Владимир Набоков - Комментарий к роману "Евгений Онегин"
Феокрит — греческий поэт родом из Сиракуз (годы расцвета 284–280 или 274–270 гг. до н. э.), которому подражали Вергилий (70–19 гг. до н. э.) и другие римские поэты; а им, в свою очередь, подражали западноевропейские лирики, особенно в те три столетия, что предшествовали XIX в.
Во времена Пушкина Феокрит, похоже, был известен в основном своими пасторалями, хотя лучшие его произведения — это, несомненно, Идиллии II и XV.
Французские писатели, особенно до возрождения романтизма, обвиняли Феокрита — забавный парадокс! — в жеманстве и в том, что его сицилийские пастушки выражаются изящнее, чем французские крестьяне в 1650 или 1750 г. На самом деле эта критика более применима к вялому Вергилию и его худосочным педерастам; у Феокрита они гораздо колоритнее, а сами стихи, пусть это и не большая поэзия, сочны и живописны.
Чем не угодили Онегину Гомер с Феокритом? Можно предположить, что Феокрита он находил слишком «приторным», а Гомера слишком «экстравагантным». Он вообще мог считать поэзию занятием недостаточно серьезным для взрослых людей. Общее представление об этих поэтах он получил из мерзейших рифмованных переложений на французский. Сейчас, конечно, Феокрит у нас есть в великолепных прозаических переводах П. Э. Леграна («Греческие буколики» / «Bucoliques grecs», [Paris, 1925], vol. 1).
Переводчики-викторианцы умудрились так выхолостить, извратить и подретушировать Феокрита, что нежный читатель и не догадывался, что буколические персонажи преследуют не дев, а отроков. «Небольшие вольности», которые позволяют себе грамотеи вроде Эндрю Ланга по отношению к «пассажам, оскорбительным для западной морали», гораздо более аморальны, чем любые вольности Коматаса по отношению к Лакону{14}.
Онегин (и Пушкин) Феокрита знал, конечно же, по жалким французским «переводам» и «подражаниям» вроде «Идиллий Феокрита» M Р. Г. де Шабанона (M. P. G. de Chabanon, «Les Idylles de Théocrite». Paris, 1777) или прозаического их пересказа Ж. Б. Гайля. И то и другое для чтения непригодно.
5—7 Бранил Гомера… зато… был глубокий эконом… — У Вильяма Газлита я нашел следующее («Застольные беседы» / W. Hazlitt, «Table Talk», 1821–1822):
«Человек-экономист, хорошо-с; но… пускай он не навязывает другим своей педантической причуды как обязанность или признак хорошего вкуса… Человек… объявляет без предисловий и обиняков свое презрение к поэзии: значит ли это, что он гениальнее Гомера?»
В своих «Рассказах о Пушкине» (1851–1860, отдельно изданы в 1925 г.) Петр Бартенев (1829–1912) со слов Чаадаева пишет, что Пушкин начал изучать английский еще в 1818 г. в Петербурге и с этой целью позаимствовал у Чаадаева (немного английский знавшего) «Застольные беседы» Газлита. Однако я считаю, что интерес к английскому языку проснулся у поэта не ранее 1828 г.; в любом случае, «Застольных бесед» тогда еще не было (возможно, Чаадаев имел в виду Газлитов «Круглый стол» 1817 г.).
Ср. у Стендаля: «Je lis Smith avec un très grand plaisir»[144] (Дневник / Journal, 1805).
Можно вспомнить и Терезу, горничную в «Вильгельме Мейстере» Гете (1821), которая была страстным политическим экономом.
Стих «И был глубокий эконом» снова досадно напоминает «Гудибраса» (см. коммент. к гл. 1, VI, 8), ч. I, песнь I, стих 127 (длинная рифма):
Beside he was a shrewed Philósopher…[145]
6 Адам Смит; 12 простой продукт. — Исходный продукт, matière première, сырье, produit net — эти и другие термины заплясали в моем сознании; однако мне приятно знать экономику так же плохо, как знал ее Пушкин, хотя профессор А. Куницын читал-таки лицеистам лекции об Адаме Смите (шотландском экономисте, 1723–1790).
Так или иначе, Смит в своем «Исследовании о природе и причинах богатства народов» / «Recherches sur la nature et les causes de la richesse des nations» (Куницын мог выбирать из четырех французских переводов: анонимного «М», 1778; аббата Ж. Л. Блаве, 1781; Ж. А. Руше, 1790–1791; Жермена Гарнье, 1802) считал, что источником этого самого richesse[146]является le travail[147]. «Только труд… является реальной ценой [всех товаров], деньги есть лишь условная их цена».
Чтобы понять иронию пушкинской строфы, нам, очевидно, следует обратиться к предшествовавшей Смиту физиократической школе. Кое-что по данному предмету я почерпнул из Британской Энциклопедии (The Encyclopedia Britannica, 11th edn., 1910–1911, XXI, p. 549):
«По-настоящему производителен лишь тот труд, который увеличивает количество поступающего в распоряжение человека сырья; реальный годовой прирост богатства общества есть превышение совокупной сельскохозяйственной продукции (включая, конечно, и металлы) по сравнению с затратами на ее производство. От количества этого produit net [воспетого Ж. Ф. Дюси ок. 1785 г. в „Mon Produit Net“[148]и близкого к простому продукту, о котором говорит Пушкин] зависит благоденствие общества и возможность его цивилизованного развития».
