Виссарион Белинский - <Статьи о народной поэзии>
Но не по одному этому влиянию на Русь замечателен Новгород: он и сам по себе есть интересное явление с своим меньшим братом, Псковом. Это какой-то неразвившийся, но большой зародыш чего-то, какая-то неудавшаяся, но размашистая попытка на что-то. По преобладанию восточного элемента, все славянские народы являли собою одни зачатки жизни, которым не суждено было развиться во что-нибудь действительное и определенное из самих себя, собственною самодеятельностию, не приняв в себя общечеловеческих элементов европейского духа. Повторяем: Новгород был не республикою, как думают некоторые из наших так называемых историков, а скорее карикатурою на республику. Ничем нельзя так хорошо охарактеризовать Новагорода, как его же собственным прозванием, простодушным и бессознательным, но метким и верным: новогородская вольница. Где нет права и закона, нет развившихся из жизни государственных постановлений, там пет и свободы, нет граждан, а есть вольность и вольница, которые, в отношении к личной безопасности и независимости индивидуумов, ничем не лучше азиатского деспотизма, если еще не хуже: известно, что вече великого господина Новгорода часто оканчивалось кровавым самоуправством невежественной черни, а спокойствие города нередко нарушалось самыми бессмысленными мятежами. В Новгороде не было представительности: толпа невежественная и дикая безусловно владычествовала на вече. Но Новгород был богат и знал это; новогородцы были полны отваги и удали и говорили: «Кто против бога и великого Новагорода!» Святая София была его покровительницею, и в ее храме хранилась грамота Ярослава. Новогородцы по-своему любили Новгород и гордились им. Вечевой колокол – символ их политического значения, был для них дорог, и, рыдая, провожали они его в Москву… Новгород не был государством, но в нем были зачатки государственной жизни, – и потому он был явлением неопределенным, странным чем-то и в то же время ничем; это был инфузорий государственной жизни, но не государство. Проблескивало в его жизни что-то и размашистое и грандиозное, но только проблескивало и, мгновенно поразив зрение, тотчас же исчезало, подобно миражам и блуждающим огням…
Такова была историческая действительность Новагорода; такова и его поэзия: никакие летописи, никакие исторические изыскания не могут так верно выразить смутного его существования, как его поэзия. Начнем с «Василья Буслаева»: это – апофеоза Новагорода, столь же поэтическая, удалая, размашистая, сильная, могучая и столь же неопределенная, дикая, безобразная, как и он сам. С самого начала поэмы вы видите существование в Новегороде двух сословий – аристократии и черни, которые не совсем в ладу между собою. Как бы в похвалу Буслаю, отцу Василья, говорится, что он «с Новым городом жил, не перечился, со мужики новогородскими поперек словечка не говаривал». Да и как не хвалить за это: из чего же и ссориться было сему благородному дворянину со мужики новогородскими? В Риме вражда между патрициями и плебеями имела свои важные причины:{160} первые возникли и образовались из племени завоевателей, вторые – из племени побежденного и завоеванного:{161} вот первый исходный пункт вражды двух сословий. Далее: патриции образовывали собою правительственную корпорацию; в их руках была высшая государственная власть; они были полководцами и сенаторами, из них преимущественно выбирались консулы и диктаторы; вообще, сословие патрициев пользовалось большими правами, которые составляли часть коренных государственных законов, владели большими имениями: а народ был беден и правами и полями, ему предоставлено было только лить кровь за отечество и повиноваться его законам. Наконец, патриций считал себя существом высшим плебея и гнушался вступить с ним в родство или допустить его в свое общество. Патриций оскорблял плебея и самым превосходством своим в образовании. Все это поддерживало борьбу, бывшую источником римской истории и причиною ее колоссального развития. Но в Новегороде дворянам и боярам не из чего было перечиться с мужиками, а мужикам не из чего было враждовать против дворян и бояр: при равенстве прав, или совершенном отсутствии прав с той и другой стороны, и при равенстве образования, или при совершенном отсутствии всякого образования с той и другой стороны, там только бедный мог завидовать богатому, а не мужик дворянину, ибо там и мужик мог быть богаче боярина и потому больше его иметь весу на вольном вече. Но тут была боярская бессмысленная спесь, которая основывалась не на превосходстве образования, общественного или умственного, не на праве