

Словно повитель
На бесплодных, слепых пустырях, проросло
В наши будни — мурло. Временщик… Покоритель.
Он уже для семьи и прогресса погиб,
В лютой, ржавой щетине, взгляд водкою выпит,
Лоб — в полпальца под чёлкою?.. Нет, этот тип
Вытерт, словно задёрганный, дохлый эпитет…

Продираясь из масс, утверждаясь как вид,
Обжигая накалом страстей — чем не кратер?! —
Вбит ли в ватник, в дублёнку ль завидную влит,
Обживается накрепко — новый характер.
Крепко травленный временем, не дилетант,
Он не комплексовал, а — гляди! — изловчился:
Обтекая соперников, в первый десант
Не куда-нибудь — на «севера»! — просочился…
Как он гнал, с искушеньем кромешным борясь,
Увязая в соблазнах, и — не за «туманом»,
А за жирным, густым ясаком, тяготясь,
Прямо скажем, заштопанным, тощим карманом.
Его запахи спорой добычи вели,
И с досадой смотрел он: под северным солнцем,
В лёгкой, ясной реке не рубли —
Пламенея, без пользы мерцают червонцы,
Зарывался ль в насупленный, пасмурный лес,
Бил ли «профиль», за дичью ли гнался — не тающ,
В уши — «Мягкое золото… Золото!!!» — лез
Шепоток драгоценных мехов, искушающ.
И вломился он в отчие чащи — войной,
Только золото — золото!!! — перед глазами…
Закричала река, истекая икрой,
Словно кровью, густою, живой, — под ножами,
И тайга-то от боли зашлась. А потом…
Что рассказывать? Нужно увидеть — такое,
Как с дороги его, с перебитым хребтом,
Уползает в забвенье и ужас — живое!

Неофитов плодя, на крови — каждый факт…
А как хлынула нефть, а как планы взвинтили,
А как густо дохнуло червонцами — фарт

Подмигнул покорителю. Мигом скрутили,
Знать, уверовав в свой непреложный талан,
Нашу землю… И что, мол, кедрач иль проточка,
Если «спущен» — и принят безропотно — план,
И надбавки, и россыпи премий, и — точка?
Да не точка, а — крест на земле!
Как тут быть?!
Как внушить новосёлам: земля эта — дар вам?
Но, с ухмылкою: «Здесь моим детям не жить…» —
Ещё злей он в урманы вгрызается, варвар…

Оккупант!
Я ведь про милосердье кричал…
Только что мог надорванный голос мой, если
Я его — многоликого! — всюду встречал:
За баранкою МАЗа, в солиднейшем кресле?
И любой, если я напирал, тяжело
Тасовал объективные с виду причины,
На условия криво кивал, но — мурло
Прорастало, клянусь, из-под тесной личины.
Усмехнётся табунщик Никифоров: «Сброд!..»

А вокруг, совладать не умея с натурой,
Упоённо толпятся слагатели од,
Не авгуры — жрецы конъюнктуры.
Помогли сбить природу — сообщники! — с ног,
Заслонясь от того, что, как воздух, нам нужен
Острый взгляд на проблему, что промышленный смог
Выжигает каверны и в лёгких, и — в душах,
Что народец-то — местный, исконный — зачах,
Что в помбуры бегут его хилые дети,
Что всё чаще в бетонных безликих домах
Нас шатает почище, чем в знойном Ташкенте,
Что пустыни за нами — кромешней, что яд,
Не вода — в наших реках, мазутных и ржавых,
Что — за тонною тонна — в рынок сырья,
Вырождается, почву теряя, держава.
Что ж, служили на совесть… Видать, и они
«Просочились» в родную словесность по хватке,
По нахрапу — своим же героям сродни…
Наши судьбы до скудости, Господи, кратки.
Не казни вырожденьем наш страждущий род!
И вот тут (застонал под надгробием Нобель…)
Упования наши на свет и добро
Выжег ночью распадным дыханьем Чернобыль.
Всё земное пустив под огонь и под нож,
Мы зарылись в бетон и — «Помедлите трошки…» —
Мы несчастных детей не пускаем под дождь,
Чтоб потом не пришлось собирать головешки.
Не оставь нас в золе осквернённой земли!
А что дети, которым призывы приелись,
Затоптали осинник, собаку сожгли—
Не казни несмышлёных! — на нас нагляделись.
У корыстных забот — нестерпимый исход…

А нужны ли им монстры индустрии или
Поворот измождённых, безропотных вод
По сановной указке, у них не спросили.

…Помертвел, в непролазных дымах, небосвод,
Вне бедующих птиц… Под измученным небом
Воспалённое время набрякло огнём,
И набрякла душа запалённая гневом.
Плод раздумий, иллюзий развеянных плод —
Он бледнее казённых восторгов, негромок
В толчее восклицаний… Но, знаю, поймёт
Это честное, чёрствое чувство потомок.
И не он ли сурово сдирает печать
С пересохшего рта?

Не молчи виновато,
Потому что за нищее право молчать
Всё больнее и неискупимее плата…