См. также «Физиократию» («Physiocratie», 1768) Франсуа Кенэ (1694–1774): «La terre est la source unique de la richesse et l'agriculture est la seule industrie qui donne un produit net en sus des frais de production»[149].
Ср. в «Эдинбургском обозрении» («Edinburgh Review», XXXII [July, 1819], p. 73): «Могущество государства и возможности его благоденствия очевидно определяются величиной чистой прибыли (nett profit) и ренты, а вовсе не величиной его совокупного дохода, как, похоже, полагает д-р Смит [в „Богатстве наций“]».
Также у Давида Рикардо (1772–1823), английского экономиста: «Бонапарт стремился воспрепятствовать вывозу сырья из России, что вызвало поразительное сопротивление народа этой страны его мощной армии» («Очерк о прибыли капитала», [1815], с. 29).
7 …эконом… — Сегодня по-русски говорят «экономист», а эту форму Карамзин употребил в письме Дмитриеву от 8 апреля 1818 г.
Варианты
1—5 Черновая рукопись (2369, л. 6):
<Конфуций> мудрец Китая
Нас учит юность уважать —
<От заблуждений охраняя>
<Не торопиться осуждать>
<Она одна дает надежды —>
Пушкин знал Конфуция (Кун Фу-Цзы, ок. 551–479 гг. до н. э.) по таким трудам, как «Великий Ю и Конфуций» Николя Габриэля Ле Клери (Nicolas Gabriel Le Cleri, «Yu le Grand et Confucius, histoire chinoise», Soissons, 1769) и «Конфуций, праведные мысли» Пьера Шарля Левека (Pierre Charles Levesque, «Confucius, Pensées morales», Paris, 1782), имевшимся в русских библиотеках того времени.
2 Отвергнутые варианты (2369, л. 6):
Стихами разум теребить
и
Для рифмы жизни не щадить…
5 В черновой рукописи вместо Гомера (2369, л. 6–6 об.): Виргилья (род. пад. от Вергилий, то же и в беловой рукописи), Биона (род. пад. от Бион — греческий поэт, ок. 100 г. до н. э.){15} и Тибулла (род. пад. от Тибулл — Альбий Тибулл, римский поэт I в. до н. э.).
13—14 Отвергнутый вариант (2369, л. 7):
Отец с ним спорил пол-часа
И продавал свои леса.
VIII
Всего, что знал еще Евгений,
Пересказать мне недосуг;
Но в чем он истинный был гений,
4 Что знал он тверже всех наук,
Что было для него измлада
И труд, и мука, и отрада,
Что занимало целый день
8 Его тоскующую лень, —
Была наука страсти нежной,
Которую воспел Назон,
За что страдальцем кончил он
12 Свой век блестящий и мятежный
В Молдавии, в глуши степей,
Вдали Италии своей.
4 всех наук; 9 наука. — «Наука» обычно означает «знания», «учение», «ученость», но здесь истинный смысл слова переводчику подсказывает название произведения Овидия.
10 Назон — римский поэт Публий Овидий Назон (43 г. до н. э. — 17? н. э.). Пушкин его знал в основном по французскому переводу Ж. Ж. Ле Франка де Помпиньяна Полного собрания сочинений Овидия (OEuvres complèttes d'Ovide. Paris, 1799).
10—14 Эти строки перекликаются с рассказом об Овидии в «Цыганах», байронической поэме Пушкина, начатой зимой 1823 г. в Одессе, оконченной 10 октября 1824 г. в Михайловском и анонимно опубликованной в начале мая 1827 г. в Москве (стихи 181–223).
Старик
<…>
Меж нами есть одно преданье:
Царем когда-то сослан был
Полудня житель к нам в изгнанье
(Я прежде знал, но позабыл
Его мудреное прозванье.)
Он был уже летами стар,
Но млад и жив душой незлобной —
Имел он песен дивный дар
И голос, шуму вод подобный —
И полюбили все его,
И жил он на брегах Дуная,
Не обижая никого,
Людей рассказами пленяя,
Не разумел он ничего,
И слаб и робок был, как дети,
Чужие люди за него
Зверей и рыб ловили в сети,
Как мерзла быстрая река
И зимни вихри бушевали,
Пушистой кожей покрывали
Они святого старика,
Но он к заботам жизни бедной
Привыкнуть никогда не мог,
Скитался он иссохший, бледный,
Он говорил, что гневный Бог
Его карал за преступленье.
Он ждал придет ли избавленье
И все несчастный тосковал,
Бродя по берегам Дуная,
Да горьки слезы проливал,
Свой дальний град воспоминая,
И завещал он, умирая,
Чтобы на юг перенесли
Его тоскующие кости,
И смертью — чуждой сей земли
Не успокоенные гости!
Алеко
Так вот судьба твоих сынов,
О Рим, о громкая держава!
Певец любви, певец богов,
Скажи мне, что такое слава?
Могильный гул, хвалебный глас,
Из рода в роды звук бегущий?
Или под сенью дымной кущи
Цыгана дикого рассказ?
13 Молдавия включала в себя Бессарабию, где были написаны эти строки. В отдельном издании первой главы (1825) есть примечание Пушкина, не включенное в полные издания романа:
