Наталья Иванова - Русский крест: Литература и читатель в начале нового века
Дискуссию, правда, после демонстрации на семинаре по видео польская сторона разворачивать не стала. Сам автор фильма на семинар не пожаловал, сославшись на болезнь. А переводчики, так хорошо отработавшие всю встречу, переводить фильм отказались напрочь, дипломатически сославшись на плохой звук.
Как реагировать прикажете? Грудью вперед – мы не такие, у нас и то, и се – одним словом, Russia! Но ведь кричать не дискутировать – на свободу творчества покушаться. Ограничивать свободу художника. Не лучше ли великодушно промолчать – в том числе и про ущемленный провинциализм иных интеллигентов бывших имперских окраин, что до сих пор не придут в состояние себя-самих-больших-самостоятельных, от «русской души» (и ее порывов или пороков) не зависящих?
В случае с мрачным ретроградом, молодогвардейским критиком и в случае со светлым и прогрессивным польским режиссером действует один и тот же ржавый б/у механизм: «свои» дорогие-близкие против «чужих» – врагов и нелюдей. (Заикнись об этом удивительном сходстве, поставь их в единый ряд – вскипят оба.) Но сегодня не столь существенна разница, сколько близость. И оба не только угождают своей специфической аудитории, соответствуют ее ожиданиям, но отвечают за последствия (а вот этого-то они совсем в толк взять не хотят). За Александра Копцева именно М. Любомудров со всей своей пожилой гвардией и должен ответить – как Т. Ленгрен изделием рук своих отвечает за длинноруких польских отроков, что настроены на определенные действия по отношению к своим российским ровесникам.
К чему я все это пишу? Уж точно – не к морали взывая. Уже навзывали. Тот, кто не любит евреев – и прямо или косвенно, как «Молодая гвардия», разделяет фашистские взгляды и убеждения, – не перекует геббельсовские мечи на христианские орала из-за моих аргументов. Того, кто не любит русских, не переубедишь упреками и напоминаниями/воспоминаниями о книгах Анджея Дравича и Виктора Ворошильского, посвященных русской литературе, об их замечательных переводах; о «Бесах» Анджея Вайды – в Кракове и Москве; о филологических исследованиях многочисленных польских русистов – от Алиции Володзько до Гжегоша Пшебинды. Моралью и упреками дела не поправишь.
Но… назначать государственный праздник на 4 ноября, как день антипольский (в подтексте), значит провоцировать развитие национализма в его наиболее отвратительном, военно-государственном виде. Так что лучше оставить в государственных «святцах» праздники Нового года, Рождества и Пасхи. Еврейской, католической, православной. С которыми поздравляю всех своих друзей польского, еврейского и русского происхождения. Невзирая ни на какие гадкие глупости.
Гламурно-глянцевая революция уже произошла
Гламур и глянец раздражает – особенно в сравнении с принципиальной скромностью, если не сказать – вынужденной бедностью оформления, принятой в качестве хорошего тона интеллектуальной литературой. Это французским интеллектуалам невозможно представить издание своей продукции иначе как в книжечке с белой обложкой и черно-красным шрифтом, украшенной ма-а-аленьким издательским значком-булавкой. У нас же – своя историческая судьба: если не гламур и не глянец, то хотя бы абрис голой задницы с прибавлением кричащих анилиновых красок. На антигламур способны немногие. Да и надо ли этим двоюродным братцам, гламуру и глянцу, сопротивляться?
Глянец – эстетика бедных. Дешевая в изготовлении, китчеобразная подделка красоты.
Гламур – эстетика нуворишей.
Но революция, которая произошла в культуре нашей повседневности, объединила их в сдвоенном эпитете: гламурно-глянцевая.
Тиражи «глянцевых» и «гламурных» изданий сопоставимы с тиражами толстых литературных журналов рубежа 80—90-х годов. Отсюда вывод: значит, они соответствуют тем культурным изменениям, которые в обществе уже произошли. Пока боролись идеологии неопатриотизма и либерализма, победила демократия в лице глянцевого журнала «Семь дней». Его главный редактор недавно была награждена весьма крупной премией правительства РФ – есть за что: журнал задает не программу ТВ, а программу – и очень конкретную! – обыденной жизни. С перспективой на предстоящую неделю. Остров стабильности в бушующем море!
Глянец – блестящее покрытие тиражируемой картинки, постоянно воспроизводимой ТВ: в рекламе, в клипе, в сериале (мелодраматическом либо комедийном). Глянец гримирует изображение, и так уже выделанное, представленное в определенном ракурсе. Глянец – красота для бедных. Помните – «Купи себе немножечко ОЛБИ»? Купи себе глянцевый журнал (дешевый или подороже, уж у кого как получится) и получи немножко (на свою сэкономленную для потребления культуры трудовую копейку) глянцевой жизни. По этому элементарному принципу делаются большие деньги – многотиражное издание, как и супермаркет с быстрым движением товара, дает свою сумасшедшую прибыль.
Как бы и кто с ним ни боролся, глянец непобедим: он обливает лаком любой предмет, режиссерски поставленный в центр непосредственного внимания.
В советское время глянец осуждался, именуясь «лакировкой»: лакировкой действительности. Это был шизофренически двойной самообман соцреализма: лакируя жизнь, осуждать лакировку. Глянцевые репродукции в «Огоньке» тиражировали глянцевую эстетику (сейчас еще жив и действует ее монстр-представитель – художник Александр Шилов). Во всех северных русских избах, в которых я побывала в фольклорных экспедициях, стены украшались этими вырезками – в углу икона, теплится лампадка, вышитое полотенце – и глянец. Сейчас в широкой храмовой продаже – глянцевые иконки. Вкус? Если вкус, то народный. Лубок – тот же глянец, но из-за исторического расстояния, из-за дистанции лубок освещен другим зрением, приемлем, забавен, украшает интерьер интеллектуала.
А русская литература – что ж, литература идет своим особым историческим путем: сегодня она противопоставила глянцевой эстетике производственно-любовный роман отечественного производства. Рожденный, как Афродита из морской пены, из глянца и гламура… Хотя бы модная ныне, из Жуковки вышедшая Оксана Робски, описывающая перипетии жизни весьма состоятельных персонажей отнюдь не через гламурно-мурмурные сюжеты.
Олег Чухонцев при вручении ему еще не гламурного «Триумфа», а весьма скромной премии журнала «Знамя» рассказал о своем очередном посещении Дома книги на Новом Арбате. На вопрос о том, где продаются толстые журналы, ему указали на стенд с «Cosmopolitan», «Vogue», «Harper's Bazaar» и пр. Эти журналы «варварски» вытеснили толстожурнальную культуру (эта перспектива обсуждалась еще на «круглом столе» в «Литгазете» 4 декабря 1996 года) – она ушла из продаж, из сознания читающей публики. Но гламур/глянец не случайно, тайно проникая сквозь железный занавес, ввергал советских людей в состояние нарушителей всех запретов, как этических, так и эстетических. Гламур и глянец – не варвары. Гламур и глянец – проводники новой культуры, агитаторы и пропагандисты («ой, Вань, такую же хочу…»). Гламур и глянец не только повествуют о «звездной» жизни и развивают покупательский спрос. Они – проводники образа жизни, прежде всего – чистоплотной, гигиенически и телесно совершенной жизни, в которой нет места болезни и смерти: на их месте – красивые «уходы». Гламур и глянец не просто переносят человека в мир мечты (не только потребительской). Настя в пьесе «На дне» рыдала над вымышленно-присвоенной книжно-гламурной судьбой, в одно и то же время и разрывающей, и утешающей ее душу, – и это наивное потребительское сознание, изначально, от природы лишенное радостей высокой культуры, не надо презирать. Если гламур и глянец способны преобразовать агрессивную энергию в энергию, направленную на выбор потребления, – да ради бога.
Да, именно это и есть, пожалуй, одна из самых важных черт гламура и глянца: их неагрессивность, их способность психологически адаптировать человека к новой ситуации и даже новой (для него) цивилизации. Глянец предлагает определенные модели, рецепты поведения – другое дело, что людям высокой культуры они «вкусово» неприятны. Просто у нас сегодня все так перепуталось, что предназначенное определенным слоям населения потребляется совсем другими, и наоборот. Люди фактически без средств существования посещяют симфонические концерты, выкручиваясь, гоняются за дизайнерскими вещами (а то и сами их создают), а богатейшие из богатых безвкусно «оттягиваются» в Куршевеле, потребляют пищу в рвотных интерьерах дорогих московских ресторанов. Чем дороже, тем дешевле – это про нас, про наши бешеные деньги.
Аристократии и аристократического художественного духа нет, а демократия безвкусна по определению. Не думаю, что Сталину нравилось, как звучит скрипка Ойстраха; не думаю, что Брежнев плакал от рихтеровской нюансировки; но советский номенклатурный концерт был немыслим без высокой культуры. (Советская власть поддерживала иерархию культуры, установленную Сталиным; Хрущев «осадил» тех, кто пытался ее нарушить; Брежнев, как человек инерции, ее ритуализировал.) Сегодня на концертах МВД, до сих пор ритуально чтимых и начальством, и населением, припадающим к телеприемникам, эстетической вершиной высится Кобзон, а не Рихтер, здесь поет Лариса Долина, а не Вишневская.
