Альфред Барков - Роман Булгакова Мастер и Маргарита: альтернативное прочтение
Каким образом эта информация попала за границу, становится ясным из содержания книги американского политолога Луиса Фишера:
Все реакции на сифилис оказались отрицательными. Тем не менее была снаряжена целая медицинская экспедиция в Астрахань, откуда родом были предки Ленина с отцовской стороны, чтобы проверить подозрения о наследственном сифилисе. «Такую старую грязь разворотили, что и вспоминать нет охоты», – рассказывал заместитель Ленина по Совнаркому, а позже – председатель Совнаркома А. И. Рыков Борису Николаевскому в 1923 году, в Саарове под Берлином, где оба были гостями Максима Горького14.
Современник В.И. Ленина Н. Валентинов (Н. Вольский) вспоминал:
«Когда Сталина разбил паралич, никто не смел не только расспрашивать – как и при каких обстоятельствах это произошло, но и слова сказать. Не так было в марте 1923 года. Москва загудела тогда, как разбуженный улей. Кажется, не было дома, где не говорилось о болезни Ленина. Правительственное сообщение поразило всех своей неожиданностью. Ведь кроме крошечной группки никто не знал, насколько опасно болен Ленин и что у него уже третий удар. Почти все, особенно те, кто совсем недавно читали его статьи, были уверены, что он по-прежнему управляет страной. Одни, – и это, конечно, партийцы и большая часть рабочих, – Ленина любили, другие не любили, но им интересовались; третьи жгуче ненавидели и все же им интересовались. Вероятно, из этой третьей группы впервые и пополз по Москве слух, что у Ленина прогрессивный паралич, явившийся следствием сифилиса. В своих воспоминаниях о Ленине, появившихся в 1933 году, в «Славоник Ревью», а позднее, в их переводе на русский язык, напечатанных в парижском журнале «Возрождение» (1950 г., десятая тетрадь), П.Б. Струве писал: «Можно сказать почти наверное, что Ленин умер от последствий сифилиса, но на мой взгляд это было чистой случайностью».
На чем основывал свою уверенность П.Б. Струве – не знаю. Могу только указать, что об этом вопросе у меня был большой разговор с М.А. Савельевым (моим ближайшим начальством). Он мне рассказал, что к предположениям и слухам о сифилисе у Ленина часть Политбюро отнеслась только как к очередной вражеской попытке его как-нибудь опозорить, но в том же Политбюро Рыков, Зиновьев, Каменев – считали, что нельзя отбрасывать эти слухи простым отрицанием. Поэтому была образована особая тайная комиссия ЦК, которой было поручено собрать все данные по этому вопросу. В распоряжении комиссии были всякие анализы крови и пр., сделанные еще после первого удара, результаты вскрытия тела и, наконец, все, что можно было иметь для суждения: не было ли сифилиса у предков Ленина. На основании всего собранного материала комиссия убежденно пришла к выводу, что сифилиса у Ленина не было. Кто входил в эту комиссию, Савельев мне не указал»15.
Ясно, что такая информация явилась основанием для многочисленных слухов в СССР, поэтому наличие у Воланда признаков сифилиса должно было вызвать у потенциальных читателей романа Булгакова ассоциацию с личностью Ленина.
Нет, вовсе не напрасно врач-венеролог Булгаков хранил в материалах к роману бюллетени о развитии болезни Ленина. Их данные, изложенные с применением уже апробированных в «Белой гвардии» художественных приемов, дали одну из черт нового образа.
Кстати, еще одно «ружье». Помните, Воланд пьет на шабаше вино из черепа только что убитого барона Майгеля? Эффектно… Но мерзко. Я бы этого делать не стал. Не смог бы… Наверное, большинство из читателей «Мастера и Маргариты» – тоже. А вот Владимир Ильич Ленин…
… Нет, Владимир Ильич из чужих черепов вина, наверное, не дегустировал. Просто, если верить появившимся в последнее время публикациям наших известных историков, в его кабинете, до самой его смерти хранилась доставленная из Екатеринбурга в качестве отчета о выполненной работе голова убиенного Императора Всея Руси Николая Второго.
И еще одно «ружье», на этот раз относящееся к манерам Воланда. Как-то вошло в обычай, что при разборе характерных черт этого образа стало признаком хорошего тона показывать его исключительно с положительной стороны. Но давайте, читатель, вместе оценим те места в романе, которые ускользнули от внимания исследователей.
В первой главе, в сцене на Патриарших прудах, в навязанном Берлиозу и Бездомному богословском споре аргументация Воланда носит довольно странную эмоциональную окраску, его манеры граничат с обыкновенным хамством:
» – Виноват, – мягко отозвался неизвестный, – для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок. Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой завтрашний день? И, в самом деле, – тут неизвестный повернулся к Берлиозу, – вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собою, вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у вас… кхе… кхе… саркома легкого… – тут иностранец сладко усмехнулся, как будто мысль о саркоме легкого доставила ему удовольствие, – да, саркома, – жмурясь, как кот, повторил он звучное слово, – и вот ваше управление закончилось! […] А бывает и еще хуже: только что соберется человек съездить в Кисловодск, – тут иностранец прищурился на Берлиоза, – пустяковое, казалось бы, дело, но и этого совершить не может – потому что неизвестно почему вдруг возьмет – поскользнется под трамвай! Неужели вы скажете, что это он сам собою управил так? Не правильнее ли думать, что управился с ним кто-то совсем другой? – и здесь незнакомец рассмеялся странным смешком».
Это читали все, многие комментировали. И все же, когда автор упонямул об «обыкновенном хамстве», многие, небось, подумали про себя: «Загнул!» Теперь вот перечитали и убедились, что Воланду присуще не только хамство, но даже какой-то садизм. Вкрадчиво-нагловатое вступление «Виноват», предвещающее язвительные приемы типа «позвольте же вас спросить»; сладко усмехнулся, как будто мысль о саркоме легкого доставила ему удовольствие; жмурясь, как кот, повторил он звучное слово; странный смешок и вот это «кхе… кхе…». Да и можно ли иначе расценить и такие моменты как «… громко и радостно объявил: – Вам отрежут голову!», «снисходительно улыбнувшись»? Бросается в глаза и неподобающая положению Воланда переходящая в ерничание фамильярность, которая присутствует в его рассказе о завтраке с Кантом, в таком обращении как «досточтимый Иван Николаевич», в авторских ремарках «развязно ответил и подмигнул», «Вопрос был задан участливым тоном, но все-таки такой вопрос нельзя не признать неделикатным» (в беседе с буфетчиком Варьете).
Согласен, сатана… На то он и лукавый… Но все же…
«… Надо отметить и то, что Ленин был особенно груб и беспощаден со слабыми противниками: его «наплевизм» в самую душу человека был в отношении таких оппонентов особенно нагл и отвратителен. Он мелко наслаждался беспомощностью своего противника и злорадно и демонстративно торжествовал над ним свою победу, если можно так выразиться, «пережевывая» его и «перебрасывая его со щеки на щеку». В нем не было ни внимательного отношения к мнению противника, ни обязательного джентльменства».
Ценность этой характеристики заключается в том, что ее автор, дворянин и большевик Г.А. Соломон (Исецкий), стоявший у истоков зарождения социал-демократии в нашей стране и занимавший крупные руководящие посты в советском правительстве, хорошо знал не только Ленина на протяжении более чем двух десятков лет, но и был дружен с его семьей16
. В качестве иллюстрации этого тезиса Соломон описывает имевший в начале века случай беседы в Брюсселе Ленина с молодым социалистом по имени Александр. Вот лишь некоторые выдержки из нее:
» – Ха-ха-ха! – злобно рассмеялся Ленин, заранее торжествуя легкую победу… Ха-ха-ха! Нам вынь да положь сию же минуту «Красную звезду» моего друга Александра Александровича» (Малиновского; речь идет о его романе-утопии о социализме – А.Б.) … по выражению моего друга «его величества Божьей Милостью Николая II»… Да, прав Иисус Христос, – что ни говорите, а он был не дурак, – и вам, милейший, следовало бы помнить, что он говорил… Хе, – злорадно снова заговорил Ленин, – эк-хе… Так вот я вам скажу, мой мудрый и почтеннейший Сократ, чем это чревато… Ха-ха-ха!… Ха-ха-ха!…»17.
Не правда ли, при сопоставлении двух текстов просматривается много общего? И ерничание, и фамильярное «мой друг Николай II», и язвительный смешок… Но вот Соломон пишет далее: «Ленин как-то мелко торжествовал. Его маленькие глазки светились лукавством кошки, готовой сейчас броситься на мышонка». У Булгакова: «Тут иностранец сладко усмехнулся, как будто мысль о саркоме легкого доставила ему удовольствие, – да, саркома, – жмурясь, как кот, повторил он звучное слово».
