Наталья Иванова - Русский крест: Литература и читатель в начале нового века
Нельзя не отметить в телекартинке и явных следов влияния – многократного просмотра авторами «Последнего метро» Франсуа Трюффо, «Конформиста» Бернардо Бертолуччи и тому подобных замечательных фильмов из «той» жизни, времени европейской ночи под фашистским игом. Вся эта красота преданности, изящества, стильности (К. Денев у Трюффо), изысканность стиля, в котором гнездится предательство (Л. Трентиньян у Бертолуччи), требуют головокружительного режиссерского и актерского таланта при решении сверхзадачи, «послания». А здесь? Что решается в резонерствующих монологах? В картонно-плоских фигурах? В статичных сценах?
Увы, нам есть с чем сравнивать – не только с «подлинником» Солженицына или Булгакова, но и с великими, не побоюсь этого слова, шедевральными кинорешениями. А сегодня мы вместо слоеной начинки получаем фантик фабрики «Красный Октябрь». Печенье «Большевик». Зефир в шоколаде, как его «Шармэлью» не величай.
Но.
Если по поводу телеверсии «Мастера и Маргариты» я могу ворчать, и даже весьма снисходительно, – что же делать, если и требуемых денег на съемки не хватает, да и на глубокую интерпретацию сегодня не все актеры и актрисы внутренне готовы; то по поводу «В круге первом» ворчать мало – здесь уже не проблема иллюстрации наших читательских представлений (лучше или хуже, как у В. Бортко), а покушение (вольное или невольное) на драматический смысл книги Солженицына – и, более того, на смысл нашей трагической истории.
Ну хорошо. То есть ничего хорошего.
А обаяние? Ведь он такой обаятельный, этот сталинский стиль.
Об этом, кстати (но не только об этом, я надеюсь, поскольку, как и в случае с телефильмом по роману Александра Солженицына, я имела дело с половиной – условно – «продукта»), и роман Василия Аксенова «Москва-ква-ква». Его персонажи въезжают в только что отстроенный высотный дом на Котельнической набережной, на перекрестье Яузы и Москвы-реки (на восемнадцатый этаж – мой этаж!). Там поселяется юная красавица Глика (от Гликерья), дочь весьма засекреченного академика-физика; туда въезжают писатель Кирилл Смельчаков (во многом – привет К. Симонову, несмотря на авторскую разводку персонажей с реальными фигурами) и летчик Моккинаки (между прочим, это у нас в высотке жил реальный летчик Коккинаки, с которым, как и с артистами П. Алейниковым и Т. Шмыгой, гроссмейстером В. Смысловым, скульптором Никогосяном и другими VIP-ами я постоянно сталкивалась в обитом красным деревом лифте – по дороге в школу, из школы, а также на свидания с сыном вице-президента Академии художеств, обитавшим на двенадцатом этаже; он учился в 9-м, а я в 8-м классе 99-й школы; это все уже было, правда, в хрущевские времена). У Аксенова – радости первого секса, пирушки, захватывающие полеты, загранкомандировки и т. п. (На 4-й странице обложки журнала – лихая обнаженка на фоне высотки: наш скромный толстожурнальный намек на глянцевую культуру.) Вряд ли только ради этого Аксенов сел бы за новый роман (похожий на сценарий для нового телесериала) – почитаем дальше… Пока любование стилем этой самой повседневности – это единственное, что можно вычитать.
Итак, эстетическая реабилитация сталинской эпохи уже произошла: сей вывод подтверждается многими существенными культурными фактами, текстами и телепроектами, авторы которых отнюдь не сталинисты.
В телеверсии «Мастера и Маргариты» самый привлекательный персонаж – не слабосильный Мастер, не статичная Маргарита, не умнеющий на глазах Бездомный (отмечу, кстати, что актерская работа Галкина – из лучших). Самый обаятельный и привлекательный – это Воланд (и по режиссерской концепции, и по исполнению роли О. Басилашвили, в чем-то повторившего «рисунок» личности Г. Товстоногова). Довольно обаятельным – пока – получился и товарищ Сталин в исполнении И. Кваши. Вспоминаю великолепно сыгранного М. Сухановым Сталина в «Детях Арбата» (шерстяной платок, больное горло, птичка). Напомню, что рейтинг данной исторической фигуры (поданным социологических опросов Левада-Центра) зашкаливает за 50 %. Думаю, что эстетическая реабилитация эпохи сыграла в этом свою несомненную роль. И последнее.
