Анатолий Бритиков - Русский советский научно-фантастический роман
Мир, страшивший беглецов за пределами Та-Кем, оказался добрым миром. Вождь одного из «диких» племен, презираемых в цивилизованной тюрьме Та-Кем, помог сформулировать понятое на пути страданий и побед: люди должны знать друг друга, ибо сила людей в общности. Гемма, вырезанная Пандионом на камне Баурджеда, изображала его самого в братском объятии с друзьями. Художнику особенно удалась уверенность маленькой группы в своей силе. Беглецы боролись за жизнь, за свободу и нашли нечто большее — всепобеждающую связь человека с человеком. Она-то и отгранила окончательно талант Пандиона.
Мысли жгуче современные. Но разве они родились вчера? Ефремов напоминает, что наши идеи мира и братства народов корнями уходят в глубину веков, что они — вершина лучшего в тысячелетнем опыте человечества. Многим сейчас приходит на память эта истина. «Ты посмотри историю человечества: вся она отчет о росте товарищества», [285] — пишет Г. Гуревич в повести о коммунизме. Но мало кто показал чувство общности, исторически преобразующее человечество, так убедительно, как Ефремов.
«Великая дуга» по своему глубинному смыслу — произведение вполне современное. Самовластный Джедефра превратил Та-Кем в огромный концентрационный лагерь. Десятки тысяч рабов заняты бессмысленным возведением «высоты» (пирамиды), единственное назначение которой увековечить человеческое тщеславие. Писатель отыскивает в прошлом истоки современности. Его исторический критицизм утверждающ, обращенная же в будущее романтика критична. Ефремов не выхватывает какую-то злободневную, но уходящую в песок струю «реки времени», а исследует истинное ее течение. Писатель извлекает в историческом потоке то, что формировалось тысячелетиями, но зато надолго. От борьбы, направляемой инстинктом сохранения рода, к поиску путей социального освобождения и от человечности объединенного мира к подвижничеству во имя бесконечного возвышения человека — в этой идее единство фантастики Ефремова о прошлом, настоящем и будущем. К научно-фантастическому роману о коммунизме писатель шел, казалось бы, от очень далеких тем, сюжетов и образов.
4
Непосредственным толчком к «Туманности Андромеды», вспоминал Ефремов, были побуждения полемические. Во время болезни, которая надолго оторвала от научной работы, ему довелось перечесть много современных западных фантастических романов, преимущественно американских. Ефремов был поражен их антигуманизмом. Монотонному мотиву гибели человечеств в результате опустошительных войн, навязчивой защите капитализма, который будто бы охватит Галактику на сотни тысяч лет, захотелось противопоставить «мысль о дружеском контакте между различными цивилизациями». [286]
Автору этих строк Ефремов говорил о романе Э. Гамильтона «Звездные короли»: «Мне нравилось мастерство сюжета: Гамильтон держит вас в напряжении от первой до последней страницы. Я видел незаурядный талант, свободно рисующий грандиозные картины звездных миров. И вместе с тем меня удивляло, у меня вызывало протест бессилие литературно одаренного фантаста вообразить мир, отличный от того, в котором он живет».
Двести тысяч лет прошло с наших времен. Земные люди и другие мыслящие существа расселились по Галактике. И не нашли ничего лучше, как создать смертельно враждующие сверхимперии. Диктатор Королевства Темных Миров жаждет властвовать над всей Галактикой. Циничному властолюбцу противостоит принц Среднегалактической империи, он же Джон Гордон — отставной солдат, «средний американец» нашего века. Подлинный принц нашел способ через время обменяться с Джоном Гордоном сознанием, чтобы перенестись в прошлое и изучить наше время. Стечение обстоятельств заставляет Джона Гордона прикидываться настоящим принцем и принять участие в галактической междоусобице. Джон — порядочный парень и старается неукоснительно выполнить все моральные обязательства, возложенные на него необычным обменом. Захваченный в плен диктатором Темных Миров, Джон остается верен Империи, совершает рыцарские подвиги и возглавляет отражение агрессии.
Все это не так уж плохо в сравнении с фантазиями менее щепетильных американских авторов. Гордон узнаёт, что монархия в Империи — форма демократии. Наподобие современной Англии. Но никакие идеи, никакие моральные ценности народоправства не соприкасаются с приключениями Джона Гордона. Роман не зря назван «Звездные короли». Это типичный ковбойский вестерн на фантастическом пейзаже. Умеренное благородство сталкивается с неумеренным коварством и, разумеется, побеждает.
