Вера Булич - Чужая весна

Что знаем мы, бродя среди могил,
О сумрачном глухонемом покое
Тех, кто земле земное возвратил?
Не их ли вздохи в ветровом прибое,
Не их ли тени в длинных прядях мглы?
Что знаем мы! Метель заносит плиты…
Не им ли пенье вечное хвалы,
Не мы ли, здесь живущие, забыты?
И ангела чугунного крыло
В снегу легчайшем — райском оперенье —
Не дрогнет ли нежданно и светло
Навстречу ветру в радостном паренье?

Ходит в звонах изнывая,
Пыльным ветром обдувая,
Заводная, круговая,
Расписная карусель.

Едут звери, едут кони
В размалеванной попоне,
В заколдованной погоне,
Едут дети, бьют в ладони…

Мимо, мимо, не догонишь,
Не приблизишься, не тронешь,
Только голову уронишь
В балаганный, мутный хмель.

Едут кони разной масти,
Заводной машины части,
Машут кисти, пляшут снасти,
Мимо, мимо лица, пасти…

Ах, скорее, поскорее,
Чтобы ветер был острее,
Ты кружи, крути пестрее,
Разноцветная метель.

Больше гонки и приманки!
Без заминки, без стоянки,
Чтоб не слышали шарманки,
Чтоб не видели изнанки,

Чтоб любили все живую,
Золотую, голубую,
Круговую, роковую,
Вековую карусель.

Странный стрекот, быстрый, мелкий,
Торопливый, ровный бег.
А медлительные стрелки
Словно замерли навек.
Сух, отрывист, дробен, четок
Многих маятников стук,
Металлических чечеток,
Звонкой стали ломкий звук.
Но их тиканье нестройно,
Ходят все они не в такт:
Тот торопит неспокойно,
Тот задерживает шаг.
Так и сердце темной кровью
Бьется с близким сердцем врозь.
Хоть и связаны любовью,
Но биенье не слилось.
Бьются розно, бьются рядом
В муке колющих синкоп.
О, беспомощные взгляды
И рукой закрытый лоб…
Лучше сердце заводное,
С цепкой поступью колес,
Без мечты и перебоев,
Без томленья и без слез.

Часовщик в движеньях точен,
Краток, сух — во всем расчет.
Видно, выверен и прочен
Нестального сердца ход.
Но в глазах его так жуток,
Черной щелью поперек,
К тени и к огню не чуток,
Суженный в черту зрачок.
Не обычна, не случайна
Глаз прозрачных пустота.
В них пугающая тайна,
Неотвязная мечта,
В них огонь упорной страсти
И безумия печать.
О, блаженство высшей власти
Создавать и разрушать!
Часовщик — вершитель строгий
Им же созданных судеб,
Заключивший их тревоги
В узкого футляра склеп,
Стережет их бег бесплодный,
И в руке его могуч
Металлический холодный
К заводному сердцу ключ.

Смотрит пристально, пытливо
Острым взглядом часовщик,
Видит сердца все извивы,
Слышит сердца каждый сдвиг.
Словно плотной паутиной
Оплетает душу взгляд.
И стучит в тоске единой
Пленных маятников ряд.
— Часовщик, чего ты хочешь?
Заползает в сердце жуть.
— Не мою ли душу прочишь
Ты в свои часы вдохнуть?
Заточить живую душу
В темный стиснутый футляр
И в ночи бессонной слушать
Плачущих часов удар?
Чтоб молили и томили
Звоном, стоном и тоской,
Чтобы мучились и жили
Человеческой душой.
Нет, скорее прочь, на воздух,
Где движенье, шум и свет,
Над домами небо в звездах,
Где часов стучащих нет.

…Но таинственную память
О себе оставил он.
Я одна. Вдвоем с часами.
Слушаю их мерный звон.
Маятник стучит, как жернов
Над сыпучею крупой,
И минуты, словно зерна,
Мелет медною стопой.
Мерит, мерит, мелет, мелет
Темной вечности гранит,
Не измерит, не разделит,
Вечности не раздробит.
Время — жизнью измеряем,
Вечность — смертью познаем.
Ходим, ищем и теряем
Час за часом, день за днем.
Может быть, и правда, лучше
Счетчиком бездушным стать,
Никого собой не мучить
И самой не сострадать.
Будет сердце заводное,
И зазубрины колес
Перемелют все больное
Без томленья и без слез.

Растапливали печь, поддерживали пламя,
Ненужные слова глухими голосами
Пытались говорить — о нашем, о земном.
И резкий маятник над нами, надо всеми
Настойчиво считал, тревожа тихий дом,
Всем нам по-разному отмеренное время.

А в смежной комнате — недвижность и молчанье.
Тройное пламя свеч. Неясный шорох ткани
От ветра у окна. Такая тишина,
Которую вовек ничто прервать не может.
И маятник земной, все досчитав сполна,
Застывшей вечности уже не потревожит.

Нарастает, бьется, стремится
Крылья сомкнутые развернуть,
Пленным ветром в груди томится,
Душным облаком давит грудь.

Как пленительно-роковую
Силу тайную разрешить?
Как снести эту тяжесть немую,
Этой легкости не расточить?

И в беспомощном недоуменье
Слышу смутный, тоскующий зов,
Безымянное, темное пенье,
Райский бред неродившихся строф.

Над головой сомкнулись плотно воды.
Не всплыть и волей не преодолеть
Мучительного сна глухие своды
И обессиленною — каменеть.

А мир другой, где ветер легкий реет,
Где жаркий свет и солнца, и огня,
Душа ни вспомнить, ни забыть не смеет,
В беспамятстве предчувствие храня.

Но береги глухонемую душу,
Живи предчувствиями светлых встреч,
Пока прибой не выплеснет на сушу,
И черная волна не схлынет с плеч.

Поразил Господь слепотой,
Покарал Господь глухотой,
И не видит душа и не слышит,
Как прозрачный ветер колышет
По холмам полевую траву,
По лесам молодую листву.
И дубы и трава простая,
Из одной земли прорастая,
Славят, празднуя свой расцвет,
Показавшего свет.

На моих глазах — пелена,
И в ушах моих — тишина.
Даже камни от солнца теплеют,
Облака от лучей розовеют,
Даже бледный ручей из болот,
Растекаясь, блестит и поет.
А на мне — Господняя кара,
Мне — ни света, ни пенья, ни жара…
За какой, тягчайший из всех,
Неискупленный грех?

В одиноком недоуменье
Жить — не радуясь, не дыша.
Цепенеющая в забвенье,
Спит растерянная душа.

Руки будничные в работе,
Мысли будничные темны.
Как непомнящей о полете
Вспомнить ясность голубизны?

Только музыка, пролетая
Над беспомощною душой,
Вдруг обрушивает из рая
Ливень радостный, грозовой,

И сквозь мечущиеся звуки
Все пронзительней в вышине
Ветер, веющий из разлуки
К ветру, скованному во мне.

Взывай из душной тишины,
Из потрясенной глубины
И руки к небу подымай
И к небу темному взывай!
Быть может, твой смятенный зов
Коснется смутных облаков,
И тайный ветер пробежит,
И тихий лист прошелестит…

Взывай! Быть может, с высоты,
Из облаков, из темноты
Не ветер листья шелохнет,
А крыльев благостных полет.
И дрогнет вся земля до дна,
Вся отзовется, как струна,
И в небо кинет долгий вздох…

И в небе вспомнит землю Бог.