Альфред Барков - Роман Булгакова Мастер и Маргарита: альтернативное прочтение
Идентичность ситуации, в которую попали Понырев и Дон Кихот в результате «лечения», особенно четко видна при сопоставлении следующих мест в романе и пьесе:
Понырев (в эпилоге): «бывшему поэту … все известно, он все знает и понимает. Он знает, что в молодости стал жертвой преступных гипнотизеров, лечился после этого и вылечился».
Дон Кихот (о надвигающейся смерти): «Я ее предчувствовал и ждал сегодня с утра. И вот она пришла за мной. Я ей рад. Когда Сансон вспугнул вереницу ненавистных мне фигур, которые мучили меня в помрачении разума, я испугался, что останусь в пустоте. Но вот она пришла, и заполняет мои пустые латы, и обвивает меня в сумерках»5.
В первом случае – «стал жертвой преступных гипнотизеров и вылечился», во втором – «вереница ненавистных фигур, которые мучили в помрачении разума».
Как видим, оба осуждают свои прошлые заблуждения, поскольку оба «вылечились». Теперь они оба – бывшие: бывший поэт и бывший рыцарь…
Давайте вчитаемся повнимательнее в последние строки пьесы:
«Антония (вбегает со светильником). Что делать, Сансон? Что делать?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сансон. Я сделать больше ничего не могу. Он мертв. Конец».
Страшная концовка: получается, что Сансон Карраско с самого начала понимал, что его «лечение» неминуемо ведет к смерти. Он выполнил свою миссию до конца с верой в правоту своего дела.
И это написано в 1939 году! Пожалуй, И. Рапопорт не совсем точен в одной детали: все-таки тогда смысл пьесы кто-то прекрасно понял и именно поэтому отказался от постановки.
Так что «явственный авторский голос» в пьесе « Дон Кихот » не только присутствует, но и позволяет понять смысл одного из этических пластов «закатного романа».
Примечания к 37 главе:
1. О.Д. Есипова. Указ. соч., с. 168.
2. И. Рапопорт. Михаил Булгаков у вахтанговцев. В сборнике «Воспоминания о Михаиле Булгакове». М., «Советский писатель», 1988, с. 363.
3. М.А. Булгаков. Пьесы. М., «Советский писатель», 1986, с. 484.
4. В.Г. Боборыкин. Михаил Булгаков. М., «Просвещение», c. 197.
5. М.А. Булгаков. Пьесы, с. 488.
Глава XXXVIII. Иммануил Кант против Левия Матвея ?..
В благородной вере Булгакова в закон справедливости есть наглядный недостаток: ее созерцательность, слабость, наивность. Не реальные способы борьбы за утверждение справедливости в отношениях людей проповедует Булгаков: скорее, он утешает себя, наслаждаясь ее сказочным, волшебным торжеством.
В.Я. Лакшин1Не мир пришел Я принести, но меч.
Иисус Христос2Рассматривая философские, этические и эстетические идеи, заключенные в романе, некоторые исследователи творчества Булгакова привлекают к анализу концепции и литературные источники, не имеющие к нему никакого отношения, оставляя в то же время без внимания тот факт, что в нем значительное место занимают идеи философа Иммануила Канта и тема «евангелиста» Левия Матвея. Поэтому представляется целесообразным рассмотреть идейное содержание романа, акцентируя внимание на тех концепциях, на актуальность которых в его тексте имеются прямые указания.
Иммануил Кант, внесший значительный вклад в развитие диалектического метода познания, в вопросах эстетики определял прекрасное как «незаинтересованное удовольствие», то есть, не зависящее от идеологических концепций; не ангажированное, если уж по-современному. И, уж поскольку в качестве своеобразного камертона для апробации тех или иных концепций нами с самого начала выбраны представители отечественной культуры, то для иллюстрации этого кантовского положения стоит привести мнение И. Бунина (в записи его супруги): «Мы заговорили о Короленко. Ян возмущался его ролью: – Разве художник может говорить, что он служит правде, справедливости? Он сам не знает, чему служит. Вот смотришь на голые тела, радуешься красоте кожи, при чем тут справедливость?»3. Такое же отношение к «незаинтересованному удовольствию» просматривается и в позиции О. Мандельштама.
Высшим видом искусства Кант считал поэзию, поскольку только она возвышается до отображения идеала. В связи с этим следует отметить, что на протяжении всей работы Булгакова над романом в его фабуле просматривается тема поэта: в ранних редакциях Мастер фигурирует как поэт без имени; когда же этот образ обрел свою окончательный форму, роль поэта была отдана Бездомному.
