Капитолина Кокшенева - Русская критика
И словно внутренний спор со столичным театром стала вести омская «Галерка». Режиссер В. Витько, показавший на фестивале «Во всю Ивановскую» (инсценировка произведений В.Крупина) предложил нам совсем иной взгляд на народ: вместо грязного и немытого, дикого и безумного он вывел на сцену чистых, в ослепительно белых рубаха, мужиков, дышащих очарованием молодости девушек, серьезно размышляющих о себе и жизни стариков. Красив сельский народ! — тут главная утвердительная идея В.Витько и его «Галерки». И правда, спектакль поставлен с праздничным размахом: тут и синий фон декорации создает ощущение простора и воли, тут и хореография купальских праздничных игр, и обряды, и песни-хороводы (правда не всегда понятно, зачем вдруг поются казачьи песни и городские романсы у вятского Крупина?), и даже оживший мертвец как олицетворение деревенских страшилок. Но…в этой зрелищной праздничности, к этой эстетизированной народности трудно было сосредоточиться на слове: диалоги между героями (речь крупинских героев всегда отмечена отменным юмором) не сцеплялись в драматургию. Спектакль, в сущности, оказался лишен подлинного драматического напряжения, композиционной стройности, а потому и важные мизансцены, например, диалог между дедом Костей и внуком, быстро забывались, захлестнутые игровой и веселой стихией спектакля. Владимир Витько коснулся многих тем, важных для нас, сегодняшних — сказал о красоте отношений девушек и парней, и о том, что между дедами и внуками возможно понимание, а не конфликт, и в споре стариков подчеркнул устойчивость и крепость характеров, но… все же некоторая лубочность и гладенькая эстрадность словно бы снимают серьезность вопроса о русском народе, который так стремительно вымирает. Да простят меня режиссеры, но ни с «черненьким народом» Геннадия Шапошникова, ни с «беленьким народом» Владимира Витько я не могу согласиться. Он, живой-то наш народ — другой. Он — у Федора Абрамова или у Бориса Агеева, нашего современника. Но это уже — литература. И пока театр вспоминает о такой полнокровной литературе крайне редко.
Ни у кого из критиков, участвующих в фестивальной программе, не было возможности посмотреть весь репертуар. На «круглых столах», куда мы все вместе сходились, коллеги отмечали яркий спектакль Узбекского национального драматического театра «О, женщина», выстроенный в стиле национальной этики; хвалили Кемеровский областной театр кукол и Кемеровскую драму, с симпатией отнеслись в Томскому театру юных зрителей, чаще всего подчеркивая в их спектаклях доброту, что так важно, если твой зритель — дети и подростки. Алексей Локтев и Александра Равенских — московские артисты — внесли спектаклем «Последняя любовь Достоевского» важный вклад в фестиваль: ведь их спектакль полностью опирался на качественное и горячее, страдательное и глубокое слово русского национального гения. И нельзя было не удивиться тому, что Геннадий Шапошников, в зачине фестиваля представивший буйный спектакль «Роман без ремарок», в конце фестиваля показал совсем иной в тональности и стиле спектакль. В Иркутском академическом драматическом театре им. Н.П.Охлопкова, куда Шапошников приглашен главным режиссером, он поставил «Встречи с адмиралом Колчаком» (пьеса С.Остроумова). Пристрастие театра к Колчаку совершенно оправдано — ведь его трагическая судьба завершилась в Иркутске, но далеко не все иркутяне знают историю жизни, борьбы и смерти этого незаурядного человека. Спектакль получился, на мой взгляд, взвешенным и достойным: даже матросы в бунте против своего адмирала показаны не карикатурно, но в ту должную меру, когда авторитет Колчака все еще способен превысить любые указы сверху. Возможно, что драматургической чистоты и ясности спектакль в ту, «прогонную», пору еще не достиг — но эти трудности связаны с самой задачей все строить вокруг главной фигуры Колчака. Отсюда неизбежно словно бы параллельное время существует в спектакле: двигаясь вперед, драматург вынужден возвращаться в прошлое своего героя. Колчак Николая Константинова величественен и прям, несколько статуарен и жестко-старомоден. И если старомодность, чин отношений с людьми выглядят ностальгически-милыми, то излишняя сдержанность в отношениях с возлюбленной сушит спектакль. Изящно выполнены женские роли спектакля (Н.Анганзоровой, Я. Александровой и др.). И так актуально звучат в спектакле многое реплики и диалоги: «Вы проболтаете Россию», — говорит Колчак, рыцарь чести, Керенскому. Времена приходят и уходят, а человеческие типы повторяются в истории, которая часто нас «ничему не учит»… Нельзя не отметить и прекрасной сценографии Виктора Герасименко — она действенна, вживлена в плоть спектакля, создает атмосферу то волнения и тревоги, то суетливой многолюдности, то тишины, таящей в себе угрозу и конфликт. Сценография этого спектакля, пожалуй, была лучшей на фестивале и благодаря именно ей некоторая монотонность драмы снимается, оживляется. Геннадий Шапошников, как выяснилось, может быть кардинально-разным. Но что же все-таки по-настоящему его? За что болит его человеческое сердце? Где его личные ценности, которые почему-то стало принято глубоко скрывать?!
