Виссарион Белинский - <Стихотворения Полежаева>
«Валтасар» может служить доказательством необыкновенной способности Полежаева переводить стихами. Только ему надо было переводить что-нибудь, гармонировавшее с его духом, и преимущественно лирические произведения, по причине субъективной настроенности его натуры. Но неразвитость его была причиною неудачного выбора пьес для перевода. Полежаев с жадностию переводил водяные «медитации» Ламартина, которые всего вернее можно назвать «риторическими разглагольствованиями». Он перевел их с полдюжину, и притом самых длинных. Переводы его прекрасны и если чрезвычайно скучны, то это уж вина Ламартина, а не Полежаева.
Мы выше сказали, что натура Полежаева была чисто субъективная. Поэтому настоящим его призванием была лирическая поэзия, и все попытки его на поэмы были весьма неудачны. Поэма его «Кориолан» отличается риторическим характером; звучных стихов в ней много, но поэтических весьма мало. Этому причиною и неразвитость его: он не понимал ни духа римского народа, ни исторического значения избранного им героя. И потому содержание его «Кориолана» – общие риторические места. То же можно сказать, не боясь ошибиться, и о другой его поэме «Видение Брута».
Даже и лирические его произведения, отличающиеся длиннотою, относятся к таким же неудачным попыткам, как, например, пьеса «Герменчугское кладбище». Впрочем, длинные лирические произведения и у какого угодно поэта редко бывают хорошими произведениями.
Полежаев много писал в сатирическом роде, – и это самые неудачные, самые жалкие его попытки. Таковы: «Иман-Козел», «День в Москве», «Кредиторы», «Чудак», «Автор и читатель» и разные мелочи. Все они отзываются дурным тоном харчевен и простонародных рестораций, и могут восхищать своим остроумием разве ту почтенную публику, которая с господскими шубами на руках присутствует в коридорах театров и прихожих домов. Это происходило не от недостатка у поэта в природном остроумии, а от того круга общества, в котором он погубил свой талант, свое счастие и свою жизнь. Следующая пьеска показывает, что он не чужд был юмористической веселости, но что ему недоставало лишь тонкого эстетического такта приличия:
Я был в горах —
Какая радость!
Я был в Тарках —
Какая гадость!
Скажу не в смех:
Аул Шамхала
Похож не мало
На русский хлев.
Большой и длинный,
Обмазан глиной,
Нечист внутри.
Нечист снаружи;
Мечети с три,
Ручьи да лужи,
Кладбище, ров,
Да рыбный лов,
Духан, пять лавок,
И наконец,
Всему вдобавок,
Вверху дворец
Преавантажный
И двухэтажный,
Где князь Шамхал
Сидит и судит
Всех наповал.
В большой папахе,
В цветной рубахе,
Румян и дюж,
Счастливый муж
По царству ходит
И юных дев
И в стыд и гнев
Нередко вводит.{28}
Нельзя не пожелать, чтоб люди, имеющие право на собственность сочинений Полежаева и так дурно издающие их, – издали бы их опрятно, на хорошей бумаге, без искажения стихов, без грамматических ошибок, без опечаток, а главное – с разбором и с толком, исключив нелепые сатирические пьесы, о которых мы говорили, и плоские эпиграммы («Картина», «Напрасное подозрение»); надутые и пустозвонные торжественные оды («В память благотворении», «Гений») и все слабые из мелких лирических пьес. Без этого хлама книжка выйдет небольшая, зато прекрасная по содержанию и необходимая для каждого любителя отечественной литературы. Можно, если угодно, включить в нее и «Оскара Альфского» и все переводы из Ламартина и Делавиня, для почитателей этих поэтов и для образца способности Полежаева к переводам; но в таком случае всех их должно соединить в одном отделе, в конце книги, не мешая с мелкими пьесами. Можно включить в нее и эпические опыты – «Кориолана» и «Видение Брута», как факт ложного развития сильного дарования; но опять с условием – чтоб они были помещены в особом отделе. Вот перечень мелких пьес, которые могут войти в дельное издание сочинений Полежаева: Посвящение другу его А. П. Л-му; Морни и тень Кормала (из Оссиана); Валтасар; Море; Водопад; Живой мертвец; Ожесточенный; Провидение; Цепи; Погребение; Вечерняя заря; Песнь пленного ирокезца; Песнь погибающего пловца; Любовь; Звезда; Песня («Зачем задумчивых очей»); У меня ль молодца; Там, на небе высоко; Романс («Пышно льется светлый Терек»); Черкесский романс; Ночь, на Кубани; Черная коса; Мертвая голова; Гарем; Табак; Тарки; Цыганка; Раскаяние; Лунный свет (из В. Гюго); Ахалук; Призвание; Окно; Отрывок из послания к А. П. Л-му; Черные глаза; Божий суд; Негодование; Грешница; Грусть; Песня («Долго ль будет вам без умолку итти»); Прощание; Узник; Баю-баюшки-баю. Сверх того, в одном московском журнале, чуть ли не в «Галатее» 1830 года, был напечатан замечательный по своему поэтическому достоинству отрывок из какого-то большого стихотворения Полежаева; мы не помним его названия, но помним стихи, которыми он начинается:
. . . И я в тюрьме…
Передо мной едва горит
Фитиль в разбитом черепке,
С ружьем в ослабленной руке,
У двери дремлет часовой…{29}
Вот все, что может и должно войти в порядочное издание стихотворений Полежаева.{30}
Отличительную черту характера и особности поэзии Полежаева составляет необыкновенная сила чувства, свидетельствующая о необыкновенной силе его натуры и духа, и необыкновенная сила сжатого выражения, свидетельствующая о необыкновенной силе его таланта. Правда, одна сила еще не все составляет: важны подвиги, в которых бы она проявилась; Раппо одарен чрезвычайною силою, но играть чугунными шарами, как мячиками, – еще не значит быть героем. Так, но ведь все же не Раппо ходит смотреть на людей и дивиться им, а толпы людей ходят смотреть на него и дивиться ему. И в сфере своих подвигов, не выше ли он тех людей, которые почитают себя силачами и, кряхтя под тяжестию не по силам, надрываясь от натуги, думают удивлять людей силою!.. Мы не видим в Полежаеве великого поэта, которого творения должны перейти в потомство; мы беспристрастно высказали, что он погубил себя и свой талант избытком силы, неуправляемый браздами разума; но в то же время мы хотели показать, что Полежаев и в падении замечательнее тысячи людей, которые никогда не спотыкались и не падали, выше многих поэтов, которые превознесены ослеплением толпы, и что его падение и поэзия глубоко поучительны; мы хотели показать, что источник всякой поэзии есть жизнь, что судьба всякого могучего таланта – быть представителем известного момента общественного развития и что, наконец, могут падать только сильные, замечательные таланты… При других условиях поэзия Полежаева могла бы развиться, расцвесть пышным цветом и дать плод сторицею: возможность этого видна и в том, что им написано при ложном его направлении, при неестественном развитии. Мы не обинуясь скажем, что из всех поэтов, явившихся в первое время Пушкина, исключая гениального Грибоедова, который один образует в нашей литературе особую школу, – несравненно выше всех других и достойнее внимания и памяти – Полежаев и Веневитинов… К буйной и страдающей музе Полежаева можно применить эти стихи Пушкина:
И мимо всех условий света
Стремится до утраты сил,
Как беззаконная комета
В кругу расчисленном светил…{31}
Комета явление безобразное, если хотите, но ее страшная красота для каждого интереснее мгновенного блеска падучей звезды, случайно возникающей и без следа исчезающей на горизонте ночного неба…
Примечания
«Отечественные записки», 1843, т. XXII, № 5, отд. V, стр. 1–24 (ценз. разр; 30 апреля 1842). Без подписи.
Поэзия Полежаева привлекла к себе пристальное внимание Белинского еще задолго до того, как он стал профессиональным критиком. Уже в 1829 году, в одном из писем, Белинский цитирует Полежаева, правда, не называя имени автора («Письма», т. I, стр. 8).
Первые критические замечания Белинского о Полежаеве встречаются уже в «Литературных мечтаниях». Белинский говорит о нем, как о крупном явлении среди «поэтов пушкинского периода», как о «таланте, правда, одностороннем, но тем не менее замечательном». Он отрицательно оценивает переводы Полежаева, его «шутливые стихотворения» и «заказные стихи», но рекомендует читателю те произведения поэта, «которые имеют большее или меньшее отношение к его жизни». Общая оценка Полежаева в «Литературных мечтаниях» двойственна. Наряду с ярким поэтическим дарованием Белинский видит в Полежаеве «несчастную жертву духа того времени», выразившим полное неведение реальной жизни: отсюда – бесплодные обольщения и разочарования.
Двойственное и противоречивое восприятие творчества Полежаева характерно для Белинского и в небольшой рецензии, посвященной сборнику стихов «Кальян», напечатанной в 1836 году в 5-м номере «Молвы». Два с половиной года спустя Белинский написал новую рецензию о Полежаеве (на сборники «Кальян» и «Арфа», – «Московский наблюдатель», 1839, ч. I, № 1). Это был период так называемого «примирения» Белинского с «разумной действительностью». Главный недостаток поэта Белинский видит в его склонности к «сатирическому роду», в том, что его поэзия представляет собой «стон нестерпимой муки субъективного духа», а не гимн «прекрасному бытию, объективно созерцаемому». Резко подчеркивает также критик несовершенство поэтической формы произведений Полежаева.
