Гийом Аполлинер - Т. 3. Несобранные рассказы. О художниках и писателях: статьи; литературные портреты и зарисовки
И, однако, какой восхитительный и мистический свет божественно наполняет те несколько сонетов, которые «утратили бы свое очарование при попытке их объяснить, если такое возможно», несколько сонетов этого меланхолического самоубийцы, повесившегося на шнурке от белого корсета январским утром 1855 года на улице Вьей-Лантерн, там, где сейчас высится театр Сары Бернар.
КОНСТАНТИН БАЛЬМОНТ[233]
© Перевод М. Яснов
Константин Бальмонт, большой русский поэт, который семь лет провел в Париже, в изгнании[234], только что вернулся на родину. Его возвращение было триумфальным, начиная прямо от границы, куда приветствовать его прибыла польская депутация.
В Москве, на вокзале, его встречали главы различных литературных школ, в окружении многочисленных представителей элиты, а также молодых литераторов и художников, жаждущих воздать почести своему кумиру. Бальмонта засыпали цветами, ему рукоплескали, в его честь устроили шумную овацию. Но будучи человеком скромным, этот большой поэт был так взволнован доказательствами всеобщей любви, что было заметно, каких усилий стоит ему сдерживать слезы.
К нему приближаются и начинают речь: «Семь лет отсутствия…» Вмешивается полицейский чин, корректный, но непреклонный: «Выступления и публичные собрания запрещены». Кто-то протестует. Офицер, сам испытывающий неловкость от своей роли, добавляет: «У меня распоряжение… Я не имею права наблюдать, как…» — «Тогда наблюдайте лучше за движением автомобилей!» — иронизирует какая-то дама. Он снисходительно отворачивается: это тут же используют для импровизированного чтения стихов:
Жизни податель,
Светлый создатель,
Солнце, тебе я пою!..[235]
Подают автомобиль, и толпа на улице растет как снежный ком. Лирического изгнанника настойчиво просят подарить на память цветок. Поэт улыбается и бросает окружающим цветы, которые те выхватывают друг у друга из рук. Снова крики «ура!», снова овации, и вот автомобиль трогается с места и солнечным весенним утром под воскресный благовест мчится по городу в сердце России, окруженный сотней тысяч золотых куполов.
Следующая неделя проходит в собраниях, празднествах, торжественных встречах; что ни день приходят телеграммы и письма с приветствиями возвратившемуся поэту.
Однако, принимая все эти почести, Бальмонт не забыл Францию и французских друзей — он говорил о них уже в первых интервью и называл среди них самых близких: Рене Гиля[236], который перевел Бальмонта на французский язык,[237] и Поля Фора, стихи которого он сам переводил в начале своего творческого пути и чьи новые произведения переводит по сей день[238].
В России у всех на устах братская дружба, которая связывает Бальмонта и «Короля поэтов». К тому же и тот и другой дебютировали в литературе в один и тот же год[239].
ФРАНСИС КАРКО[240]
© Перевод М. Яснов
Франсис Карко[241] — молодой писатель; он любит изображать изящный цинизм, но в глубине души очень чист и скромен.
Это великий труженик, у которого еще хватает времени ночи напролет бродить с г-ном Луи де Гонзагом Фриком[242]. Так, во время ночных прогулок он возродил в своих стихах тему курительной трубки, дорогую поэтам-фэнтезистам XIX века[243].
Г-н Карко замечательно изображает Майоля[244]; впрочем, к тому же он великолепно поет всякие песенки и очаровательно танцует.
Он очень организованный, дома у него чистота, и каждый раз, публикуя новую книгу, он рассылает ее во все газеты и журналы.
Для женской публики г-н Карко олицетворяет идеал современного молодого человека: он невысок, худощав, бледен, а улыбка его такова, что кажется, сейчас он произнесет эпиграмму, но вместо этого производит на свет мадригал, ибо с удовольствием отдается нежному жанру. Главными его друзьями считаются или считались прежде гг. Газаньон, Жан Пеллерен[245], Тристан Дерем, Л. де Г. Фрик, Клодьен и др.
Некоторые пороки, каковым он тайком предается, окружены ореолом святости, но на ней лучше не настаивать.
Он предпочитает итальянские рестораны, в частности, один такой на улице Мартир, где его можно встретить с гг. Марио Менье и Марком Брезилем[246]. Там эти господа остроумно беседуют об искусстве и литературе.
Еще г-н Карко часто посещает цирк Медрано; он так любит клоунов, что в конце концов и сам стал немного походить на них своей бледностью и прической.
