Алексей Колобродов - Захар
– И последний вопрос – он, наверное, вберёт в себя и про гонения на Церковь, и на русских и всю нашу историю. Как вы думаете, куда мы все движемся? Многие говорят, что всё катится в тартарары…
– Нормальное состояние русского человека и русской истории – катиться в тартарары. Мы всегда ровно катимся в тартарары. Древняя Русь, феодальная раздробленность, Смута, восемнадцатый век, девятнадцатый век, революция, Брежнев, Хрущёв… Мы катимся, и катимся, и катимся. Когда русский человек не катится в тартарары, тогда ему точно приходит конец. Когда он начинает аморфно растекаться в своём бытии – значит всё уже, нет русского человека. А как только он покатился, ну слава тебе, Господи, все мы на своей тарантайке поскакали. Я в этом никаких проблем не вижу. Я думаю, что как раз любые вызовы, которые направлены на наше население, они как раз характерны для нашего нормального жизнеобеспечения.
«Новые известия» (31 октября 2014; Марина Бойкова)
– Захар, вот вы говорите: «Никто мне свыше ничего не диктует». Но трудно поверить в случайность, уж очень вовремя появился в России писатель Захар Прилепин – со своей семейной историей, своим боевым и прочим опытом, своей жаждой исследовать российское вчера и сегодня. Вы не считаете, что ваш дар – это поручение?
– Если я вам сейчас буду поддакивать: «Да, я вовремя…», это будет очень глупо выглядеть. Но надеюсь, что какая-то правда в ваших словах есть. Мне, безусловно, не только приятно такое слышать, я и ответственность осознаю. Я же вижу и слышу, что важен людям. Но всё, что я могу тут сделать, – поскорее всё это забыть. Завтра опять проснуться чистым, быть самим собой, абсолютно честным, потому что, как только на себе понесёшь ответственность за каждое сказанное тобой слово, тут же перестанешь быть свободным. А я хочу себя чувствовать с людьми, которые меня окружают, так же свободно и легко, как со своими детьми. Понимаете, о чём я? То есть я хочу позволять себе всё, что считаю вправе позволить себе как мужчина, – где-то дерзко себя повести, где-то набедокурить, нахулиганить. Как говорила Ахматова: «Я лирический поэт, я имею право валяться в канаве». То есть я какие угодно вещи себе позволяю. У нас есть ряд серьёзных писателей, не буду их называть, которые несут на себе эту личину большого русского писателя. Они следят за выражением лица и, случись что угодно – Украина, Путин, Обама, взрыв вулкана, – фильтруют каждое слово. Тут надо сказать вот так, а тут – поаккуратней, а лучше вовсе смолчать. Это не по мне. Я хочу максимально долго сохранить в себе вот это юношеское – не думать ни секунды ни о какой стратегии и делать всё, что в голову приходит, говорить всё, что заблагорассудится, и быть равным самому себе, а не каким-то вещам, на мой взгляд, иллюзорным.
«Русская Швейцария» (февраль 2015; Александр Песке)
– Как Вы думаете, кем бы Вы стали в профессиональном плане, не побывав на войне в Чечне?
– Представления не имею. Этот список может быть куда более длинным.
Кем бы я стал в профессиональном плане, если не родился и вырос в рязанской деревне, кем бы я стал в профессиональном плане, если б мой отец не играл на пяти музыкальных инструментах, не рисовал и не писал стихи – в общем, если б у меня был другой отец. Если б моя семья не переехала на исходе советской власти в химический гигант Дзержинск – промышленность которого распалась у меня на глазах. Если б у меня не было моей жены и моих детей…
Короче, если б я был не я и у меня была бы другая жизнь – кем бы я стал в профессиональном плане?
Наверное, я стал бы в профессиональном плане кем-то другим, и отвечал на ваши вопросы, например, как скрипач. Или, скорей, вообще бы не отвечал ни на какие, потому что меня никто ни о чём бы не спрашивал.
– Важна ли для писателя, которому хочется остаться в памяти, активная гражданская позиция?
– Тут личный выбор всегда.
В идеале – сначала Кавказ, Крымская война, а потом Ясная Поляна.
Это такой «путь русского писателя» в самом лучшем виде.
Лев Николаевич, видимо, в какой-то момент начал переживать, что мало общается «с народом» – меньше, чем когда проводил зачистки в Чечне и стрелял из пушек в Севастополе, – поэтому повесил колокол у дома в Ясной Поляне. Чтоб, если кто-то захотел с ним пообщаться – приходил и звонил.
В итоге этот колокол начал звонить каждые полчаса. «Барин, а у меня лошадь ногу подвернула». «Барин, а у меня тёлка никак не разродится». «Барин, а царь добрый?»
Короче, он снял колокол и убрал в сарай.
Вот и выбирайте – была ли у Льва Николаевича гражданская позиция.
Думаю, была. Просто в разные времена она по-разному выглядела.
Есть гражданская позиция Горького, который спонсировал большевиков, а потом сбежал от них на Капри. Есть гражданская позиция Бунина, который писал свои желчные «Окаянные дни». Есть гражданская позиция Пришвина, который сидел в лесу и ездил в Москву только за гонорарами. Но при этом писал удивительные дневники. Ещё есть гражданская позиция Бабеля, который воевал в Конармии, и Газданова, который воевал в Белой армии.
А ещё была гражданская позиция Гумилёва, который участвовал в антибольшевистском заговоре, и была позиция Маяковского – который звонкую душу поэта отдал атакующему классу пролетариата.
В целом, русский писатель и поэт, конечно, чаще всего был в гуще событий. Но в разной гуще.
Сегодня таких типов куда меньше, прямо говоря. Все такие стали приличные, прогрессивные, приятные во всех отношениях. Плюнуть некуда иногда.
У нас половина классических поэтов воевала, а другая половина – стрелялась на дуэлях. Оставшиеся сидели в тюрьме.
Вы сейчас знаете таких поэтов, хоть одного?
Вопрос не в том, есть ли у них гражданская позиция или нет. Вопрос в том, что они пишут – как живут. Живут они прилично, и стихи у них приличные. Хоть фотообои из них делай.
– Если известную пословицу «в России две беды: дураки да дороги» перефразирует Захар Прилепин, то как будет звучать его вариант «в России две беды…»?
– У России нет никаких смертельных проблем, кроме одной: когда либеральная клика приходит ко власти. Если она берёт власть – это неизбежно оборачивается развалом страны и хаосом.
Я очень ценю либеральную мысль как таковую и на ряд моих либеральных товарищей смотрю с интересом, но в целом – упаси бог нас от февраля 17-го и августа 91-го.
Все остальные наши проблемы идут по разряду национальных забав. Включая дороги. В мою деревню нет практически никакой дороги. Я купил себе внедорожник, но даже его приходиться иногда отрывать. Зато туда не доезжают туристы. И журналисты тоже не могут приехать туда. Красота.
Из любой проблемы можно извлекать свои выгоды.
А дураков везде полно. Дураки интернациональны.
– За последнее десятилетие Вы написали несколько романов и множество рассказов. В них очень много автобиографичного. У Вас была чересчур разнообразная юность или Вы невероятно чувствительны и наблюдательны?
– Я, по мнению моей любимой женщины, вполне себе бесчувственный, не очень наблюдательный, и у меня была среднестатистическая биография – отчасти насыщенная, но я знаю биографии и понасыщенней.
«Год литературы» (март 2015; Михаил Визель)
– Пушкин в тридцать лет жаловался, что «лета к суровой прозе клонят, лета шалунью рифму гонят». У тебя вышло ровно наоборот. При этом, в отличие, скажем, от Михаила Елизарова, тоже выступающего с песнями, никак не скажешь, что ты недореализовался в литературе. Тиражи, премии, экранизации, поклонники и поклонницы, постоянные турне и встречи с читателями в полных залах, как у рок-звезды… Плюс к этому – гуманитарные поездки на Донбасс… Зачем тебе ещё профессиональные занятия музыкой? Чего такого дают песни, чего не могут дать романы и публицистика?
– Совсем другое ощущение контакта с людьми. Я люблю праздники, люблю единение, шум, состояние возбуждения и лёгкого опьянения. На встречах с читателями, знаешь, много замечательного происходит, – но вот таких ощущений точно не получишь.
Ну и потом я несколько подустал от своего писательского образа жизни, от своих, иронично выражаясь, проповедей, я думаю, у меня ещё целая жизнь впереди, чтобы отвечать на вечные вопросы. Я так много выступал как писатель, лектор и объяснитель всего на свете последние лет пять, – что меня начинает мутить уже от самого себя.
Петь, конечно же, гораздо приятнее и веселей.
«Русская планета» (24 апреля 2015; Серафима Терёхина)
– Про ополченцев что можете рассказать? Какое впечатление они произвели на вас?
