Альфред Барков - Роман Булгакова Мастер и Маргарита: альтернативное прочтение
«И не успел Николай Иванович опомниться, как голая Гелла уже сидела за машинкой, а кот диктовал ей:
– Сим удостоверяю, что предъявитель сего Николай Иванович провел упомянутую ночь на балу у сатаны, будучи привлечен туда в качестве перевозочного средства… поставь, Гелла, скобку! В скобке пиши «боров». Подпись – Бегемот».
Пишущая машинка в булгаковском описании фигурирует и в «Театральном романе» – там ею виртуозно владеет Поликсена Торопецкая, в образе которой легко угадывается О.С. Бокшанская. С этой точки зрения «Театральный роман» можно рассматривать как один из «ключей» к раскрытию содержания и образа вампира Геллы.
А ведь то, что под диктовку Бегемота печатала Гелла, в действительности, в буквальном смысле дословно, печаталось в июне 1938 года на квартире Булгакова. И эту последнюю машинописную редакцию романа «Мастер и Маргарита», включая и этот самый пассаж, печатала под его диктовку Бокшанская. О себе?..
Третье. Одновременно с диктовкой Ольге Сергеевне текста романа Булгаков в письмах своей жене в Лебедянь подробно комментировал ход работы и все, что было с этим связано.
В этих письмах о Бокшанской упоминается как о «Sister-in-law» (свояченице), просто как о «Sister», иногда в сокращенном виде – как о «Sist» или, как в данном случае, просто как о «S»5. В тех же письмах встречаются и другие обозначения сестры Елены Сергеевны – в частности, на испанском языке – «куньядь» – только почему-то, вопреки канонам кастильского произношения, с мягким «д» в конце слова и без обязательного окончания женского рода «а», – явно же рассчитывая вызвать таким образом определенные ассоциации у русскоязычного адресата. О том, что в одном из его писем личность Немировича-Данченко обыгрывалась в связке с образом Воланда, отмечено в предыдущей главе. Аналогичный момент имел место и в отношении Бокшанской (письмо от 14-15 июня):
«Обедать вместе с компанией – нет! нет! А с S. – даже речи быть не может. Пусть Азазелло с S. обедает!»6
Не правда ли, весьма занимательно, что в сознании Булгакова коллизии с окружающими его людьми переплетаются с персонажами романа, и они составляют как бы одно целое. Нет, не забыл Булгаков о Гелле, никак не мог забыть. Просто он не мог отпустить ее с Воландом – иначе кто бы заканчивал перепечатку романа?..
Конечно, Булгакову было не до шуток. И нельзя не признать, что его отношение к свояченице было настолько негативным, что ее просто трудно вообразить в ситуации, в которой вся воландовская компания после «разоблачения обманов» стала выглядеть вполне благородно, пусть даже во всегда обманчивом лунном свете. Гелла – единственный персонаж из свиты сатаны, для пощады которого у Булгакова просто не поднялась рука.
Для характеристики этого отношения приведу лишь отдельные выдержки из булгаковских писем.
«Со всей настойчивостью прошу тебя ни одного слова не писать Ольге о переписке и сбое. Иначе она окончательно отравит мне жизнь грубостями, «червем-яблоком», вопросами о том, не думаю ли я, что «я – один», воплями «Владимир Иванович», «Пых… пых» и другими штуками из ее арсенала, который тебе хорошо известен.
А я уже за эти дни насытился. Итак, если ты не хочешь, чтобы она села верхом на мою душу, ни одного слова о переписке. Сейчас мне нужна эта душа для романа»7.
Прошу обратить внимание на последние две фразы, где речь идет не просто о душе, а о перспективе потерять ее из-за Бокшанской. То есть, в эти слова Булгаков вложил смысл, аналогичный тому, который подразумевается в романе как функция вампира Геллы.
Или вот письмо от 11 июня, где перспектива находиться в Лебедяни вместе с Бокшанской встретила такую реакцию:
«В числе прочего есть одно! Это июльский приезд Sister in law. То есть не то что на 40 шагов, я не согласен приблизиться на пушечный выстрел! И вообще полагаю, что в начале июля половина Лебедяни покинет город и кинется бежать куда попало. Тебя считаю мученицей или, вернее, самоистязательницей. Я уже насмотрелся»8.
«Ты недоумеваешь, когда S. говорит правду? Могу тебе помочь в этом вопросе: она никогда не говорит правды»9.