Исходным постулатом этики Канта является убеждение в том, что всякая личность – самоцель, а не средство для осуществления каких бы то ни было задач, пусть даже задач всеобщего блага. Этот тезис был совершенно неприемлем для Системы, в цели которой входило создание человека-винтика; насколько добротно была решена эта задача, видно по приведенной выше выдержке из работы В.В. Петелина, безусловно ставящего государственность выше интересов личности.
Говоря о религии, Кант полагал, что, несмотря на невозможность ни доказать, ни опровергнуть существование Бога, верить в него необходимо, поскольку только на основе веры можно соотнести требования нравственности с фактами царящего в жизни зла.
Нетрудно видеть, что основные положения философии Канта – отделение эстетики от идеологии, приоритет личности над всеми другими ценностями, религия как основа нравственности – явились главной мишенью сталинщины и расценивались как пережитки буржуазной идеологии; им противопоставлялись такие понятия, как «пролетарский гуманизм» (шариковское «отнять и разделить», например), «социалистический реализм», «классовое сознание» и т.п. Поэтому для определения отношения Булгакова к главному герою своего романа, а также к его прототипу, необходимо учитывать, что в 1917-1918 годах в «Несвоевременных мыслях» Горький отстаивал именно те принципы, которые были заложены в этике и эстетике Канта. Поэтому упоминание об этом философе на первых же страницах романа дает возможность оценить его содержание с точки зрения борьбы вокруг гуманистических принципов, которые Горький отстаивал в «Несвоевременных мыслях» – «рукописях, которые не горят», и которые он же на последнем этапе своей жизни громил как «буржуазные», присущие «различным Хэмингуэям».
Осуждение в романе как «мастеризации» литературы, так и отменивших гуманистические ценности пособников сталинского режима просматривается четко. В этом отношении интерпретация в романе концепций Канта понятна. В то же время, показанная в «московских» главах борьба с его идеями происходит на фоне звучащей рефреном максимы Иешуа «Все люди – добрые», которая, проявившись в конечном счете в прощении преступлений, приводит к трагедии. При этом в качестве негативного фона угадывается и «козлиный пергамент» – ведь явно же не случайно единственным персонажем из «ершалаимской» части романа, действующим и в «московской», является Левий Матвей, появляющийся там, к тому же, в самый кульминационный момент. Поэтому необходимо выяснить суть антагонизма между идеями Канта и «логиями» Левия Матвея.
Вывод, что под «козлиным пергаментом» подразумевается нечто иное, чем Евангелие от Матфея, вытекает из того факта, что ответ на вопрос, какую из двух противоречащих друг другу концепций Евангелия от Матфея («Не противься злому» – 5-39 и «Не мир пришел Я принести, но меч!» – 10-34) отстаивает Булгаков, подается в романе практически открыто – конечно же, вторую. И не только из-за ясно показанной трагедии по причине «всепрощенчества» и смирения. Казнь барона Майгеля воспринимается читателем как справедливая, направленная против пособников режима акция; так же воспринимаются и учиненный подручными Воланда разгром в номенклатурном магазине и стоящей на службе у Системы писательской организации, призыв построить ее новое, лучшее здание… Здесь трудно согласиться с мнением о созерцательности, слабости и наивности веры Булгакова в закон справедливости; помилуйте – писатель, рискуя жизнью, в самый разгар сталинского террора призывает на страницах своего романа к активным методам борьбы с режимом – какая же это созерцательность?!
И все же отрицательное отношение Булгакова к «Не противься злому» полной ясности в разгадку содержания романа не вносит.
Давайте попробуем получить ответ путем выяснения авторского отношения к присутствующей в романе теме милосердия. В этом вопросе обнаруживается явный парадокс: с одной стороны, Пилат прощен отступником Мастером, перечеркнувшим лживой концовкой своего романа то, что им было создано раньше; с другой – разрешение на это дано самим Иешуа, но не персонажем творения Мастера, а уже вышедшим из рамок «романа в романе» и зажившим собственной жизнью, то есть, как бы реальным Христом; это, казалось бы, должно легитимизировать решение Мастера. Однако позиции Иешуа откровенно противопоставляется подчеркнуто негативное отношение Воланда, который не только отказывается принимать подобные решения, но и демонстрирует свое неодобрение к проявлению такого милосердия: «Остается обзавестись тряпками и заткнуть ими все щели моей спальни. Я о милосердии говорю… Иногда оно совершенно неожиданно и коварно пролезает в самые узкие щелки». Да и эпизод с детоубийцей Фридой как будто бы подтверждает, что «немилосердие» Воланда по сути более милосердно, чем позиция Иешуа. Последнее особо подчеркивается пассажем о степени вины Фриды и совратившего ее хозяина кафе:
