Николай Шамсутдинов - Журнал «День и ночь» 2009 №4

Эта спесь золотая сиротства
Завтра вороном-змеем взовьётся.
Этой знойною тропкой изыска
будто волки кромешные рыскать.
Искогтят твоё сердце, источат,
и нечаянно выдохнешь: «Отче…»

Ещё я буду сиротеть
под древний треск камней и молний,
а он уже умеет петь
тем сокровенней, чем безмолвней.

Ещё несросшиеся сны
мою пытают непоходку,
а он уже со дна весны
подъял затопленную лодку.

И не прощается со мной,
но сердцем дальний берег помня,
он правит жизнь свою домой:
чем безоглядней — тем сыновней.

Отчего всё труднее дышать?
Будто небо горит на горе,
Мотыльковая кружит душа
В коммунальном своём фонаре.

Я роднее не вспомню лица.
На последнем живом этаже
осыпается с неба пыльца
и не трогает душу уже.

Только там, где кончается день,
Начинается что-нибудь — пусть
Просто облака лёгкая тень,
При дороге оттаявший куст.

Лучшее что случалось это вагоны
Те в которых едут молчать потому что
Наговориться успел под завязку до горя
Выпустите меня в кыштыме
Или в последнее море

Всегда ощущал Москву как дорогу в гадес
Посередине последний коцит — садовый
Омега всех одиночеств большая малость
Яблоко которое висит над водкой
Я — знаешь? — в доле

На БМВ доплывает Харон до дома
Гладит по голове сына как я в вагоне
Узнавая на ощупь совсем немосковский стыд
Не знаю что там говорит про любовь и братство
Кент с балканской звездой и их диалекты

На выходе в тамбур или в жидкий Аид
Он рисует нолик мир нарисует крестом
По мокрому и земляному взлетают рельсы
Главное умение говорить с завязанным языком
До — посредине — и главное после смерти

По главной улице пешком
Как буратино — перечтём
Пересчитаем щебет — вверх
Так вычитает смех наш смерть
Неизмеримая тоска
Не выбирает берега
Где нас читает смерть сквозь смех
Перебирая лапой снег
Собака ходит через тьму
Которую я не пройду
По главной улице пешком
Где нас проговорит на том
Невнятица доязыка
Неизмеримая доска
Чтоб вычитая смерть и смех
Проговорить себя наверх

Обещай мне молчать только ты так умеешь (молчать —
Это речь говорить про себя эту речь
Исчислять

Мы устали но есть соответствие в этих печах
У морозов кирпичных молчать обещай мне
Молчать)

Обещай мне молчать этот страх обучает за речь
Переходим на выдохе голос медвежий
Который беречь

Обещал нас молчать обучал и не голову с плеч
И когда ты перечишь ей весь
Обретаешь всю речь

Переносится на взрыв время снега шесть часов
Переплёты и плетень перелёт улёт под лёд
Птица тянется к земле — в небо корнем от корней

В городе пяти церквей — пятый ты
Стоишь и мёрзнешь
В окружении рублей

Ловишь маленьких людей
Голос для трамвая
Просишь

О филонове други и о
Всё хоругви или бирон

Всё пробитая в финики пермь
О филонове то есть не смей

О забвении в голод и в два
Лик телка где приходит река

Свысока с высоты шестикрыл
Это снег нас подземный поил

Посоли его полную плоть
О филонове шепчет нам крот

Из земного из хлебных корыт
Будешь здравым коль стынешь убит

Поднимается мёрзнущий дым
Через лимб через край через крым

Через крынку как мать молока
Задевают нас всех облака

О филонове кухня стоит
За тебя — за меня говорит

Перечиркнутый спичкой курлы
И ни в чём виноваты скоты

У филонова в лапках стоят
Плоть от плоти неспешно едят

А притронешься и отойдёшь
Всё перечишь — но не клюёшь

Смотришь в их занебесный майдан
И растёт как кыштымский курган

Дорогой мой мальчик
Перерезал пальчик
Переехал город
Вот тебе и повод

Что ни вор то рядом
Что ни дом то в птице
Не летаешь помнишь
А не спишь и снится

Мы смотрели на свет
Тот который снаружи
Внутрь смотрел говорил:
Не бывает в себе

Побывавший с другой
Стороны обнаружен
Тот который хиджаб
Тот который рабе

Мы смотрели на свет
Свет смотрел по другому
Языку называл
Вещи или углы:

Сын ест дым
Дым проходит под кожу
И плывут за рекой
По младенцам гробы

Мы смотрели в язык
Языки были наши
Но язык говорил через нас
Свой язык:

Мы смотрели в ростки
Из распаренной пашни
И росли из торфяника
Вверх языки

Не бывает в себе
Свет смотрел по другому
То ли речь то ли прах
Всё раскрошено вдоль

А вода протекает
Из лобных и впадин
Увольняет себя
И идёт Чусовой

Идиот или нет
А еврей или тоже
Но плетёт изнутри
Разжигая войну

АМЗ или свет
На иглу и прощенье
Улыбаясь молчит
Каждый как своему

На то смиренный человек клюёт ранетки с мёртвых яблонь
Засматриваясь в водный крест и в прорубь
Перечёркнут за день

Он пересматривал себя — пока за мышь возилась вьюга
Метель себя переждала и переплавила
Испуга

Предвосхищенье — он входил под своды тёплых снегопадов —
Чужой еврей — степной калмык —
И большего уже не надо

На то смиренный человек пересчитал свои убытки
И Бог смотрел из всех прорех — как ленин
В первомай с открытки

Он пересматривал своё: хозяйство тёмные дороги
Никчёмное но ремесло ранетки
Высохшие ноги

Он перемалывал себя переменял себя и льдины
Вдоль чёрных яблонь и пруда
Горелой глины

На то смиренный человек клевал свои прорехи богу
И холод говорил как смех но
По другому

Нельзя и всходит из воды как сталь сквозь овны
Всё тот же точный человек
Ранету кровный

Господи, что тридцать шесть просили,
Оказались дальше от России
От Урала и т. д. Что дальше? —
Кажется: таджики и асфальтом

Вертикально залитое поле
(На полях — денщик и нет убоя
Большего, чем нам дано. Раздолье,
Но и тело выглядит убого.).

Господи, смотри в глаза мне — сколько
Надо говорить, чтобы молчать?
Оказался дальше, чем скинхеды,
И за всё придётся отвечать.

Перед этим Томском и Свердловском
Если стыдно, — значит повод важен;
Спирт без языка
Совсем не страшен,
И таджик везёт меня назад

Господи, огромны километры и таджик.

Как речи Уфалея
Нижнего и Верхнего под кожей —

Кровоточат ангелы.

Молчат.