Он ценит простую и жестокую литературу и ищет живописную сторону в реальности, существующей вокруг него.
С г-ном Мак-Орланом[247], автором только что появившегося «Желтого смеха», он разделяет особенную любовь к песням Иностранного легиона.
Франсис Карко родился в Нумеа в 1886 году. Первые сильные впечатления его детства относятся к канакам. Он очень хорошо помнит этих негров с асимметричными головами, сплющенными черепами, взъерошенными волосами и налитыми кровью глазами. Он вспоминает о popinées, или канакских женщинах, чьи животы выглядят как многочисленные параллельные линии, а кожа свисает, словно передник. Он вспоминает о чудесных раскрашенных богах Новой Каледонии, о выразительных скульптурах, выполненных с таким чувственным искусством, что они поражают нас и наполняют восхищением, отчего и сегодня мы ищем их с эстетической страстью, подобной той, с какой ученые роют эллинскую землю в надежде обнаружить в ней фрагменты античных богов. В его воспоминаниях возникают то негр Аронда, танцевавший в солнечной тени, то сражения, которые порой устраивали прямо в городе Нумеа независимые и враждующие племена канаков.
Однажды маленький Карко шел в школу. Вдруг разгорелся подобный бой. В домах закрылись окна и двери, европейцы окопались, чтобы предоставить полную свободу отважным воинам, а те надвигались друг на друга, вооруженные tanico, палицами с птичьими клювами, тонкими и гибкими дротиками и рогатками.
Ребенок, несущий в руке корзинку со своим школьным завтраком, едва успел спрятаться у бакалейщика, где провел три дня, после чего, когда канаки убрались, вернулся домой все с той же корзинкой, по-прежнему полной еды, к которой он так и не притронулся…
Однажды юный Карко сел на корабль и отправился в Испанию. Он видел сиднейскую птицу без крыла, и каждое утро его каюту навещала одна и та же летучая рыба.
В Марселе ему подарили обезьянку, которая через год умерла в Ницце от холода.
Затем был лицей в Ницце, по виду напоминающий старинный монастырь. Из ворот можно было взбежать на мост над рекой Пайон, чтобы поглазеть на акробатов и борцов, устраивавших представления в своих балаганах на противоположном берегу.
Пожив в Шатийон-сюр-Сен возле Дижона, на родине Дезире Низара[248], юный Франсис Карко прибился к кафешантану. Он исполнял песни Майоля. Так он оказался в кафешантанах Тулузы и Марселя. В армии он служил в Гренобле, затем в Бриансоне. К этому времени он уже писал стихи, и следует отметить, что во время пребывания в Руэрге его первые стихотворения правил г-н де Помероль[249]. Во время военной службы, когда Карко зарабатывал погоны капрала, он продолжал сочинять стихи; но поскольку у него никогда не было времени их записывать, он, чтобы не забыть, ограничивался тремя строфами.
Именно в полку он повстречал Жана Пеллерена, написавшего о нем стихотворение. Вот его начало:
Вы не были, капрал Карко,
Суровым унтер-офицером…
Потом молодой поэт приезжает в Париж. Здесь он посещает бары, заглядывает в «Проворный кролик» и на аперитив в «Мулен Руж». Но чаще всего его можно было встретить в «Проворном кролике». Там он все так же пел песни из репертуара Майоля, песни Иностранного легиона, читал собственные стихи. Там его прозвали «Золотой петух». После короткого перехода в «Бель Эдисьон»[250] он вместе с Максом Режисом[251] отправляется в Ниццу, где входит в «Ла Гранд Франс», которую нельзя путать с «Ла Гранд Франс»[252] Мариюса-Ари Леблона[253], где я сам в 1901 году публиковал свои первые стихи.
И вот Карко снова обосновался в Париже. Покинув скромную комнатушку на улице Висконти, он поселяется в более комфортабельной квартире на набережной Цветов и, несмотря на ожесточенную работу, продолжает посещать танцульки. Например, в «Гравилье», где музыканты играют на небольшом балконе, или в «Баль де Ла Женесс» на улице Сен-Мартен, хозяин которого обладает такой прекрасной коллекцией ножей, что раздает их в качестве призов своим посетителям. Он заглядывает в зал «Октобр» на улице Сент-Женевьев, принадлежащий г-ну Вашье; в «Балкончик», выходящий в тупик возле Бастилии; посещает балы на улице Карм, «Ла Фоветт» на улице Ванв и «Булодром» на Монмартре, симпатичное место, где звучит музыка поприятнее, на мой взгляд, чем у г-на Штрауса.
