Наталья Иванова - Русский крест: Литература и читатель в начале нового века
Выразительным в этом отношении стало не столько решение жюри, сколько вручение премии «Русский Букер» за 2005 год.
Победителем стал Денис Гуцко, а председателем жюри был Василий Аксенов, с решением не согласный и демонстративно отказавшийся от своего участия в ритуале вручения.
Кто такой Денис Гуцко и какова его проза, знают и читатели нашего журнала – «Знамя» первым напечатало этого автора, отдав должное не столько веществу текста, сколько весьма острой и болезненной теме.
Так же, как и прозу Андрея Волоса (главы из книги, покамест лучшей у этого автора, – «Хуррамабад» – тоже были напечатаны в «Знамени» и в «Новом мире»).
Но тема и проблема неожиданно стали определять оценку.
Так работали и продолжают работать и другие новые прозаики новой социальности, рядом с вышеупомянутыми: Игорь Фролов, Роман Сенчин, Захар Прилепин, Герман Садулаев. К ним можно присоединить Сергея Шаргунова, Игоря Савельева из Уфы. (Вообще в мой список попали два прозаика из «уфимской литературной аномалии» – Игорь Фролов оттуда же).
Военно-социальная тема определяет востребованность прозы Аркадия Бабченко.
Что объединяет и что характеризует этих (и других, в мой список не попавших) писателей? Их частенько называют «новыми реалистами», но эту прозу лучше определить как реальную, а не реалистическую.
От классического реализма их отличает главное – поэтика. Они, как правило, не создают свою художественную реальность, как Лермонтов и Пушкин, Толстой или Достоевский, с героями которых мы сосуществуем как с более чем реальными, – они описывают существующую. С минимумом художественного преображения. И воображения. (Вот откуда, я полагаю, столь яростная реакция того же А. Бабченко на маканинский «Асан».)
Их проза вызывает в критике противоречивую реакцию – от безусловного приятия до безудержного отторжения. Как правило, с их текстами надо работать редактору – они недотянуты, недоделаны, недоформованы. Им надо прописывать недостающие элементы. Менять композицию.
Интересно, в какую «направленческую» сторону стало клониться это литературное явление, представленное, повторяю, писателями не одного поколения – от совсем молодых до вполне себе зрелых.
А клониться – и довольно сильно – оно стало в сторону левую. Гуцко с Прилепиным, Прилепин с Садулаевым, Садулаев с Сенчиным… И к этой цепи примыкают все новые звенья – Ирина Мамаева («Гай»), Наталья Ключарева («Россия: общий вагон»). Я, признаюсь, побаивалась встречи Германа Садулаева (с его чеченским происхождением и чеченской темой в прозе) и Захара Прилепина в подмосковных Липках, на Форуме молодых писателей несколько лет тому назад, – а они, напротив, сразу нашли общий язык и даже подружились.
Левизна сближает.
VII. О ГЕРОЕВ статье «Проекты будущего» («Зарубежные записки», 2009, № 3/19) Евгений Ермолин выдвинул свои соображения о путях русской словесности начала века.
Главных соображений у него два.
Первое: наша родина и есть наша русская литература.
Не могу не согласиться – только не считаю, что, живя вне России, утрачиваешь эту связь. Скорее наоборот.
В подтверждение этого своего тезиса Ермолин противопоставляет два ряда. «Даровитые, но зашедшие в глухой творческий тупик» – «швейцарец Михаил Шишкин» или «голландка Марина Палей». «Трудно даются новые вещи Юрию Малецкому»… Значит, жизнь вне географической России – в минус (особенно пикантно это соображение Ермолина выглядит на страницах нового толстого литературного журнала, возникшего в Германии – «Зарубежных записок»). А в плюс – Максим Свириденков, Ирина Мамаева, Александр Карасев, Захар Прилепин («сильные, бьющие в душу наотмашь слова»). Роман Сенчин (ему – особый комплимент за «героя») попытался отойти от «альтер-эго», «удивительный почти в каждом своем рассказе Дмитрий Новиков». Впрочем, как и все другие, знаки отличия получает и «сделавший уже немало Олег Павлов».
Второе: молодому писателю обязательно нужно ощущать «миссию», складывать «чаемое духовное пространство актуальной напряженности».
Я так думаю, что, как только новые «миссионеры» начнут складывать это «чаемое духовное пространство», тут народ от литературы вовсе убежит.
Критик, с одной стороны, ставит верный диагноз: «Общественная жизнь вырождается. <…> Социальные процессы и вовлеченные в них массы, увы, часто заурядны, банальны и ничтожны». Современный критик ждет спасения и «жизни», и «литературы» (одновременно, в одном флаконе) от нового «значительного героя». Что, так уж и значителен Евгений Онегин? Хлестаков? Печорин? Герой здесь – слово почти ироническое: Лермонтов описал в герое все пороки своего поколения…
«Значительный герой» – но не этой ли умозрительной фигуры требовали от Юрия Трифонова? Фазиля Искандера? Василия Аксенова? И даже – от стихов, от поэм, от поэзии в целом?
