Журнал «Если» - Журнал «Если» 2010 № 5
— Отдай, пожалуйста.
Миг дерзкого неповиновения. Возле глаз Ребекки четче проступают морщинки. Палец на спусковом крючке тоже напрягся сильнее? Я вообще замечу что-нибудь, прежде чем выстрел грянет и сотрет меня?
Ребекка медленно опускает пистолет. Плачет.
— Я знаю, они здесь, — говорит она.
— Кто?
— Голоса, — всхлипывает она. — Знакомые. Только не знаю откуда.
Притягиваю Ребекку к себе. Мокрое лицо у меня на плече.
— Проклятие какое-то, — жалуется она. — Чары, которые я не могу разрушить.
Забираю «хаузер».
Отстраняю Ребекку.
Бережно.
Делаю шаг назад. Говорю:
— Может, у меня получится.
Прицеливаюсь себе в голову.
Указательный палец покидает предохранитель. Замирает в воздухе, в полуготовности к действию.
— Я сделаю так, будто меня никогда не было, — обещаю я. — И ничего этого тоже.
Кончиком пальца притрагиваюсь к металлу. Я — неотвратимость. Я — сила природы. Я…
— Папочка, не надо.
Юный голос. Чей? Не вижу.
— Кто это сказал?
Другой голос, детский. Девчоночий.
— Ты нам нужен.
— Кому — вам? — спрашиваю я. Не опуская пистолета. — Кто бы вы ни были, прекратите!
— Не убивай себя, папочка. Я верчусь на месте. Целюсь.
В занавески. В пустыню Млечного Пути за окном.
В ничто.
— Кто вы? Отвечайте!
Мгновение тишины. Решаются:
— Ты нас знаешь.
Другой голос:
— Ты велел прятаться.
— Я вас не знаю, — говорю я. Запинаюсь. В мыслях сумбур. — Не знаю.
— Идите сюда, солнышки, — голос Ребекки. Непривычно низкий, грудной. Непривычно сильный — давненько я не слышал у нее такого голоса.
С тех пор как сказал ей, что она скоро умрет.
Они появляются. Все трое.
И я вспоминаю.
Дуновение воздуха из вентиляции колышет занавеску, и из движения воплощается мальчик. Джоэл. Восьми лет. Худенький, длиннокостный. Вырастет — будет высоким. И красивым, когда доберет в весе.
Я переступаю с ноги на ногу. Скрипят половицы. И, словно шагнув с потайной лесенки, из-под пола возникает Ханна. Ей шесть. Красавица. Синеглазка.
Ребекка опускается на колени, раскрывает детям объятия:
— Идите ко мне.
В столбе бледного звездного света пляшет смерчик пыли. А из него…
Лэйви. Мой младшенький. Сыночек.
Он бежит к матери, выглядывает из ее юбок. И произносит те самые слова:
— Как ты сегодня, папся?
Он не понимает толком, что говорит. Ему всего два с половиной.
Все возвращается.
Я вспоминаю.
Потому что Собор хочет, чтобы я вспомнил.
Потому что он решил: пришло время вспомнить.
* * *Допустим, вы собрались кого-нибудь убить, но по натуре вы не убийца. Допустим, у вас в руке пистолет. Палец на курке.
И, допустим, жертва смотрит на вас, хладнокровно оценивает и не молит о пощаде. Поскольку догадывается: вас этим не проймешь. Не молит и о благополучии близких. Уйма неполных семей прекрасно справляется.
Допустим, жертва взывает к тому единственному, что только и способно вас тронуть. Просит за своих нерожденных детей. Возможно, каким-то чудом он смекнул, кто вы. Что вы. И просит о вашем спасении.
— Убейте меня, — предлагает он, — но не убивайте их.
Объясняете: так не получится.
— Вы же с чертовых куличек будущего, — фыркает он. Все-таки знает! — Сделайте, чтоб получилось.
Вы качаете головой.
Жмете на курок.
В конце концов, мир надо спасти.
Но сомнение посеяно. В вас.
Во мне.
* * *Я не могу иметь детей. «Типы» и люди не скрещиваются.
Я уничтожил бы себя. Свою работу.
Но что если дети были — и я их спрятал?
Спрятал надежно. Желая удержать в стороне от круговорота причин и следствий. Не до бесконечности. Ровно столько, сколько нужно, чтобы переселить их в истинное святилище, которое вскоре появится. Которое я помогаю создать.
И что тогда? Хлоп — и я исчезну, а со мной дети?
Или Вселенная сжалится и оставит нас жить?
Способ выяснить один.
* * *Напомню: в своем доме я соорудил множество черных ходов, тайных лазов в Собор. Фрактальные туннели. Где не властны ни время, ни сознание.
Катакомбы, если хотите.
Ходы ведут к червоточинам, а червоточины — в нижний подвальный этаж собственно Собора. Справедливость желает распространяться. Смысл ищет смысла.
Физические законы Собора просочились в мое жилище.