За несколько лет до появления романа Аксенова француженка Анн Нива (Anne Nivat), корреспондентка газеты «Либерасьон», если кто не помнит – известная своими репортажами «изнутри» воюющей Чечни, прекрасно владеющая русским, издала свою книгу о высотке в Котельниках, составленную из десятков интервью, взятых ею у представителей разных «слоев» высотного населения: от консьержки до генеральской вдовы. Очень любопытная и полезная книга, интересно было бы перевести и издать ее параллельно с романом Аксенова. А эпиграфом к изданию поставить частушку глубоко советских времен:
Я живу в высотном доме,
Но на первом этаже.
Сверху видно область Коми,
Нам же только чью-то жэ.
А еще напоминаю, что в этом году (и именно в январе) существенный для русской литературы юбилей: исполняется ровно тридцать лет с момента публикации повести Юрия Трифонова «Дом на набережной» («Дружба народов», 1976, № 1).
То, что происходит сегодня в нашем культурном пейзаже, заставляет задуматься над вопросом: ну и на что они потрачены?
Разбор подарков
Среди писем Бориса Пастернака, подготовленных Е. Б. Пастернаком и Е. В. Пастернак, напечатанных в новом одиннадцатитомном собрании сочинений, выпущенном издательством «Слово», полностью обнародовано послевоенное письмо И. В. Сталину.
«Дорогой Иосиф Виссарионович.
Я с семьей живу временами довольно трудно. Мы получили когда-то скверную квартиру, самую плохую в писательском доме, и неналаженность жизни в ней сама влечет к дальнейшим ухудшеньям. Так, когда я во время войны уехал на несколько месяцев к эвакуированной семье из Москвы, в квартире, как наихудшей в доме, расположилась зенитная точка, и вместе с обстановкой в ней погибли работы и архив моего покойного отца, академика Л. О. Пастернака, недавно скончавшегося в Оксфорде. Приблизительно в это же время у нас умер двадцатилетний сын от костного туберкулеза, нажитого в той же квартире, очень сырой.
Я два года тому назад писал об этом В. М. Молотову. Очень быстро по его распоряжению явилась комиссия от Моссовета, признала помещенье непригодным для проживанья, повторила посещенье и тем дело ограничилось. Я никого не виню, новых домов мало, и естественно, что квартиры достаются только людям чрезвычайным, крупным служащим и лауреатам. Устроиться в бытовом отношении в городе пока для меня мечта неосуществимая, и я к Вам не с этими тягостями, потому что никогда не осмелился бы докучать Вам ничем неисполнимым. Моя просьба проще. Она, как мне кажется, удовлетворима и справедлива.
Я пять лет работаю над лучшими произведениями Шекспира, и, судя по некоторым откликам у нас и за границей, не без удачи. Не может ли Комитет по делам искусств намекнуть театрам, что в отношении этих пьес они могут довольствоваться собственным вкусом и ставить их, если они им нравятся, не ожидая дополнительных указаний, потому что в театрах, да и не только в них, шарахаются всего, что живет только своими скромными силами и не имеет несколько дополнительных санкций и рекомендаций. Так было в Московском Художественном Театре с Гамлетом, дорогу которому перешла современная пьеса „Иоанн Грозный“.
Поддержка театров явилась бы для меня большим облегчением. Жить одною текущей работой возможно, но трудно. Мне давно за пятьдесят, зимой у меня от переутомления болела и долго была в бездействии правая рука, так что я научился писать левой, у меня постоянно болят глаза. Мне очень совестно беспокоить Вас пустяками, я годы и годы воздерживался от этого, пока был жив Александр Сергеевич Щербаков, который знал меня и выручал в крайностях.
Дача в Переделкине.
25 авг. 1945 г.»
Письмо поразительно полным чувством собственного достоинства, хотя и является ни чем иным, как развернутой просьбой.
Так пишут не верховному диктатору, которому только что мир поклонился, – так пишут заявления в жэк. Главному инженеру. Хозяйственнику. Исполнительному директору Литфонда. Не знаю еще кому – из того же разряда.
Никаких поклонов, комплиментов, ни слова о политике, ни звука об окончании войны; ни литавр, ни петард. Абсолютное чувство знания того, что «мне» положено. И еще – об интересном.
Только после письма Сталину, на следующий день 26-го, он пишет письма об оказании поддержки издания его переводов шекспировских пьес в Гослитиздате А. А. Фадееву и К. А. Федину.
Пастернак прекрасно понимает, кто в жэке начальник. И действует в единственно верной последовательности.
А ведь с «Гамлетом» связана широко известная тогда в узких кругах история: на приеме в Кремле Сталин подошел к Ливанову, а его черт дернул спросить у вождя, как, мол, лучше играть Гамлета. А эту пьесу о расслабленном неудачнике вообще ставить не надо, – по слухам, ответил вождь, тем самым остановив на несколько лет возможные интерпретации.
