Иван Уханов - Каменный пояс, 1974
Здесь хорошо видны пласты веков, город будет скоро отмечать свое четырехсотлетие. Старинные рубленые дома и садочки при них, гроздья рыбацких лодок, от которых сладко пахнет смолой, и не зачерствевшие еще рыбки на куканах мальчишек, и рядом — дома, взметенные в небо, кафе, каждое на свой лад, клубы, обилие магазинов, бетонное шоссе.
На добрую сотню верст по тайге и болотам простерлась гладкая, как взлетная полоса, бетонка, и мелькали за окнами веселые вывески и указатели: «Поселок Лунный», кафе «Три карася», клуб «Романтик», «Улица Надежды» и еще одно кафе «Комарик»… Поклон тебе, безбрежный оптимизм молодости!
На небольшом том пути вспоминал я стройки, где доводилось мне работать в юности, и стройки, на ухабах которых я трясся в зрелом возрасте, добираясь до котлованов, мостовых опор и доменных фундаментов. Нет, не было там таких дорог! Впрочем, что ж удивляться, по нашей земле идет иной технический век, и могущество страны нашей возросло многократно. Но я не жалел о своем раннем времени — гордился им. Ибо не было бы ни Самотлора, ни Нефтеюганска, ни Сургута без моей Магнитки, без Уралмаша Венедикта Станцева, без Минского автомобильного Алеся Кучара!
…Станция Сургут, которую возводил строительно-монтажный поезд № 330, тоже мало походила на то, что раньше приходилось видеть. Ее сооружали в тайге, и над каждой постройкой шумели сосны и гудел окаянный комар. Дома и службы строились на долгий век, это было видно, никаких времянок, никаких ссылок на объективные трудности…
Я по старой журналистской привычке то и дело заглядывал в записную книжку. Была там, в числе других, и такая выписка из «Тюменской правды» за 20 апреля 1965 года:
«СУРГУТСКОЕ СТАЛЬНОЕ ПОЛОТНО.Москва, 17 (корр. ТАСС). Сегодня Государственная экспертная комиссия Госплана СССР одобрила проектное задание на строительство железной магистрали Тюмень — Тобольск — Сургут…
Сургут — одна из богатейших нефтегазовых кладовых Тюменской области. Здесь намечается добывать в перспективе 130 миллионов тонн «черного золота» в год. Именно сюда и устремится стальная магистраль. Ее длина — 710 километров. Она пересечет тайгу, болота, реку Обь. По этой трассе в район Сургутской залежи будут доставляться строительные материалы, продовольственные товары.
Новая дорога примкнет к действующей линии Свердловск — Тюмень — Омск. На большом протяжении она совпадает с трассой нефтепровода из Усть-Балыка».
И была еще другая выписка, где говорилось: проектировщики давно уже думают о будущем, и, если исполнится их план, станет эта дорога частью Северо-Сибирской трассы. Тогда, взяв начало в Тюмени, устремится она к Ангаре, обогнет север Байкала и через Комсомольск-на-Амуре выйдет к Тихоокеанскому побережью. На тысячу километров станет короче путь от Урала до Дальнего Востока…
„Теркин“ шагает по ОбиВечером следующих суток, закончив все дела, очутились мы где-то у берегов Оби и Тромъегана, тоже весьма мощного, ибо вобрал он в себя воды Агана, Ватьегана, Ингуягуна, Энтль-Имиягуна и еще многих других рек. Спрыгнули со сходней в катерок, принадлежащий одному из строителей, и покатили куда-то вслед за багровым солнцем, припавшим к горизонту. Однако солнце тут же ушло с неба, наступили сумерки, и суденышко наше, тарахтя и содрогаясь, резво поспешило уже на другой огонь — на багровое пламя костра, что билось посреди островка.
— Милости просим, — сказали хозяева, — делу — время, потехе — час. Одним словом, отведайте нашей ухи, выпейте маленько — и споем песни.
Они пособили женщинам сойти, предложили гостям рассаживаться вокруг огня, заботливо поглядели — всем ли удобно.
И стали опускать в котел, коим можно напитать добрую роту, множество всякой рыбы. Нельма соседствовала со щукой и язь снова с нельмой — вот такая была уха.
Мы, горожане, взирали на ту стряпню, как глядят дети на ожившую сказку где-нибудь в театре Образцова.
Потом брали опасливо по кусочку, тщательно обгладывали косточки, складывали их аккуратненько на листья лопуха. Шуточное ли дело — настоящая рыба, не в жестяной банке, не в томатном соусе и называется не «ставрида» и не «скумбрия»…
Сибиряки смеялись:
— А что вы, ребята, деликатно так едите, як панский цуцька! — И выуживали из котла куски покрупнее.
