Анатолий Бритиков - Русский советский научно-фантастический роман
Но, чтобы понять, что «книга эта, пожалуй, одна из самых смелых и захватывающих фантазий во всей мировой литературе» (ректор Ростовского университета Ю. Жданов), для этого не надо иметь специального образования. Даже читатели из капиталистического мира поняли, что «Туманность Андромеды» «на много более гуманном уровне, чем какая-либо из западных научно-фантастических книг, — как писал автору романа англичанин Э. Вудлей. — Трудность чтения вызвана тем, что люди будущего будут более высокоразвитыми, чем мы, ныне живущие…». И несмотря на эту трудность, «я предпочитаю ваш стиль писания цинизму многих английских и американских научно-фантастических писателей». Ведь даже такие прогрессивные, как Р. Бредбери («Марсианские хроники»), А. Азимов («Конец вечности»), Ф. Хойл и Д. Эллиот («Андромеда»), Ч. Оливер («Ветер времени»), смотрят в будущее со сдержанным отчаяньем. Ефремовская «Туманность Андромеды» утверждает атомно-ракетную эру как расцвет мира и гуманизма, и это не просто эмоциональный пафос: роман Ефремова — один из самых научно убедительных в мировой утопической традиции.
1
В 1944 г. «Новый мир» начал печатать ефремовские «Рассказы о необыкновенном» — о приключениях, в дальних странах и чудесах природы. А. Н. Толстой одобрил в них правдоподобие необычайного. «Рассказы» были предвестием перехода советской литературы к темам мира и творчества и знаменовали возрождение заглохшей было (после беляевского цикла рассказов об изобретениях профессора Вагнера) научно-фантастической новеллы. Возможно ли стимулирующее действие радиоактивного излучения? Фантастический элемент в рассказе «Обсерватория Нур-и-Дешт», пожалуй, состоял лишь в некотором преувеличении уже известного эффекта. В «Алмазной трубе» фантаст обнаружил якутские алмазы задолго до того, как геологи положили их на его стол — тот самый, за которым был написан рассказ. Изыскатели, вспоминал Ефремов, носили книжку с «Алмазной трубой» в своих полевых сумках, заразившись ее идеей. [277] Фантаст опирался на сходство геологических структур Средне-Сибирского плоскогорья и алмазоносного Южно-Африканского, отмеченное многими геологами, но внес принципиально новое предположение, которое и оправдалось.
В значительной части «Рассказов» научный материал — на грани возможного. Фантастическая романтика возникает из очень конкретной посылки. Но в отличие от теории предела Ефремов не придавал решающего значения узко-научному реализму. Его интересует не столько степень возможности, сколько общечеловеческий смысл того или иного допущения.
Новым было и то, что писатель почти в равной мере черпал свои замыслы и из науки, и из легендарной народной памяти. Сказывался историзм метода, характерный для Ефремова-палеонтолога. Например, легенда о живой и мертвой воде. Что если в самом деле человечество в своей длинной истории случайно наталкивалось на чудодейственные природные стимуляторы? В рассказе «Атолл Факаофо» фигурирует редкая порода древесины, делающей воду целебной. Во «Встрече над Тускаророй» «живую воду» обнаруживают в глубоких впадинах океанского дна. В этом рассказе фантастическая гипотеза неотделима от образа подвижника-ученого XVIII в. Создать запоминающийся образ человека Ефремову-рассказчику удается не всегда (в фантастике он и не всегда нужен): ему важней сама мысль, что поиск неведомого и необыкновенного извечен в природе человека.
Критика отмечала некоторое однообразие и суховатость ефремовских персонажей. В «Рассказах» особенно чувствуется подчиненность изображения человека приключенческому сюжету и научно-фантастической идее. Тем не менее уже в «Рассказах» Ефремова заинтересовал облик романтиков новой формации, лишенных броских атрибутов традиционного героя приключенческой фантастики, обыкновенных людей, разгадывающих необыкновенное в природе. Наука не столько помогает им преодолевать препятствия (что типично для романов Жюля Верна), сколько сама служит предметом поисков (как это характерно для Уэллса). При некоторой экзотичности фона (дань традиции Р. Хаггарда и Д. Конрада) автор дает самой необыкновенной гипотезе вполне обыкновенное обрамление. В отличие от довоенной советской фантастики действие в рассказах Ефремова чаще всего происходит в нашей стране. Романтический сюжет развертывается в реалистических бытовых обстоятельствах. Нередко в рассказ включались дневниковые записи какого-нибудь конкретного маршрута. (Ефремов руководил тремя палеонтологическими экспедициями в пустыню Гоби, путешествовал по Уралу, Сибири, Средней Азии).