Но дело даже не в этом идеологическом стандарте. Дело в том, что автору и в голову не приходит, что мир может, что мир должен очень измениться. Любопытствующий диктатор вскользь спросил: « — На что был он похож, этот ваш век, когда люди даже не покидали еще маленькой Земли? Гордон пожал плечами. — По существу, разницы мало. Были войны и конфликты, снова и снова. Люди не очень меняются».
Как раз этой позицией роман Гамильтона типичен для основного потока англо-американской фантастики. Несколько лет назад американское издательство «Джон К. Уинстон» выпустило в «прославленной уинстоновской серии научной фантастики» ряд романов. Девять десятых «Завоевателей звезд» Б. Бова занимают межпланетные осады, ультиматумы, сражения. В «Людях, пропавших на Сатурне» Ф. Латэма экипаж космолета попадает в плен к жабообразным жителям Сатурна. В «Сыне звезд» Р. Ф. Джонса дружба между обитателями планет приводит Землю на край гибели. В "Таинственной установке* К. Райта пленник на некой планете предотвращает гибель Земли. В «Затерянной планете» П. Долласа — два мира на грани войны. «Вандалы в безвоздушном пространстве» Д. Ванса повествуют о космических пиратах. В «Мире, прижатом к стене» П. Кейпона инопланетяне нападают на Землю…
В Америке и Англии есть и другая фантастика. Ч. Оливер, Ф. Хойл, Ф. Пол и С. Корнблат, А. Азимов и особенно Р. Бредбери вызывают у читателя ужас и отвращение перед будущим, в котором по-прежнему царит закон капиталистических джунглей. Но англо-американская фантастика ничего не предлагает взамен. «Идиллии» космических колонизаторов сменяются ядерными побоищами.
В «Туманности Андромеды» звездные корабли бороздят бездну не ради войн. Земное человечество включилось в галактическую связь дружественных миров. Пока что Великое Кольцо охватывает ближний космос. Расширению содружества препятствуют огромные расстояния.
Это — почти неподвижности мука -
Мчаться куда-то со скоростью звука,
Зная прекрасно, что есть уже где-то
Некто,
летящий
со скоростью
света!
Но и со скоростью света не добраться до туманности Андромеды. За время полета, быть может, погаснет свет земного разума. И вот, чтобы протянуть руку братства тем, кто отделен миллионами парсеков, Мвен Мас с Реном Бозом ищут способ мгновенно преодолевать пространство — время. Подобный «сквозной» переход из одной точки мира в другую Стругацкие называют нуль-транспортировкой, другие — переходом в надпространство и т. д.
Некоторые считают эту фантастическую идею совершенно ненаучной, потому что «отсутствие пространства исключает материальность, ибо материя немыслима без протяженности, вне пространства». [287] На это можно было бы возразить, что пространство не есть одна только протяженность, но сторона (или функция) континуума (непрерывного единства) пространство — время. Если время при скоростях, близких скорости света, должно меняться (так называемый парадокс времени в теории относительности), то как же останется неизменной «протяженность»? Не искривляется ли пространство соответственно «сжатию» или «растяжению» времени? Пока что на этот вопрос экспериментального ответа нет. Точку перехода в гипотетическое искривленное пространство фантасты и называют нуль-пространством. Речь, как видим, не об абсолютном, математическом нуле, как понимают противники этой фантастической гипотезы.
Можно было бы сказать еще многое за и против нее, но механистичность приведенных возражений и без того очевидна. Можно было бы также перечислить немало примеров примитивного варьирования этой интересной фантастической идеи в качестве литературного приема, когда она превращается в сущую бессмыслицу (и в следующей главе мы об этом скажем). Но вернемся к «Туманности Андромеды». Здесь получение «канала» в пространстве — времени, вовсе не претендуя на строго научное обоснование, заставляет задуматься о справедливости бытового представления о пространстве как простой протяженности. И не как об отвлеченной научной задаче, но в связи с очень важными этическими проблемами коммунистического мира. У Ефремова «невозможная» фантастическая идея как бы символизирует необходимость пересмотра в будущем тех представлений о природе, которые ныне кажутся незыблемыми, если того потребуют грандиозные социальные цели человечества.