И, наконец, после отдыха в Лебедяни в компании с Бокшанской (это письмо написано по-итальянски):
«Передай мои комплименты твоей сестре-хохотушке (Ах! Адское чудовище!), и не думайте, что я говорю вам правду. Эта певица пела фальшиво! […] Вечером сегодня, когда упадет жара, примусь за театральное письмо. Там будет обо всем, в том числе и о S.»10
Что имелось в виду под «пела фальшиво», расшифровывается в письме от 6-7 августа:
«Теперь приступаю к театральной беседе, о чем уж давно мечтаю, мой друг. «Questa cantante cantava falso» означает: «Эта певица пела фальшиво». Mostro d'inferno – исчадие ада. (Mostrum латинск., monstre франц., monster англ., monstrum нем., monstruo исп., и mostro итальянск. – чудовище). Да, это она, как ты справедливо догадалась, и, как видишь, на каком языке ни возьми, она – монстр. Она же и пела фальшиво. Причем, в данном случае, это вральное пение подается в форме дуэта, в котором второй собеседник подпевает глухим тенором, сделав мутные глаза (имеется в виду муж О.С. Бокшанской Е.В. Калужский – А.Б.) […]
Статья сняла пьесу! Эта статья. А роль МХТ выразилась в том, что они все, а не кто-то один, дружно и быстро отнесли поверженного «Мольера» в сарай. Причем впереди всех, шепча «Скорее!», бежали… твои собеседники. Они ноги поддерживали […] Вся их задача в отношении моей драматургии, на которую они смотрят трусливо и враждебно, заключается в том, чтобы похоронить ее как можно скорее и без шумных разговоров […]
Звезды мне понравились. Недурно было бы при свете их сказать собеседнику так:
– Ах, как хороши звезды! И как много тем! Например, на тему о «Беге», который вы так сильно хотели поставить. Не припомните ли вы, как звали то лицо, которое, стоя в бухгалтерии у загородки во время первой травли «Бега», говорило лично автору, что пьеса эта нехороша и не нужна? […]
Скоро сезон, им так много придется врать каждый день, что надо им дать теперь отдохнуть»11.
Итак, Бокшанская и ее муж по отношению к драматургии Булгакова были настроены негативно. Следовательно, основания для недовольства ею у автора «Мастера и Маргариты» были. Теперь стоит посмотреть, как относилась к своей сестре сама Елена Сергеевна. Это тем более необходимо, что в своей книге «Треугольник Воланда» Л.М. Яновская посвятила Бокшанской целую главу – с противоположным контекстом и без упоминания писем, выдержки из которых приведены выше. Итак, Возвратимся к дневнику Елены Сергеевны, который издан при самом непосредственном участии Л.М. Яновской12.
«Прошение о двухмесячной поездке за границу отдано Якову Л. для передачи Енукидзе.
Ольга, читавшая заявление, раздраженно критиковала текст, но, по-моему, он правильный. – С какой стати Маке должны дать паспорт? Дают таким писателям, которые заведомо напишут книгу, нужную для Союза. А разве Мака показал чем-нибудь после звонка Сталина, что он изменил свои взгляды?»13
Описывая булгаковские невзгоды, как-то принято стало упоминать такие имена как Литовский, Киршон… Но вот родная сестра Елены Сергеевны – чем она лучше? Прошу отметить, что «простая» секретарша прекрасно исполняет функции политконтроля (был такой, вплоть до конца восьмидесятых годов). Ну чем не Гелла! Но читаем дневник дальше – запись ровно через три года:
«Неожиданно выясняли отношения с Оленькой, я ей сказала, что она ради Немировича готова продать кого угодно. Оленька плакала, мне было ужасно больно, но лучше сказать то, что на душе, чем таить»14.
Да – «Оленька»; да – «плакала»… Но – «продать». А вот запись в том же дневнике от 22 декабря 1935 года:
«Не могу равнодушно думать об Ольге. У нее ничего нельзя понять, поминутно злится, явно недоброжелательна к «Мольеру», сообщает всегда неприятные новости, а что нужно бы сказать – скрывает […] Почему-то вмешивается в постановку «Мольера», ругала Тарханова. Да ну их в болото! Утомились мы с Мишей безмерно».
По данной выдержке ссылки на «Дневник» не будет. В этом издании такого нет. То есть, запись за это число приводится, но там говорится совсем о других вещах. Дело в том, что сама Елена Сергеевна в пятидесятые годы свои дневниковые записи переписывала, ряд мест изменила, а отдельные, в том числе и это, в новую редакцию не включила. По сохранившемуся подлиннику В.И. Лосев осуществил публикацию в газете «Советская Россия» за 5 марта 1989 года. Такой факт можно, конечно, рассматривать как нарушение воли покойной, но публикация есть публикация, она дает право на ссылки. А этическая часть остается на совести того, кто опубликовал.