"В первых рассказах, — вспоминал он в статье «На пути к „Туманности Андромеды“, — меня занимали только сами научные гипотезы, положенные в их основу, и динамика, действие, приключения… главный упор делался на необыкновенном в природе… Пожалуй, только в некоторых из них — как „Катти Сарк“, „Путями старых горняков“ — я заинтересовался необыкновенным человеческим умением». [278] Е. Брандис и В. Дмитревский справедливо писали, что уже в ранних рассказах «акцент переносится с романтики приключений на романтику творческого труда… Обычную интригу вытесняет научный и логический анализ… приключенческий сюжет часто заменяется… приключениями мысли». [279] «Рассказы о необыкновенном» были переходной ступенью от фантастики научно-приключенческой и популяризаторской к более высокому типу фантастики — приключениям мысли.
Умение остро видеть мир и увлеченность суровой романтикой странствий воспитаны в Ефремове богатым жизненным опытом: поход через Перекоп с авторотой 6-й армии («демобилизовался» в 1921 г. в возрасте 14 лет), специализация в области палеонтологии под руководством академика П. П. Сушкина, затем увлечение морем (плавал на Каспии, на Дальнем Востоке, «между делом» получил диплом судоводителя) и, наконец, наука: многочисленные экспедиции и камеральные исследования, где Ефремов проявил себя ученым широкого профиля. Он — доктор биологических наук, палеонтолог и геолог, эрудированный, творчески мыслящий философ-историк. Прежде всего историк.
Разносторонние интересы и занятия научили Ефремова видеть единство мира в многообразии и целостность знания в разветвлении наук. Все его творчество — «Рассказы о необыкновенном» (1944 — 1945), историческая дилогия «Великая дуга» («На краю Ойкумены», 1949 и «Путешествие Баурджеда», 1953), первая космическая повесть «Звездные корабли» (1947), «Туманность Андромеды» (1957), «Cor Serpentis» («Сердце Змеи», 1959), научно-психологический и фантастико-приключенческий, по определению автора, экспериментальный роман «Лезвие бритвы» (1963), философско-фантастический роман «Час Быка» (1969) — единая цепь, в которой каждый этап — новая ступень научно-художественного освоения «реки времени» — так названа одна из глав «Туманности Андромеды». Но это также и тема всех крупных вещей писателя — тема времени как диалектического процесса — от зарождения жизни и разума до высочайших вершин, на которых разум переделывает породившую его природу и самого себя.
В «Великой дуге» наука уже не часть экзотического фона, какой она еще предстает в рассказах, но инструмент реконструкции прошлого, причем не только внешнего облика, но главным образом тех внутренних линий, которые связывают прошлое с настоящим и будущим. В «Туманности Андромеды» наука выступает, как решающая сила безостановочного совершенствования общества и сущность человеческого бытия, а в «Сердце Змеи» и «Лезвии бритвы» — и как средство перестройки человека.
2
Ефремовым создана новая отрасль естествознания — тафономия, объединившая биологическую и геологическую стороны палеонтологии (фундаментальный труд Ефремова «Тафономия и геологическая летопись» в 1950 г. отмечен был Государственной премией). Как ученый Ефремов применил диалектико-исторический метод для выявления взаимодействия живой и неживой природы. Как писатель он впервые продемонстрировал фантастический домысел, свободно распоряжающийся выводами смежных областей знания.
Большой интерес и острую полемику среди фантастов вызвала ефремовская концепция инопланетного разума и возможности посещения Земли пришельцами из Космоса. Ефремов считает, что разум — продукт слишком редкого совпадения благоприятных условий, чтобы можно было ожидать близкого соседства разумных существ. Возрастающее число отрицательных данных неуклонно уменьшает, например, надежду на существование братьев по разуму в пределах Солнечной системы. На Марсе ни земные наблюдения, ни фотографии, сделанные в непосредственной близости автоматическими ракетами, не подтвердили зарисованной и даже заснятой (с Земли) геометрически правильной сети каналов. Не подтвердилась и гипотеза астрофизика И. Шкловского об искусственном происхождении спутников Марса.
