Альфред Барков - Роман Булгакова Мастер и Маргарита: альтернативное прочтение
Как видим, Гименей не оставил в сердце «романтического героя» ничего запоминающегося, кроме полосатого платья.
Дамы- булгаковедки – по секрету, но положа руку на сердце: вы хотели бы завести в своем доме такое вот романтическое «счастье»?..
…Нет, созданный Булгаковым образ, которым принято взахлеб восхищаться, на поверку оказывается вовсе не таким, каким его хотят видеть булгаковеды.
Примечания к третьей главе:
1. «Устами Буниных. Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны Буниных» – «Нева», № 5,6-1991. В приведенной выдержке из записи Веры Николаевны от 7/20 октября 1918 года цитируются слова Ивана Алексеевича о Горьком.
2. Князь тьмы. В: «Неизвестный Булгаков ». М., «Книжная палата», 1993, с. 98.
3. «Являются только черти» – в этом любой сержант с удовольствием просветит новобранца, который не «прибыл по Вашему приказанию», как того требует Устав, а «явился»; редкая жена пропустит возможность упрекнуть своего подгулявшего мужа в том, что он, дескать, «явился – не запылился» (то есть, не шел по пыльной дороге, а «черт его принес»).
4. В.В. Петелин. « Михаил Булгаков. Жизнь. Личность. Творчество» – М., «Московский рабочий», 1989.
5. Князь тьмы, с. 103, 104.
6. «Один из «смыслов» Луны неоднократно отмечался исследователями – она вестник или свидетель смерти. Это сущностное значение образа явлено в произведениях Булгакова: необыкновенно ярко светит «красавица-луна» в ночь выведения гадов («Роковые яйца»), возвещает о приближении последнего часа Римскому, Берлиозу, Иуде («Мастер и Маргарита»), освещает самоубийство в пьесе Максудова» – О. Есипова. Пьеса «Дон Кихот» в кругу творческих идей М. Булгакова. В сборнике «М.А. Булгаков – драматург и художественная культура его времени». М., Союз театральных деятелей РСФСР, 1988, с. 171.
7. М.А. Булгаков. Великий канцлер. «Слово», 7-91, с. 72, 74.
8. Л.Ф. Киселева (гор. Москва) сделала по этому поводу очень интересное наблюдение: «Появление в клинике профессора Стравинского напоминает Ивану торжественный выход Понтия Пилата: «Впереди всех шел тщательно, по-актерски выбритый человек лет сорока пяти, с приятными, но очень проницательными глазами и вежливыми манерами. Вся свита оказывала ему знаки внимания и уважения, и вход его поэтому получился очень торжественный. «Как Понтий Пилат!» – подумалось Ивану. Да, это был, несомненно, главный».
… Однако «главный», выход которого тоже «очень торжественен», тоже профессор и тоже появляющийся в сопровождении «свиты», оказывавшей ему знаки внимания и уважения, – это еще и Воланд, каким он предстанет перед публикой в театре Варьете. Авторская эмоция – «Да, это был, несомненно, главный» – об этом предуведомляет.
Перед нами двойная ассоциация: в сознании героя профессор Стравинский напоминает Понтия Пилата. В неосознанной ассоциации того же героя, проясненной авторским комментарием, Стравинский соотносится с Воландом» – «Диалог добра и зла в романе « Мастер и Маргарита» ; в Межвузовском Сборнике научных трудов «Литературные традиции в поэтике Михаила Булгакова » – г. Куйбышев, КГПИ им. В.В. Куйбышева, 1990, с. 73-74.
9. По мнению В.В. Петелина, Мастер сам, добровольно покинул свой подвал, чтобы не подвергать Маргариту, которую он «принимал», опасности.
10. Сравнение палат «клиники» Стравинского с камерами – вытекающая из анализа содержания романа интуитивная догадка, которая подтвердилась: в ранней редакции романа (1933-1936 г.г.), опубликованной под названием «Великий канцлер», содержится фраза «Один луч [света] проник в камеру и лег на страницы пожелтевшей Библии», которая не оставляет сомнений на этот счет («Слово», 4-1991, с. 55).
В одном из вариантов главы «Явление героя» Мастер прямо спрашивает Бездомного: «… Из-за чего сели?», причем постановка вопроса в такой форме не удивляет Бездомного, который соответствующим образом отвечает: «Из-за Понтия Пилата». Ясно, что здесь подразумевается отнюдь не лечебное заведение (куда «ложатся», а не «садятся»).
Глава IV. «Это ты ли, Маргарита ?»
Маргарита … остается… идеалом вечной, непреходящей любви.
Б.В. Соколов1– Ты бы брюки надел, сукин сын.
МаргаритаОсновной чертой булгаковской Маргариты является чувство высокой, всепоглощающей любви. Такое благородство, цельность и сила чувства русской женщины породили многие пленительные образы русской литературы.
И.Ф. Бэлза2Образ Маргариты продолжает славную плеяду русских женщин, изображенных … Пушкиным, Тургеневым, Толстым.
В.В. Петелин3Ножкой вазы служил золотой фаллос. Хохоча, Маргарита тронула его, и он ожил в ее руке…
– Ах, весело! Ах, весело! – кричала Маргарита, – и все забудешь.
Из ранней редакции4С чьей-то легкой руки укоренилось мнение о Маргарите как «ангеле-хранителе» Мастера, «прекрасном, обобщенном и поэтическом образе Женщины, которая Любит». Однако содержание романа показывает, что автор вкладывает в этот образ нечто иное.
Парадоксальность глав, повествующих об идиллической любви этих персонажей, бросается в глаза при сравнении хотя бы этих двух отрывков:
«В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат», и:
«Маргарита Николаевна никогда не нуждалась в деньгах. Маргарита Николаевна могла купить все, что ей понравится. Среди знакомых ее мужа попадались интересные люди. Маргарита Николаевна никогда не прикасалась к примусу. Маргарита Николаевна не знала ужасов житья в совместной квартире».
При их сравнении читатель, не знакомый с романом, наверняка стал бы утверждать, что они принадлежат перу разных авторов – настолько они отличаются по стилю. И, осмелюсь добавить, по уровню владения пером. Действительно, первый, охотно цитируемый исследователями отрывок, является образцом высокохудожественной прозы, его достоинства не раз становились предметом восхищенного анализа специалистов. Видимо, именно его имела в виду Л.М. Яновская, когда писала: «По музыкальности проза «Мастера и Маргариты» на уровне самой высокой поэзии»5.
Второму же явно не повезло – не обнаружив в нем никаких художественных достоинств, исследователи упорно обходят его вниманием, как бы великодушно прощая Булгакову неровную манеру письма, пассаж, достойный разве что весьма нерадивого третьеклассника. Примечательно, что этот отрывок был вставлен Булгаковым уже на заключительной стадии работы над романом – во всяком случае, во второй полной рукописной редакции, с которой роман летом 1938 года диктовался на машинку, он отсутствует.
Давайте все-таки вдумаемся, что Булгаков мог иметь в виду, – ведь авторская небрежность здесь явно исключена. Вывод может быть только один: он преднамеренно избирает в этой части стиль, своей нарочитой примитивностью сигнализирующий о неправдоподобности того, что открыто декларируется в этих главах.
Действительно, при чтении этого и других пассажей о Маргарите обращает на себя внимание откровенно пародийный, комический стиль повествования, явное присутствие авторской иронии. Причем «правдивый повествователь», от имени которого ведется повествование, не является откровенно комическим лицом, каким был бы рассказчик в манере Щедрина; нет, он в традициях гоголевских повествователей разыгрывает роль простачка и в простодушной манере чрезмерно расхваливает свою героиню. И в этом наигранно наивном рассказе как бы помимо воли «правдивого повествователя, но постороннего человека» вдруг проскальзывает «момент истины». Давайте присмотримся повнимательнее, как это делается.
Начать хотя бы с того, с чего начал сам Булгаков – с первых строк 19-й главы, где в фабулу романа впервые вводится образ Маргариты: «За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей,верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!» Выделенные здесь слова были продиктованы, по данным М.О. Чудаковой, смертельно больным писателем в январе 1940 года Елене Сергеевне6. Вряд ли у кого-то возникнут сомнения, что такая доработка велась явно в направлении придания этой части романа еще более подчеркнутой ироничности – здесь ирония явно присутствует и в наигранной патетике, и в подборе лексики, не говоря уже о совершенно невероятном нагромождении эпитетов «настоящей, верной, вечной» любви.