заслуги, а на пергаментных грамотах; спесь с одной стороны вызывала вражду с другой; а как неважные причины родят неважные следствия, то вражда и разрешалась кулачными боями и телесным увечьем. Василий Буслаев есть представитель аристократической партии в Новегороде: он человек превосходно образованный – умеет читать, писать и петь: чего же больше?.. Повадился он со пьяницы, со безумницы; но быль молодцу не укора, тем более что общественная нравственность Новагорода отнюдь не презирала этих господ, потому что они были не только пьяницы, безумницы, но и «веселые, удалые добры молодцы». Костя Новоторженин должен быть не из дворян, а из купчин; выдержав экзамен Васьки, то есть удар по голове червленым вязом во двенадцать пуд, он делается его братом названыим: вот вам и символ единства и родства высшего и низшего сословий в политической организации Новагорода! Лука и Моисей – два боярченка; Василий особенно «стал радошен и веселешенек» их приходу: это своя братия – аристократы… Но что за мужики Залешана, не раз упоминаемые в киршевых поэмах, – неизвестно; и почему Васька, никого не трусивший, не посмел им показаться, хоть они и пришли к нему на двор, где он беседовал за чаном зелена вина с своею ватагою, – тоже темно и неопределенно. Не менее загадочны и братья Сбродовичи, не раз упоминавшиеся и в прежних поэмах: о них, как и о мужиках залешанах, можно сказать с достоверностию только, что они – новогородцы. Что за братчина Никольщина, где на складчину пьют канун варен и пива ячные, – тоже загадка{162}. Драка началась не из ссоры: побывав в кабаке, молодцы Василья начали «боротися, а в ином кругу в кулаки битися»; начали за здравие, а свели за упокой, по русской пословице; следовательно, не вражда между сословиями, а то, что руки расчесались и плечи расходились – произвело нецивилизованную драку. Вызов Васьки мужиков новогородских на бой с его дружиною о велик заклад прекрасно характеризует новогородскую удаль и молодечество; в его условии с ними, к которому были «подписаны руки» с обеих сторон, промелькивает коммерческая цивилизация Новагорода. В жалобе мужиков, приносимой к матери Васьки, и скорой расправе матери с сыном вполне выражается патриархально-семейное основание гражданского быта того времени; а «дороги подарочки», представленные матерой вдове Амелфе Тимофеевне при жалобе на сына, показывают ясно, что и в новогородской республике без «подарочков» никакая просьба не обходилась. Девушка-чернавушка упоминается и в некоторых других русских сказках; следовательно, она должна иметь какое-нибудь значение, но какое именно – нельзя понять. Для нас эта девушка-чернавушка, которая хватает Ваську за белы руки и, как ребенка, тащит в погреба глубокие, а потом кипарисовым коромыслом побивает мужиков новогородских, сшибает замки булатные, ломает двери железные и освобождает Василья, – для нас она не имеет никакого смысла. Замечательно, что эта девушка-чернавушка явно держит сторону Василья и его молодцов, и только в качестве служанки его матери, обязанной повиноваться своей госпоже, действует она против Василья. Встреча освобожденного из подвала Василья с старцем-пилигримищем есть лучшее место в поэме. Этот старец-пилигримище есть поэтическая апофеоза Новагорода, поэтический символ его государственности. Старец держит на могучих плечах колокол в триста пуд; он холодно и спокойно, как голос уверенного в себе государственного достоинства, останавливает рьяность Буслаева: «Из Волхова воды не выпити, в Новегороде людей не выбити: есть молодцов супротив тебя, стоим мы, молодцы, не хвастаем». В ответе Василья видны привилегии духовного сословия и уважение Буслаева к идее Новагорода, однако же побеждаемое неукротимостию его молодечества: «Бился я о велик заклад со мужики новогородскими, опричь почестного монастыря, опричь тебя старца-пилигримища; во задор войду – и тебя убью!» Васька ударяет тележною осью по голове старца: качается{163} старец, не шевельнется; заглянул он, Василий, старца под колокол: а и во лбе глаз – уж веку нету… Хоть слова качается и не шевельнется и кажутся противоречием друг другу, однако в них нет противоречия, а только неточность выражения: слово качается должно относить к колоколу, а не шевельнется – к старцу, образу Новагорода. А и во лбе глаз – уж веку нету – указывает на мистическую древность исторического существования Новагорода. Вообще, этот образ Новагорода дышит какою-то грандиозностию, силою и поэзиею; но в то же время он странен, дик, неопределен, – словом: самый верный портрет исторического Новагорода, поэтический инфузорий, огромный взмах без удара…