— Ешьте, сколько влезет. Ну же, ребята!
И «ребята», утирая пот с чела, двигали челюстями, не забывая отбиваться от комаров, презиравших огонь. И сильно отяжелев от еды, вдруг увидели днище котла, слава тебе, господи!
И пошли тогда кружиться над островком песни всякие, и снова билась казачья дружина возле тобольских круч, и шел по всей стране, от Москвы до самых до окраин, великий человек Отечества, хозяин и труженик своей земли.
А после того сказали хозяева:
— Поели, попели — и поработать пора! Почитайте нам стихи, граждане!
И мы читали стихи о земле своей, о войне, о городах домен и прокатных станов, о любви и расставаниях, кратко сказать — обо всем, что есть наша жизнь — трудная, конечно! — интересная, само собой разумеется, жизнь каждого для всех и всех для каждого.
А к полночи хозяева разохотились сами и стали декламировать «Теркина» на память, да не главу одну какую-нибудь, не две, не три, а всю книгу про бойца, от первой до последней страницы.
Это поражало и веселило душу. Только-только до того в Усть-Югане главный инженер управления «Тюменьстройпуть», того самого, что сооружает всю эту таежную дорогу, Алексей Михайлович Борзенков тоже вот так, не заглядывая ни в какие бумажки, почти профессионально, читал народную поэму Твардовского о великой четырехлетней войне.
И пока все слушали живой разговорный стих книги, теснились в моей голове воспоминания…
Вот первые месяцы сорокового, военного года, и в темень погружен Карельский перешеек, только стужа потрескивает соснами, лишь снаряды воют над головами, свои или чужие — не поймешь.
Вблизи от передовой, прикрытый со всех сторон палатками, горит несильно походный костерок и обогреваются вокруг него разные военные люди, кто в шинелях, кто в ватниках, а кто и в дубленых полушубках, перекрещенных скрипучей кожей ремней.
Один из бойцов — на нем прожженная там и сям шинель, лицо в жесткой рыжеватой щетине — читает вполголоса, однако душевно газету «На страже Родины», в которой о Теркине. Нет, это еще не тот «Теркин», что станет потом книгой нашей любви, книгой народа. Это — его предшественник, отец или старший брат, лихой боец Карельского перешейка, о подвигах и приключениях которого — короткие и хлесткие стихи.
И не ведает солдат, читающий газету, что автор стихов сидит тут же рядом, греет, как все, ладони над костром и с удовольствием слушает чтение.
Я не знал тогда, разумеется, что пройдет совсем немного времени и станет складываться в душе поэта замысел будущей книги. Мне и позже казалось, что для всеобъятного «Василия Теркина» нужна была Великая война и великие потрясения народа. Только десятилетия спустя нашел я, листая пятый том Собрания сочинений Александра Трифоновича Твардовского, заметки о том, как начиналась поэма. 20 апреля 1940 года поэт записал себе в тетрадку:
«Вчера вечером или сегодня утром герой нашелся, и сейчас я вижу, что только он мне и нужен, именно он. Вася Теркин!.. Нет, это просто счастье — вспоминать о Васе. И в голову никому не придет из тех, кто подписывал картинки про Васю Теркина, что к нему можно обратиться и всерьез. Моральное же мое право на Теркина в том, что я его начинал…»
В ту пору, в сороковом году, Твардовский работал в газете Ленинградского военного округа «На страже Родины», которую мы, журналисты армейской печати, вероятно, вполне справедливо считали фронтовой.
Мне повезло, я добирался до передовой вместе с поэтом на попутном грузовичке, он сидел нахохлившись и грел, как все, наган за пазухой полушубка. Тогда, на страшном морозе, оружие часто отказывало, и его держали у груди для тепла, коли придется пускать в дело.
У Твардовского была отменная память, он несколько раз мельком поглядел на меня красными от усталости глазами и сказал:
— Мы где-то виделись с тобой. Где?
Мне показалось неловким напоминать ему о случайной встрече, и я неопределенно пожал плечами.
Мы продолжали слушать чтение солдата, пряча в ладонях огоньки папирос, — рядом противник, и снайперы у него тоже есть! Пальнут в огонь — и плати кровью, а то и жизнью за собственное легкомыслие и неосмотрительность. Это было 11 февраля 1940 года. Наша армия готовилась к наступлению по всему фронту. Мы высадились неподалеку от леса, где накапливались полки 43-й дивизии: шли последние сборы к атаке Кирки-Муолы, высоты, увенчанной могучей церковью, которую оборонял противник.
Войдя в лес, поспешили к его северной опушке. За ней простерлась огромная чаша поля, на той стороне которого темнела глыба церкви.
