Журнал «Если» - «Если» 2010 № 08
— Минут через пятнадцать в замке будут, — сказал Виктор. — Они пока не знают точно, сколько нас осталось, поэтому медленно движутся, с опаской. — И как-то он так весело это произнес, что меня злость разобрала: ну чему тут веселиться? Нас, значит, убивать собираются, а этот подонок веселится. И еще неприятный момент: я от халявного рома зачем-то отказался. Ну, это вообще ни в какие ворота. Упасть и не встать.
Я от злости камень пнул, а он, сволочь, в землю врыт. Я как закричу от боли и давай скакать на одной ноге вокруг могилы. А Виктор с Пашкой хохочут.
— Ничего смешного! — кричу. — Козлы вы!
А они только громче ржут, сволочи.
4
Мы с Алисой замок самые первые увидели. Нас тогда еще много было. Целый отряд. У всех ножи и пистолеты. У Пашки — автомат, у Женьки — берданка. Зато у нас с Алисой было по биноклю. Карлы цейсы, блин. Мы с этими биноклями взобрались на вершину холма и оттуда смотрели на замок. А замок был превосходный: башенки с развевающимися флажками, глубокий ров и подвесной мост через него, широченные зубчатые стены. И донжон — высокий такой, массивный, издалека похожий на корону. А самое странное, что в этом месте отродясь замков не водилось. Я так Алисе и сказал:
— Алис, — говорю, — тут раньше замка не было, ей-богу, не вру.
— Не верю, — говорит.
И смеется.
Вы бы видели, как Алиса смеется. Такой у нее смех, что век можно слушать. Я даже на пленку ее смех хотел записать. Говорю мужикам: «Мужики, а что вы скажете, если я Алискин смех на пленку запишу? Это будет пленка со встроенным Алискиным смехом. На пленку, кстати, еще чего-нибудь можно будет записать. Только я ничего записывать не стану, потому что, мало ли, вдруг нечаянно запишу поверх Алискиного смеха…» Вот так я и сказал мужикам и, ей-богу, ничего смешного не имел в виду, а они все равно заржали, подлецы. А Женя — это тот, которому потом в глаз из винтовки попали, — положил мне руку на плечо и произнес со смехом: «Без тебя мы бы точно не продержались. — И добавил: — Юморист, твою мать».
Это он правду сказал. Без меня бы они никак не продержались. Я тут всё знаю. Каждую тропку, каждую травинку, каждую рытвину. Меня сюда в детстве папа водил — в «исследовательские походы», как он это называл. Мы далеко забирались. Несколько раз, летом и осенью, даже оставались ночевать под открытым небом. Так что я местность отлично знаю. А вот те подлецы, которые за нами идут, они ни черта местности не знают. Зато у них есть наглость и напористость, а в их деле это главное. Они идут убивать Алису и отступать, твари, не собираются.
Мы поспешили к замку.
Алиса шла впереди, а Пашка — рядом с ней. И я чуть позади. Я всё слышал, что они говорят. Это я не нарочно подслушивал, честное слово. Просто получилось так. А отставать, чтоб не слышать их разговоры, стыдно было. Вот они, мои друзья, идут рядом со мной, а я вдруг ни с того ни с сего отстаю. Что они обо мне подумают? Нет уж, лучше не отставать. Поэтому я шел и слушал. Но там нечего было слушать, ей-богу. Пустой треп. Пашка одно и то же повторял: береги себя, Алиса, береги себя. Если ты умрешь, всё кончено. А она смеялась. Слышали бы вы, как она смеется! Ну, вы, может, и слышали, конечно. Или читали хотя бы. Про Алису много писали. Сначала в книжках, потом в газетах. И по телевизору, случалось, показывали.
В общем, идем мы, а Пашка Алисе в уши жужжит, что та пчела.
Тут я не выдерживаю:
— Слушай, отстань ты от нее!
Он на меня как накинется:
— Да ты что, придурок, не понимаешь, что ли? Важнее Алисы никого нет! Если ее не станет…
— Паш, хватит! — прикрикнула на него Алиса. Он и примолк, зараза. Сразу замолчал, как выключило.
Тут по нам стрелять начали. Засаду устроили, гады. Мы привычные, на землю попадали. Только Ирка, Витькина девушка, замешкалась. Она слева от меня шла, и как-то так получилось, что я лицом к ней упал. Я всё видел: как она замерла, как улыбнулась мне — у нее это почему-то виновато получилось, еще увидел веснушки у нее на скулах, такие забавные серые пятнышки — мне эти веснушки почему-то больше всего запомнились; потом ее в спину ударило, будто молотком, она согнулась, как лук без тетивы, и на землю полетела.
А потом Виктор как закричит: СУКИ!
Он все кричал и кричал это слово — «суки», а кто-то из наших стрелял — Пашка, кажется. А я смотрел на Иркин стриженый затылок и вдруг захотел ее погладить, пожалеть. Не знаю, что на меня нашло. Я пополз, сдирая в кровь локти, к Ирке, но тут меня какой-то урод подхватил под мышки, гаркнул в ухо: «Уходим!» и дал пинка под зад. Я побежал к замку. И все к замку побежали. Думали, надежно там укроемся. Дуралеи.
У самых ворот замка Алиса вскрикнула и упала — прямо в руки бледному Пашке.
Накаркал, скотина.
3
За день до того как космодром подожгли, я дома сидел. Мастерил многофункциональный молоток с пропеллером. По-моему, до меня никто ничего подобного не изобретал. Меня так увлекла эта задача, что я даже не сразу расслышал стук в дверь. Потом услышал, конечно: они в дверь так молотили, словно это барабан был. Открыл — на пороге Женька, мой старый школьный приятель, и Пашка с Алисой. Алиску я, конечно, сразу узнал, хоть и впервые ее вблизи видел. Ирка, Виктор и еще пара человек внизу ждали, это мне позже рассказали.
— Слушай, — говорит Женя. — Помоги спрятать Алису, а?
Я шею почесал, спрашиваю:
— А чего?
— Ты что, балда, совсем новости не смотришь?
— У меня и телевизора нет…
— А еще изобретателем себя называешь!
Этого я стерпеть, конечно, не мог.
Я им и говорю:
— А ну заходите!
Они зашли.
Я их в свою мастерскую привел, показываю молоток с пропеллером:
— Видите?
Женька к Алисе поворачивается:
— Алис, он, конечно, полный идиот, но парень хороший. И местность знает…
Идиот! Это он про меня, значит. Да ты сам идиот, Женька! И рубашка на тебе идиотская: зеленая в крапинку. Постыдился бы при девушке такое носить.
Короче, обиделся я на него. Уселся на корточки, вожусь со своим молотком. А пропеллер, зараза, все время отваливается. Обидно, жуть. Потому что Алиса видит, как он отваливается, и может подумать, что никакой я не изобретатель. Или еще что-нибудь гадкое.
Тут Алиса рядом присела. За руку меня взяла. Меня как током ударило, честное слово. Такая у нее рука… ласковая, что ли. Словно у мамы.
— Не обижайся, — говорит Алиса. — Женька не хотел тебя оскорблять.
— Да знаю я, — бурчу.
Алиса спрашивает:
— Проведешь нас к замку?
— Нету никакого замка, — бурчу. — Это городская легенда.
— А я верю, что есть, — говорит Алиса.
И вдруг мне так на нее посмотреть захотелось, что прям пятки зачесались; ну я взял и посмотрел. Смотрю и глаз отвести не могу: Алиса, как живая. Ну, то есть она и есть живая, конечно.
Красивая.
И глаза такие… печальные, что ли.
А она смеется:
— Что? — прядку со лба откинула. — Настоящая?
— Настоящая, — говорю. — Настоящая Алиса.
2
Когда власть сменилась, многие нервничали: как оно, мол, будет? Отменят ли карточки на колбасу? А на молоко? На молоко-то карточки отменят? Отменили. И сначала всё вроде неплохо шло. Полгода или год кое-как жили. А потом цены взлетели. И взлетали всё выше и выше. Люди сразу занервничали: а почему взлетели? Зачем, собственно? Есть ли экономические причины? Экономические причины нашлись. Но главной причиной почему-то назвали Алису с этими ее космодромами и прочими финтифлюшками. Они, мол, назад в прошлое страну тащат. А это ведь нехорошо, когда всякие космодромы и прочие финтифлюшки в прошлое тащат. Потому что пути назад нет.
К тому же настала пора освобождать место для новых героев.
В общем, народу подкинули версию об Алискином непосредственном участии в создании благоприятных условий для гиперинфляции. Так и заявили: создала, мол, благоприятные условия и так далее. Народ за эту версию ухватился. Но погромы не сразу начались. Пару лет версия неспешно варилась в человеческой среде. А потом, как водится, понеслось.
Я на всю эту катавасию особого внимания не обращал. Я дома сидел, изобретения мастерил. Очень я люблю всякое этакое мастерить, и чтоб сочетало в себе и то, и это, и еще третье. Раз в месяц ко мне папа приходит, деньги на журнальном столике оставляет и молча исчезает. Я его не виню: это ведь папа. Разве можно отца родного винить? У него новая семья. А то, что он со мной не разговаривает, так это ничего страшного. Зато он мне квартиру купил близко к центру. Однокомнатную, но зачем мне другая? Мне и в этой места полно. Живи — не хочу.
Но из дома выходить иногда надо. За хлебом, за молоком. Я и выходил. Руки суну в карманы и иду себе, глядя под ноги. Трещинки в асфальте считаю. Однажды иду в булочную, задумался и на что-то мягкое наступил. А мягкое как дернется! Я ногу убрал, смотрю: котенок на тротуаре лежит. Я его ботинком пошевелил, перевернул, а у него рана в животе, глубокая, и кровь сочится. Котенок необычный: одноглазый и без хвоста. Смотрит на меня, губами еле-еле шевелит: помоги, мол. Я голову поднял и только тогда сообразил, что прохожих вокруг полным-полно. И все они идут мимо меня и мимо котенка и старательно рожи отворачивают.
