KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Документальные книги » Критика » Виктор Гюго - Том 14. Критические статьи, очерки, письма

Виктор Гюго - Том 14. Критические статьи, очерки, письма

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Виктор Гюго, "Том 14. Критические статьи, очерки, письма" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Чтобы уничтожить искусство, нужно сперва уничтожить человеческое сердце.

Здесь представляется возражение другого рода; нет спора, даже в самый острый миг политического кризиса может озарить горизонт настоящее произведение искусства; но не будут ли все страсти, все умы, все внимание слишком поглощены творимыми сообща социальными делами, и сможет ли восход этой ясной звезды поэзии привлечь к себе взоры толпы? Это уже вопрос второстепенный, вопрос успеха; он касается не поэта, а издателя. На вопросы такого рода жизнь отвечает обычно «да» или «нет», и в сущности это не столь уж важно. Конечно, бывают минуты, когда материальные дела общества не ладятся, когда они встречают препятствия, когда под воздействием всех политических происшествий они теснятся, образуют заторы, загромождают путь и мешают друг другу двигаться. Но что из этого? К тому же, если для поэзии, как говорится, нет попутного ветра, это еще не причина, чтобы она отказалась от полета. В противоположность кораблям, птицы быстро взлетают только против ветра. А поэзия сродни птице. Musa ales [81] — говорит древний автор.

Именно поэтому, отважно ринувшись в самую середину политического урагана, она становится сильнее и прекраснее. Тот, кто как-то чувствует поэзию, предпочитает, чтобы она жила в горах, среди развалин, витала над лавиной, вила гнездо свое среди бурь, чем чтобы она улетала в страну вечной весны. Лучше видеть ее орлом, чем ласточкой.

А теперь мы спешим заявить, — ибо, вероятно, уже пора это сделать: во всем, что говорил здесь автор, чтобы разъяснить своевременность появления книги подлинной поэзии в минуту, когда в умах людей так много прозы, и даже потому именно, что существует эта проза, — во всем этом нет ни малейшего намека на его собственную книгу. Он первый чувствует скудность ее и малую ценность. Художник, каким он должен быть по мнению автора, художник, который доказывает в самый разгар революции жизненность искусства, поэт, свершающий поэтическое деяние между двумя мятежами, такой художник — великий человек, он — гений, он — око, — Οφθγλμόζ [82] как превосходно выражает это греческая метафора. Нет, автор никогда не имел притязаний на эти сверкающие титулы, выше которых нет ничего. И если в ноябре 1831 года он печатает «Осенние листья», то только потому, что ему любопытно было осветить ярким светом контраст между безмятежностью этих стихов и лихорадочным возбуждением, каким охвачены сейчас умы. Отдавая эту бесполезную книгу на волю волн общественного мнения, уносящих так много других, гораздо лучших вещей, автор испытывает то чувство грустной радости, с каким бросаешь в бурную реку цветок и следишь, что с ним станется.

Пусть простится ему немного нескромный образ — перед глазами его разверзся вулкан революции. Вулкан притягивал его — и он бросается в его кратер. Впрочем, автору хорошо известно, что Эмпедокл не был великим человеком и что от него остались только сандалии.

Итак, он предоставляет книгу ее судьбе, какова бы она ни была, — liber, ibis in urbem, [83] — и завтра он уже забудет о ней. Да и что такое эти страницы, брошенные на волю случая, на волю всех ветров? Опавшая листва, увядшая листва, как и все осенние листья. Не ищите здесь поэзии, полной волнений и тревог; это светлые и мирные строки, стихи, о каких мечтает или какие пишет всякий, стихи, порожденные семьей, домашним очагом, частной жизнью; поэзия сокровенного мира души. Это меланхолический и примиренный взгляд, случайно брошенный на то, что есть, а главное — на то, что было. Это эхо тех, порой невыразимых, мыслей, которые смутно пробуждают в нас тысячи творений мироздания, томящихся и страдающих вокруг: об увядающем цветке, о падающей звезде, заходящем солнце, о ветхой церкви без кровли, улице, поросшей травой; или о неожиданном приезде школьного товарища, почти уже позабытого, но все еще любимого где-то в тайниках души; или о тех людях с сильной волей, что сокрушают судьбу или позволяют ей сокрушить себя; или об одном из тех слабых существ, которые не знают своего будущего, — о ребенке или короле. И, наконец, это элегии о тщете надежд и замыслов, о любви в двадцать лет, любви в тридцать лет, о печали, что содержится в счастье, о бесчисленных горестях, из которых складываются наши годы, — те элегии, что сочатся изо всех ран, нанесенных жизнью сердцу поэта. Две тысячи лет тому назад Теренций сказал:

Plenus rimarum sum; hac atque illac
Perfluo.[84]

Теперь следует ответить тем, кто спрашивал автора, будут ли включены в «Осенние листья» две или три оды, вдохновленные современными событиями и опубликованные в разное время за последние полтора года. Нет. Здесь не место для той поэзии, которую называют политической и которую, как считает автор, следовало бы называть исторической. Эти стихи, полные страсти и пылкости, нарушили бы единство настроения, безмятежное спокойствие этой книги. К тому же они входят в сборник политической лирики, который автор оставил про запас. Чтобы напечатать его, он ожидает более благоприятной для литературы обстановки.

Что это будет за сборник, какие симпатии и антипатии в нем отразятся — об этом все те, кого это интересует, смогут судить по стихотворению XI, напечатанному в публикуемой книге. И все же автор полагает, что поскольку он желает оставаться по-прежнему независимым и беспристрастным тружеником, поскольку он свободен как от какой-либо приверженности, так и от какой-либо ненависти в политике, поскольку он ничем не обязан никому из тех, кто сегодня стоит у власти и готов вернуть все то, что ему могли оставить из равнодушия или по забывчивости, — он имеет право сказать заранее: стихи его — это стихи человека честного, простого и искреннего, который хочет всяческой свободы, улучшения и прогресса, но в то же время осторожности, сдержанности и осмотрительности во всем; правда, у него уже не те взгляды, что были десять лет назад, на все эти изменчивые вещи, которые составляют политические вопросы, — но, меняя свои убеждения, он всегда советовался со своей совестью и никогда — с корыстью. А затем он повторит здесь то, что говорил уже в другом месте,[85] и никогда не устанет повторять и доказывать на деле: что как ни горячо берет он сторону народов в великом споре, разгоревшемся между ними и королями в девятнадцатом столетии, все же он никогда не забудет, каковы были мнения, вера и даже заблуждения его ранней юности. Никогда не станет он ждать напоминания о том, что в семнадцать лет он был стюартистом, якобитом и кавалером; что он стал любить Вандею чуть ли не раньше, чем Францию; что если отец его был одним из первых волонтеров великой республики, то его мать, бедная пятнадцатилетняя девочка, бежавшая из Бокажа, была разбойницей, как г-жа Божан и г-жа Ларошжакелен. Он не будет оскорблять павшую династию, ибо принадлежит к тем, кто в нее верил и думал, что, со своей стороны, в меру своих сил может отвечать за нее перед Францией. Впрочем, каковы бы ни были их ошибки и даже преступления, теперь больше чем когда-либо уместно произносить имя Бурбонов с почтением, серьезностью и осмотрительностью, ибо ныне голова старца, бывшего когда-то королем, уже не увенчана ничем, кроме седых волос.


1831

ПРЕДИСЛОВИЕ К СБОРНИКУ «ПЕСНИ СУМЕРЕК»

Несколько строк, которые открывают этот том, указывают на содержащуюся в нем мысль. Прелюдия объясняет песни.

В мире идей, как и в мире вещей, в обществе, как и в человеке, все находится ныне в состоянии сумерек. Какова природа этих сумерек? И что за ними последует? Вопрос безмерной важности, самый значительный из всех вопросов, смутно тревожащих наш век, в котором все заканчивается знаком вопроса. Общество ждет, чтобы то, что виднеется на горизонте, ярко разгорелось бы или совсем погасло. К этому нечего добавить.

Что же касается самого этого тома, то и о нем автор ничего больше не скажет. К чему обращать внимание читателя на еле видную нить, соединяющую эту книгу с книгами ей предшествующими? Это все тот же разум, озабоченный другими делами; те же волны, поднятые другими ветрами; то же чело, изборожденное другими морщинами; та же жизнь в другом возрасте.

Автор не будет особенно настаивать на этом. Скажем больше, в своих произведениях он допускает элемент личного только потому, что в нем может иногда отразиться общее. Он полагает, что иначе не стоило бы труда изучать его индивидуальность, как выражаются теперь в довольно скверном стиле. И какого бы мнения ни были об этой индивидуальности, она лишь весьма неясно проступает в его книгах. Автор далек от мысли, что данную книгу, в частности, можно рассматривать во всех ее разделах как достоверный материал для истории какого-нибудь человеческого сердца. В этом томе есть много вымышленного.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*