Я обещала вернуться к В.Сигареву — одному из представителей нынешней новой драмы, которого сегодня ставят часто, и пьесы которого не раз получали премии. На иркутский фестиваль его «гипнотический сеанс в двух действиях» «Детектор лжи» привез театр драмы и комедии на Камчатке. Некоторые критики, приглашенные на фестиваль, спектакль хвалили в том смысле, что он получился ярким, и даже словно бы лучше и аккуратнее, чем само сочинение драматурга. Другие вели речь больше о драматургии, чем о спектакле. Поскольку Сигарев сегодня стоит на «передовых рубежах» новой драмы, то естественно попытаться понять — что же защищается на этих рубежах, какое «новое слово» говорит нам молодое поколение драматургов? Собственно задача такого понимания — одна из важных для иркутского вампиловского фестиваля. И совсем не случайно разговор о современной драме закончился решительными действиями: в Омской драме открывают вновь лабораторию драматургии, о том же, о собирании и воспитании драматургической русской школы, размышляют и в Иркутской драме. Ведь от того, какой она будет, зависит самым прямым образом и будущее самого вампиловского фестиваля, его качественный уровень.
В.Сигарева кто-то на дискуссии о современной драматургии щедро одарил, назвав «продолжателем традиций Вампилова», с чем трудно согласиться. Масштаб человека у Вампилова и в «Детекторе лжи» принципиально различен, а качество языка — просто несопоставимо. Корявый, неправильный и примитивный язык сигаревских героев при всех оговорках, что это — якобы «живая речь», слышится мертво-книжным. Когда-то Станиславский говорил, что буквально грязная тряпка на сцене ничуть не добавит никакого правдоподобия и жизненности — настоящему художнику все равно будет нужен образ грязной тряпки. У Сигарева наоборот — язык берется в своем простейшем назначении — в основном язык бранный, слова низко-оскорбительные, хамские. Его герои (муж-алкаш, и жена-санитарка — из «низов» общества) едят поедом друг друга давно и привычно, но и ловкий театральный трюк с гипнотизером (под гипнозом оба они «говорят правду) ничего никогда не изменит, несмотря на оптимистический финал — гипнотизер запрограммировал их на все хорошее («любите друг друга»). Вообще «хорошее» у Сигарева категорически невозможно и не нужно, выглядит резонерством, так как собственно почвы для этого «хорошего» нет никакой.
Вампиловские пьесы можно читать и перечитывать, обдумывая много раз, находя все новую и новую глубину в воплощенной им жизни на сцене. Сигаревскую пьесу читать скучно — в ней преобладает бытовой план, в ней чернушен не только быт, но и человек принципиально-отвратителен («скатинюга, паразит, тварь ползучая, изверг, фашист, скотина, гад» и т. д. — говорит жена о муже, а у нас нет оснований считать, что он не таков, как, впрочем, и о ней говорится примерно тоже самое). Такой театр сегодня принято называть «театром социального жеста», который якобы нам напоминает, что «состоим» мы «не только из любви, но и из желчи… зависти», что «занимаемся мы» и политикой, и сексом (в равной степени). Но никакого убедительного радикализма, никакой провокативности (чем хвастается современный театр, определяя сущность спектакль в виде слоганов — «секс и патриотизм», «секс, деньги, политика») я тоже не обнаружила в сигаревской пьесе. Играй ее хоть прямо — как «протест», или, перевернув на голову, — откровенно невсерьез, сверхтеатрально, будет все тоже — очень удешевленное представление о человеке. И это — болезнь современной культуры вообще, так что Сигарев просто идет в многочисленной толпе «новых художников», делая, в сущности, «что и все». Странно, но разговоры о «свободной личности» в основном ведутся в русле артикуляции табуированного: показывают «сцены в туалете», где на стенах герои «рисуют члены» и считают это выражением «новой правды»!? Выводят на сцену героев, как Сигарев, инфантильных или архиагрессивных до полного кретинизма и считают это вершиной психологизма. Конечно же, есть в человеке и физиология, и много в нем гадостного, но все же «гадостное в человеке» не то же самое, что «мерзость человека» как такового. Последнее утверждение («человек — нижтожный гад») и является самой отвратительной клеветой на человека. И потому именно на вампиловским фестивале невозможно принять прозвучавшее чье-то утверждение, что «постоянный суд над собой разрушителен для человека». Как может быть «разрушительно» нацеленное действие на понимание себя самого? на мир, что тебя окружает? Разве не тем ли «болел» сам Вампилов, в поисках подлинного в человеке, в поисках победительной силы веры в красоту и изначальное благообразие человека?
