Наталья Иванова - Русский крест: Литература и читатель в начале нового века
Идея премии, учрежденной Фондом Михаила Прохорова, представляется мне одновременно игровой и серьезной. Хорошо придуманной. Остроумной. А когда устроительница премии Ирина Прохорова вышла на сцену театрального центра Вс. Мейерхольда, нацепив бумажный белый нос, собравшаяся литературная и окололитературная публика совсем развеселилась. Изобилие – тут и «новая словесность», и «новые смыслы», и «новая социальность». Правда, социальность, даже новая, вряд ли реализуется в новой, не будем употреблять модного словечка «инновационной», словесности, – но на этот вопрос, как и на возникающие другие, ответит первое же обсуждение жюри, в котором литераторы на вторых ролях.
Почетные места пока отданы представителям других профессий, нелитераторам: телеведущему (образован новый премиальный пост: президент премии; им стал Николай Сванидзе) и социологу (председатель жюри – Алексей Левинсон). Вполне вероятно, что учредители премии и оргкомитет меньше доверяют профессионалам, тем более что «основная задача проекта – усовершенствовать институт отечественной критики путем модернизации жанра литературной премии». Так что симпатичные премиальные суммы предназначены прозаикам, а критиков подвергнут усовершенствованию путем открытой дискуссии о критериях. И правильно, потому что о критериях, об эстетических ценностях, как показывает практика, с чего я заметку и начала, – литераторы не задумываются. А первой по счету (на страничке «Концепция, цели и задачи премии») выдвинута задача «выявления и поддержки новых трендов в современной художественной словесности на русском языке». Ну уж если «на русском» – не трендов, а хотя бы направлений!
Слова в литературном деле более чем важны. Слова-сигналы. Напишешь инновационный – так и тянет продлить тремя еще словами на букву «и» из нацпроекта. Какого – уж и не припомню, теперь все вытеснили слова на букву «к». «Критика», «критерии», «кризис» – слова общего происхождения.
Но придираться хочется. И не только к словам, но и к цитатам, и к именам, и к отсутствию таковых – если уж печься о критиках.
В отсутствие оных профессию осваивают не только Прилепин с Новодворской: поэт Глеб Шульпяков в «Новой газете» опубликовал весьма раздраженную заметку о спецпоэзии фестивалей и чтений, подменившей поэзию как таковую, – согласна, но где имена? Один только тренд. Но этого мало! Нужны адреса, явки. Подробности. Аргументы и факты!
А вот другая заметка – с трендом в бренды. Дмитрия Быкова в «Известиях» (23.03.09). Понимаю, что времени нет, что автор, плодовитостью которого восхищаюсь не я одна, сочиняет сразу как минимум три колонки, монографию и парочку романов. Но все-таки не надо утверждать, что Ахматова говорила, что главное – «величие участи», и строить на этом сюжет заметки. Ахматова говорила с Бродским о «величии замысла» (см. «Диалоги» Соломона Волкова с Иосифом Бродским), а это совсем иное. Исходя из своей же путаницы Быков создает концепцию: «На контрапункте бесстыдства и величия <…> все у нее и держится». Прямой парафраз из Жданова, про блудницу и монахиню! Жданова, а не Эйхенбаума – у него все-таки про «бесстыдство» нету. Но ведь Быкову не Ахматова важна, он спешит, не останавливаясь, дальше – ив той же заметке перечисляет спасителей иронической поэзии через запятую: Олейников, Лосев, Иртеньев… (Напомню, что вблизи, только что, пробежали Бродский с Ахматовой.) Где Лев Лосев? Где Иртеньев? Большая разница, как поют в заставке телепередачи. Тут и Гумилев подоспел со своим «Шестым чувством»…
Трендим, брендим. Действительно: «Молчите, проклятые книги! Я вас не писал никогда!» Дата: 24 июля 1908 года. Сто лет прошло – Блок как в воду глядел.
Полтора процента
Какие книги вы должны прочесть, прежде чем умрете? Ответом на этот вопрос задается ну очень большая – 959 страниц – книга, изданная в Лондоне. На ярком титульном листе симпатичный скелетик, скаля зубы, читает очередной фолиант, подперев родным всем читателям, характерным жестом свой набитый чужими историями череп.
Книга состоит из трех разделов – до XIX века (самый краткий), XIX век, XX век (самый длинный) и даже век XXI: рецензии на новые книги Петера Эстерхази, Филипа Рота, Марио Варгаса Льосы, Мишеля Уэльбека, Орхана Памука… При этом – в XXI век попали две (!) книги албанского писателя Исмаила Кадаре [54] – обе, между прочим, первым изданием вышедшие в Тиране.
Продолжаю: Амос Оз (Израиль), Ирэн Немировски (Франция), Томас Пинчон, Джонатан Литтелл, Дон Делилло… Что я искала? Своих. Кого-нибудь из современных русских писателей. И напрасно: в XXI веке таких не нашлось.
Прошерстив указатель насквозь, я обнаружила только Гончарова с «Обломовым», Булгакова с «Мастером и Маргаритой», Достоевского («Преступление и наказание», «Бесы», «Идиот», «Записки из подполья»), Гоголя («Мертвые души», «Нос»), Максима Горького («Дело Артамоновых», «Мать»), Лермонтова («Герой нашего времени»), Лескова («Зачарованный странник»), Набокова («Ада», «Лолита», «Бледный огонь», «Пнин»), Пастернака («Доктор Живаго»), Пушкина («Евгений Онегин») и Солженицына («Раковый корпус», «В круге первом», «Один день Ивана Денисовича», а не то, что вы думали), Льва Толстого («Анна Каренина», «Смерть Ивана Ильича», «Крейцерова соната», «Война и мир»), Тургенева («Отцы и дети», «Степной король Лир», «Вешние воды»), Замятина («Мы»). Представлен также Венедикт Ерофеев («Москва – Петушки»).
Что касается ныне действующих лиц литературной сцены – ее украшает один лишь Виктор Пелевин («Жизнь насекомых» и «Чапаев и Пустота»).
И даже он принадлежит XX, а не XXI веку – как и литинститутский выпускник Кадаре.
Разумеется, «1001 книга, которую вы должны прочесть, прежде чем умрете» – не более чем субъективное руководство к выбору. Но весьма показательное: русская литература занимает здесь всего полтора процента из всего рекомендованного списка мировой.
Шедевры (мировые) рождаются неожиданно, а бестселлеры можно планировать – и даже конструировать. Таков итог размышлений Михаила Эпштейна (см. его статью «Мировой бестселлер из России» – «Ех Libris НГ», 12.02.2009).
«Дикорастущий», как мы его именовали на филфаке МГУ, Михаил Эпштейн всегда оригинален, ибо мыслит. Но мыслит он в данном случае все-таки в рамках прижизненного успеха. А настоящие, то есть долгоиграющие бестселлеры, как правило, обретают свой бестселлерный успех в истории. Что касается настоящего, то список Михаила Эпштейна пересекается со списком британским только единожды – в случае Пелевина.
А если можно конструировать, то надо для начала искать будущих «бестселлерных» авторов. Этим, например, озаботился самый могучий на сегодня издательский дом «АСТ», поучаствовав в сюжете премии «Неформат» (то ли издательский формат поисчерпался, то ли срочно требуется свежая кровь для вливания).
Церемонии вручения премии «Неформат» в ее полном объеме я не выдержала: покинула зал во время исполнения членом жюри Орлушей виршей собственного сочинения, перенасыщенных обсценной лексикой до того, что она уж точно выпадала в осадок. (Андрей Василевский покинул зал еще до меня, при первых мощных залпах Орлушиной брани.) Обсценные стрелы адресовались другому члену жюри – Ксении Собчак, которая свое согласие войти в жюри дала и даже поучаствовала в первой пресс-конференции, но больше на заседаниях и встречах не появлялась.
Не буду лицемерить: а то в «Знамени» обсценная лексика не появляется (порой)! И вообще: а то я не стояла на остановке, не ездила в электричке и т. д. Не была с моим народом. Там, где.
Торжество происходило в мраморном зале, в ротонде с колоннадой чудом сохранившейся усадьбы работы архитектора Казакова (ныне конференц-зал «Аргументов и фактов»). Но дело не только в Казакове, розово-мраморных телах колонн и сияющей фреске потолка – в этой соразмерной человеку бальной зале, где танцевали в свою пору аристократические московские барышни, впервые читал «Горе от ума» Александр Грибоедов. И именно эти стены впервые услышали: «Карету мне, карету». Повторяя сии драгоценные литературному сердцу слова, я и сбежала.
А слова, из которых выплетал свое выступление Орлуша, оседали на стены, на розовые колонны и вступали в химическую реакцию с грибоедовской пьесой, как известно разобранной на цитаты.
Если под «Неформатом» устроители премии понимают нечто выбивающееся из пристойно-скучного, открывающее литературе новые стилевые, языковые, жанровые возможности, уводящее от стереотипов – это одно. Если же понимать премию как специфическое нарушение правил поведения, то все уже было, было, было. Включая какашки. Развращения малолетних в литературе не получится – скорее Лолита должна совратить своего Гумберта Гумберта. И потому все выглядело вялым. Мягко говоря, маргинальным. Понимаю, что время на дворе такое – надо расчищать себе место, тесня окаменевшее, – но надо иметь, кроме плохих слов, новый продукт. А то ведь даже мамлеевские трупы (а Юрий Мамлеев – председатель «неформатного» жюри) давно выдохлись. И уже не воняют. Эстетический эффект вызывает не проза председателя и не стихи члена жюри, а диссонанс: мамлеевской «брутальной» прозы – и его мягкой, даже какой-то деликатной повадки то ли бухгалтера, то ли вузовского доцента; Орлушиных стихов – и его внешности пожилого усталого дяди.