Строить ходы помогали наладчики. Не все, конечно. Реб был за старшего. Увы, именно этим наладчикам не вернули воспоминания. Из-за краха пенсионного фонда. По крайней мере, так они считают.
Прости, Реб. Простите, братцы. Это я их прибрал.
Опять вас наколола администрация. Начальник я хреновый.
В этих катакомбах и родились мои дети. Собор — такое место, где рядовые причина и следствие ни во что не выльются без вашего желания. Без нужды. Место, где «тип» вроде меня — создание, чье бытие по преимуществу не связано с обычной рекой времени, и человек — женщина вроде Ребекки, стоящая в этой реке на мертвом якоре, могут сойтись в любви.
Спариваться, как звери.
Со всеми вытекающими.
Вот где я спрятал детей.
Детей, которых Собор заставил меня забыть.
Почти.
Ведь кто же, ей-богу, забудет таких чудесных ребятишек?
* * *И теперь…
…теперь мне приходится вспомнить.
Поскольку…
…передо мной стоит Лу.
Мистер Сфера, она окунула палец в наше пространство-время, и глядь — явилась не запылилась. Проверить, выполнен ли заказ. Разобраться со средоточием недоопределенности.
Иными словами, с моей семьей.
— Значит, не послушался, — говорит она. — Я глубоко разочарована, Уильям. — Лу улыбается. Равнодушно. Высокомерно. Всезнайка из будущего.
Улыбка тает. Во взгляде проступает жесткость. Она всегда была там, но теперь ты вдруг понимаешь, кто Лу. Что она такое. Грозная стихия.
— Держись подальше от моей семьи, дрянь, — говорю я.
— Глупо, — отзывается она. — Глупый, глупый человек. Что ты натворил?
Стремительный, быстрее мысли, бросок к моему горлу. Длинные пальцы обхватывают шею.
Я раздумываю, не вскинуть ли пистолет. Не всадить ли в Лу пулю.
Но понимаю, что, даже пройди я усовершенствование, будь я достаточно проворным, стрелять было бы бесполезно. Собор искривит пространство, исказит время. Не позволит убить ее. Не здесь. Не теперь.
Отправляю «хаузер» в карман.
Лу давит. Сильно. С вывертом. Ее сцепленные руки скручивают мне шею.
Тресь. Хруп. Позвоночник ломается. Рассыпается на куски. Чрезвычайно неприятно.
Ее пальцы протыкают кожу. Углубляются в плоть. Рука Лу выныривает обратно, волоча мой спинной мозг.
Вид у меня — краше в гроб кладут. Шея сзади разорвана. Червями свисают нервные волокна — мягкие, липкие.
Однако я чувствую: раны зарастают. Быстро.
— Ну, довольно, — говорит Лу. И, по-прежнему держа за горло, подпихивает меня к двери. Оборачивается к Ребекке. К детям. Взгляд скользит по Джоэлу. Ханне.
Упирается в Лэйви.
Опять она улыбается.
— Мальчуган. Послушай, мальчуган. Сейчас я выведу твоего папу отсюда и сделаю ему больно, — говорит Лу. — А если ты пойдешь с нами, не сделаю. И тебе не сделаю. Больно вообще не будет. — Лу улыбается шире прежнего. Зубастая! — Давай, идем скорее. Все будет хорошо и нисколечко не больно.
Лэйви озадаченно смотрит на меня.
Выпаливает вопрос, все тот же:
— Как ты сегодня, папся?
Ласковый лепет. Лэйви пока не знает, что означают эти слова. Или?..
— Лучше всех! — говорю я. — Останься здесь, Лэйви. Будь умницей. Останься.
До него доходит не сразу. Папсю рывками таскает по комнате чужая тетя. Лэйви — добрый мальчик, храбрый мальчик и очень хочет помочь.
Но я улыбаюсь, киваю.
— Папся сегодня лучше всех, — повторяю я. — Останься.
Лэйви в общем-то слушается папсю.
Слава богу.
— Нет, Уильям. Заставь его пойти, — рычит Лу. Негромко. Что это? Неужто в ее голосе пробивается паника?
— Нет.
Она вздыхает.
— Столько других детей. На чьих глазах сжигали в печах матерей. От кого отцы ушли на войну и не вернулись. Столько беспросветной глупости. Напрасных жертв. Несправедливости. Ты готов лишить этих детей воздаяния? Превратить их последнюю мысль, последний вздох в страдальческий вопль?
Задумываюсь. Прихожу к выводу: один я погоды не делаю. И не знаю, как ответить. Пока.
— Прости, — говорю я. И смеюсь. Сипло, задышливо. Ведь Лу раскрошила мне кусок дыхательного горла. — Но… да.
— Прекрати! — вскидывается она. — Это неуважение. К детям. Не к этим. Не к твоим… мерзким отродьям. К настоящим детям. Мертвым.
Хохочу громче прежнего. Звуки такие, будто кто-то шоркает тупой пилой по железу, но я не унимаюсь. Лу цепенеет от ужаса.