От советского прошлого в наследство остаются не только неизжитые иллюзии, но и вбитые уже в подкорку эстетические правила. Когда Трифонову предъявляли претензии – мол, герои его все какие-то маленькие люди, – он отвечал, что на знаменитейших фламандских натюрмортах изображены отнюдь не самые дорогие и лучшие фрукты, а так – свисающая с края стола кожура лимона, пара яблок… Меня даже трогает, что сегодня надо опять доказывать, что в искусстве важно не что, а как…
Вот это, кстати, и было, на мой взгляд, еще одним внутриэстетическим водоразделом этих лет: одни целиком и полностью сосредоточились на том, что, – а другие к содержанию не могли отнестись без как.
Небольшое отступление по аналогии – из современного кинематографа. Для вящей зримости. Тем более что речь пойдет о фильмах, в основе которых лежит литература. Проза.
И о двух режиссерах, эту прозу кинематографически воплотивших, «прочитавших»: Николае Достале и Алексее Германе-старшем.
У Николая Досталя в фильме «Петя по дороге в царствие небесное» (по повести М. Кураева, впервые опубликованной в «Знамени») – что. Судьба человека в условиях предоттепельной эпохи: цена жизни – копейка. Все ясно и четко, без нюансов, и очень наглядно.
У Алексея Германа в фильме «Мой друг Иван Лапшин» (в основе сценария проза Юрия Германа) – как. Как время – 30-е годы – проходит сквозь людей и как люди жертвуют себя времени.
Германовский кадр сообщает трагизм и глубину – и человеку, и времени.
Решение Досталя сообщает зрителю его идею, мысль, месседж, но изымает самой «картинкой» из идеи трагизм.
По своему воздействию, вызванному решением, фильмы не сравнимы. Хотя сопоставимы по сюжету. То же и с героем.
Нет «значительного героя» в той якобы исторической прозе о современной жизни – ни у Леонида Юзефовича («Журавли и карлики»), ни у Александра Терехова («Каменный мост»). Можно ли на этом основании ставить их ниже (по прозе) Дениса Гуцко, Захара Прилепина, которые выбирают героя «сильнее»?
Опять – перекинем дугу через век: «Мать» Горького или «Жизнь Клима Самгина» того же автора – где герой «сильнее», «значительнее» и какая проза глубже («как») выражает время («что»)?
Пристрастие к тому, чтобы судить о качестве литературы через выбор героя («значительного»), поддержано рядом критиков (с которыми, увы, эстетически смыкается и различающий оттенки Ермолин), продолжено в той же статье и разговором о поэзии.
Подводя литературе начала века предварительные итоги и ставя перед нею новые задачи, Ермолин первым делом упрекает стихотворцев в «тематической измельченности».
Приехали: герой прозы м ел ко ват, в поэзии – мелкотемье.
Что, поэзии нужен (для того чтобы попасть «в центр современных духовных борений») тематический сдвиг? в гражданственность? в сторону условной новой ГЭС (Саяно-Шушенской, да простят мой провокативный цинизм)?
VIII. ОБ ОЖИРЕНИИ. ИЛИ – ВОДЯНКЕЧто утрачено, и, боюсь, окончательно (за эти годы)?
Общие критерии. Каждый может объявить себя писателем, купив издателей, критиков, рецензентов. Издав книгу, можно купить рекламу на «Эхе Москвы», полосы в «Литгазете» и даже в «Новой», как показывает случай с А. Потемкиным, на обсуждении прозы которого сошлись А. Марченко и Н. Богомолов. Об Аннинском даже не говорю – он поучаствовал во всем проекте «критики».
Вот кого трудно, если не невозможно купить, – это читателя.
Но кому нужны эти общие критерии, возразят мне?
Как это ни парадоксально, в них заинтересованы прежде всего настоящие профессионалы – писатели. Для того чтобы окончательно не было утрачено и литературное мастерство. Угроза такого исчезновения существует.
Зайдем, например, с черного хода этого самого мастерства – с объема. В связи с тем, что прозаик перестал рассчитывать на журнальную публикацию, с того момента как она сделалась необязательна, проза заболела ожирением. Причем даже молодые, во всяком случае, не старые люди страдают: Александр Терехов («Каменный мост»), Дмитрий Быков, совсем молодой Сергей Самсонов («Аномалия Камлаева»). Объемы спровоцированы и учреждением премии «Большая книга»? Не будем преувеличивать влияния всяческих поощрений, но не будем и преуменьшать.
